Владимир Соловьев - Быть Сергеем Довлатовым. Трагедия веселого человека

• Название: Быть Сергеем Довлатовым. Трагедия веселого человека
• Автор: Владимир Соловьев
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-386-07849-2

Эта книга — интимный портрет Сергея Довлатова от его близких по Ленинграду и Нью-Йорку друзей, известных писателей Владимира Соловьева и Елены Клепиковой. Утаенные подробности мученической жизни, роковой любви и трагической гибели.

Авторы признательны Лене Довлатовой, которой мы посвящаем книгу о ее муже, за неоценимую помощь в ее создании.

Пользуемся случаем и благодарим Сережиных и наших друзей — Изю, Соломона и Светлану Шапиро за устные воспоминания и домашние снимки и фотоархивариуса Наташу Шарымову за редчайшие, ставшие историческими фото.

Увы, мы не можем назвать по имени X, Y & Z, потому как весьма ценная информация от них была получена на условиях полной анонимности.

Особая благодарность издательству «РИПОЛ классик», которое выпустило уже шесть книг нашего предыдущего сериала, а этой, седьмой, открывает портретную «линейку» «Фрагменты великой судьбы»: вслед за книгой о Довлатове последует юбилейная книга «БЫТЬ ИОСИФОМ БРОДСКИМ» — к 75-летию поэта.

---

В Нью-Йорке произошла, условно говоря, инверсия. Еще точнее — рокировка. Ленинградское приятельство с Довлатовым перешло в тесную дружбу: мы сошлись, сблизились, сдружились, плотно, почти ежедневно общались, благо были соседями. Зато с Бродским виделись куда реже, чем в Питере. Когда мы прибыли, пятью годами позже, Ося нас приветил, обласкал, расцеловал, подарил свои книжки, дружески пообщался со старым своим, еще по Питеру, знакомцем, рыжим котом-эмигре Вилли, и свел нас с сыном в ресторан. Однако отношения как-то не сложились, хотя Владимир Соловьев — единственный! — печатно отметил его полувековой юбилей, опубликовав в «Новом русском слове», флагмане русской печати за рубежом и старейшей русской газете в мире, юбилейный адрес к его полтиннику. Точнее будет сказать, отношения имели место быть, но в полном объеме не восстановились — прежние, питерские, дружеские, теплые, накоротке.

Что тому виной?

Точнее кто?

Разговоры соавторов

ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Mea culpa. Придет время, расскажу, но не сейчас и не здесь — эта книжка про Довлатова, а не про Бродского, хоть он и мелькнет в ней не раз, но скорее на обочине сюжета, на полях рукописи, побочным, маргинальным персонажем, несмотря что нобелевец — по касательной к Довлатову. С Сережей наоборот: после пары лет случайных встреч в Куинсе, где мы волею судеб оказались соседями, вспыхнула дружба с ежевечерним — ввиду топографической, и не только, близости — общением и длилась до самой его смерти. Дружба продолжается — с Леной Довлатовой.

ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Плюс Таллин, куда я приехала от «Авроры», а Сережа туда временно эмигрировал — перед тем как эмигрировать окончательно и бесповоротно в Америку.

ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. У тебя уникальная возможность рассказать о всех трех местах действия. Наверное, ты единственная, кто знал Сережу по Ленинграду, Нью-Йорку и Таллину.

ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Именно Таллин, на который он возлагал столько надежд, сломил его окончательно. Там у него начался тот грандиозный запой, который с перерывами длился до самой смерти.

ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Образно выражаясь — да. С другой стороны, именно в этот срок — между фиаско в Таллине и смертью в Нью-Йорке — и состоялся Сергей Довлатов как писатель. А уже отсюда его посмертный триумф.

ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Не согласна. Довлатов стал профессиональным, ярко талантливым, хоть и упорно непечатаемым писателем еще до Таллина — в Ленинграде. Что непременно докажу в своем о нем эссе. Ты же сам расхваливал Сережу на все лады в своем вступительном слове к его вечеру в Доме писателей. Вспомни его бесконечные папочки с новыми рассказами и даже короткометражным романом «Пять углов».

ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Про любовь. Он потом вмонтировал его в другую повесть — «Филиал». Одна из лучших его книг.

ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. А почему? Да, там есть очень смешные персонажи и сцены со славистского форума в Лос-Анджелесе, но мы ее любим не за эти гротески, а за любовный драйв, который написан в Питере.

ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Ладно, вижу, куда ты клонишь. Вот и пиши об этом, когда дойдет очередь до твоего сольного выступления. Мы с тобой редко когда сходимся во мнениях, иногда до противоположности, но, ты знаешь, в данном случае несогласие лучше согласия. Вот мы и дадим Довлатова с разных точек зрения. Что важно сейчас — выяснить, заявить и застолбить главные сюжеты нашей книги. А пока что вернемся к Довлатову в Нью-Йорке. Мы пропустили и его смерть, и его похороны.

ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Помнишь, он зашел к нам за экземпляром твоих «Трех евреев», которые тогда, в самом первом издании, назывались еще «Роман с эпиграфами»? А на другой день мы отъехали с палатками в Канаду. На обратном пути, из Мэна, отправили ему открытку с днем рождения. А поздравлять уже было некого. Мы вернулись в огнедышащий Нью-Йорк из прохладного Квебека, ни о чем не подозревая. Вот тут и начался этот жуткий макабр. Точнее, продолжился. Как у Марии Петровых: «Я получала письма из-за гроба».

ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. С той разницей, что в нашем случае почта в оба конца: мы поздравляем с днем рождения мертвеца, мертвец присылает отзывы о «Трех евреях». Последняя книга, которую он прочел. Сережа принимал опосредованное участие в ее издании — дал дельный совет нью-йоркской издательнице Ларисе Шенкер по дизайну обложки, хотя с текстом книги знаком еще не был. И увидел сигнальный экземпляр раньше автора — когда явился в издательство WORD, а там как раз готовились к изданию его «Записные книжки» и «Филиал». Позвонил и сказал, что меня ждет сильное разочарование, а в чем дело — ни в какую. На следующий день я помчался в издательство — и действительно: в корейской типографии (самая дешевая) почему-то решили, что «Три еврея» вдвое толще, и сделали соответствующий корешок. В итоге — на корешке крупно название книги, а имя автора на сгибе. Сережа меня утешал: книга важнее автора. В этом случае так и оказалось. А до двух своих книжек не дожил — вышли посмертно.

Вот тут и стали доходить его отзывы о «Трех евреях». Сначала от издательницы — что Сережа прочел «Трех евреев» залпом и был «под сильным впечатлением», как выразилась Лариса Шенкер. Потом от его вдовы: «К сожалению, всё правда», — сказал Сережа, дочитав роман. Лена Довлатова повторила Сережину формулу в двухчасовом радиошоу о «Трех евреях». Я бы тоже предпочел, чтобы в Ленинграде все сложилось совсем, совсем иначе.

ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Но тогда бы никаких «Трех евреев» не было.

ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. И никто бы не уехал из России: ни Довлатов, ни Бродский, ни мы с тобой.

ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. И вот ты нажал не ту кнопку автоответчика, и мы услышали яркий, дивно живой голос мертвого Сережи. И потом еще долго, когда возвращались вечером с Лонг-Айленда, мне мерещилась на наших улицах его фигура — так он примелькался здесь, слился с куинсовским пейзажем.

ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Я так и назвал свой мемуар: «Довлатов на автоответчике».

ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. А я свой — «Трижды начинающий писатель». Потом добавила «Мытарь». Вот и получается складень.

ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Но еще не книжка. Мы могли бы дорастить эти вспоминательные эссе. У каждого есть что добавить.

ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Они так много печатались — в периодике по обе стороны Атлантики, в твоих и моих сольных книгах, в нашей совместной книге «Довлатов вверх ногами», вызвали столько откликов и споров, стали хрестоматийными, их цитируют вдоль и поперек.

ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Мне есть что добавить. Я готов увеличить свой мемуар вдвое-втрое. Да и у тебя есть что про запас.

ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Еще бы! Не то чтобы я писала тогда наспех, но с тех пор столько антидовлатовщины опубликовано, особенно про питерский период. Я просто обязана, как непосредственный участник тех событий, восстановить реальную картину. Однако если делать новую книгу про Довлатова, то за счет новых текстов. А еще бы у Лены Довлатовой фотками разжиться.

ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Включая те, что мы использовали в фильме про Сережу.

ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Плюс твоя повесть «Призрак, кусающий себе локти». Здорово тебя за нее обложили — что ты под Сашей Баламутом Довлатова протащил. Признайся, ты лукавил в двух этих ответных статьях — «В защиту Сергея Довлатова» и «В защиту Владимира Соловьева», — когда пытался откреститься от прототипов, хотя твои образы прозрачны и сквозь них просвечивают реальные люди. Тот же Довлатов.

ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. А что мне оставалось, когда на меня ополчилась вся окололитературная сволочь нашей эмиграции! Обе эти статьи стоит тиснуть в этой книге. Читателю на суд. Это важно еще и для того, чтобы воспроизвести ту атмосферу, в которой мы работали. Сам Довлатов называл свой литературный метод псевдодокументализмом. Человек не равен самому себе — привет графу Льву Николаевичу. Тем более литературный герой — своему прототипу.

ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Ты иногда путаешь жанры: документальную прозу с беллетристикой. Да и «Роман с эпиграфами», который печатается теперь под названием «Три еврея», — никакой не роман, а в чистом виде документ, пусть в художественной форме, ценный как раз эвристически — что ты написал его в России, по свежим следам, а не спустя многие годы, перевирая сознательно или по беспамятству. И для Сережи твои «Три еврея» — это документ. Отсюда его вывод: «К сожалению, всё правда».

ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Неизвестно, где проходит эта невидимая граница. Где кончается документ и начинается художество? Тынянов: «Не верьте, дойдите до границы документа, продырявьте его. Там, где кончается документ, там я начинаю».

ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Это же историческая проза.