Владимир Соловьев - Быть Сергеем Довлатовым. Трагедия веселого человека

• Название: Быть Сергеем Довлатовым. Трагедия веселого человека
• Автор: Владимир Соловьев
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-386-07849-2

Эта книга — интимный портрет Сергея Довлатова от его близких по Ленинграду и Нью-Йорку друзей, известных писателей Владимира Соловьева и Елены Клепиковой. Утаенные подробности мученической жизни, роковой любви и трагической гибели.

Авторы признательны Лене Довлатовой, которой мы посвящаем книгу о ее муже, за неоценимую помощь в ее создании.

Пользуемся случаем и благодарим Сережиных и наших друзей — Изю, Соломона и Светлану Шапиро за устные воспоминания и домашние снимки и фотоархивариуса Наташу Шарымову за редчайшие, ставшие историческими фото.

Увы, мы не можем назвать по имени X, Y & Z, потому как весьма ценная информация от них была получена на условиях полной анонимности.

Особая благодарность издательству «РИПОЛ классик», которое выпустило уже шесть книг нашего предыдущего сериала, а этой, седьмой, открывает портретную «линейку» «Фрагменты великой судьбы»: вслед за книгой о Довлатове последует юбилейная книга «БЫТЬ ИОСИФОМ БРОДСКИМ» — к 75-летию поэта.

---

ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Не сомневаюсь. Так он был одинок, неприкаян. Мы с Сережей по пути обратно как раз об этом и говорили. И знаешь, что Сережа вспомнил? Рассказ Валеры Попова про человека, который стал чемпионом, и все перестали ему звонить, думая, что у него теперь отбоя нет от поклонников. Вот и сидит этот чемпион дома, скучает, пока не раздается долгожданный звонок — это ему звонит другой чемпион мира, которому тоже все перестали звонить.

ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Два чемпиона мира — Бродский и Довлатов. Почему не объединить эту парочку в отдельную главу? Тебя Бродский называл ласково Вовой, а Довлатов — Володищей или Вольдемаром. А теперь тебя так зовет Лена Довлатова. А как Бродский звал Довлатова?

ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Как мы с тобой: Сережей. Иногда Сержем. Либо Сергуней. Сергеем — никогда! В их отношениях не было равенства. «Как жаль, что тем, чем стало для меня твое существование, не стало мое существованье для тебя» — передадим Осины стихи Сереже и повернем их обратно к автору. Довлатов никогда не воспринимал Бродского ровней. Да тот бы и не позволил, а кто забывался, ставил на место. Когда при их первой встрече в Нью-Йорке Сережа обратился к Осе на «ты», Бродский тут же его осадил. В «Post mortem» я пишу об этом подробно и ищу причины тиранства Бродского над Довлатовым. С помощью психоанализа. Вот отличие мемуаристики от прозы: первая занимается верхами, вторая — корешками. В «Post mortem» я доискиваюсь до причин этой напряжки между ними. Чем не сюжет: и взаимное притяжение, и отталкивание, и соперничество, и зависимость с неизбежными унижениями…

ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. …понятно кого кем.

ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Не так буквально. Это с нью-йоркской точки зрения Бродского Довлатов — маргинал. Несмотря на свои физические габариты. В Питере все было иначе. Довлатов участвовал в обструкции Бродского после того, как тот прочел у него на дому «Шествие». Такое не забывается. Плюс chervhez la femme. Здесь, в Нью-Йорке, они поменялись местами. Потому Бродский и порекомендовал Сережины рассказы в «Нью-Йоркер», что не считал его соперником. Одновременно зарубил роман Аксенова и огрызался, когда его упрекали в некошерности поступка: «Имею я право на собственное мнение!»

ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. А помнишь, Сережа сказал, что Бродский теперь ему завидует — никак не ожидал, что «Нью-Йоркер» возьмет рекомендованные им рассказы.

ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Знал бы — не рекомендовал, да? Не знаю. Покровительствовал только тем, кого считал ниже себя, — ровней не выносил. Помнишь, Сережа сам говорил, что Бродский терпеть не может соизмеримых авторов.

ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. А таковые разве были?

ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Ладно, конкурентоспособных.

ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Не это ли причина его конфликта с Аксеновым?

ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Или Евтушенко. Два русских поэта на один Нью-Йорк — тесновато.

ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Ярко выраженное самцовое начало.

ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. А сам потом отмежевывался от самцовости. Помнишь наш спор, когда он пришел к нам в отель «Люцерн» в Манхэттене, на следующий день после нашего приезда: стоячим писать или не стоячим. «Стоячий период позади» — его собственная шутка.

ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. А кончил тем, что за пару месяцев до смерти сочинил свой Momentum aere perennius. То есть в его варианте — в отличие от горациево-пушкинского — не памятник крепче меди, а памятник крепче пениса, и не слово тленья избежит, а семя, заброшенное в вечность. Это памятник собственному члену, что очевидно из названия, тем более — из стиха:

А тот камень-кость, гвоздь моей красы —
Он скучает по вам с мезозоя, псы,
От него в веках борозда длинней,
Чем у вас с вечной жизнью с кадилом в ней.

ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Да, христианином его никак не назовешь, несмотря на ежегодные поздравления Иисусу с днем рождения. К каждому Рождеству — по стихотворению.

ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Возвращаюсь к теме «Довлатов — Бродский», написал же последний о первом памятную статью.

ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Предполагалось наоборот: Довлатов — о Бродском.

ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. С подачи Бродского в нью-йоркском сабвее появились сменные плакатики с логотипом Poetry in motion и стихами Данте, Уитмена, Йейтса, Фроста, Лорки, Эмили Дикинсон, пока не дошла речь до инициатора. Эффектное двустишие:

Sir, you are tough, and I am tough.
But who will write whose epitagh?

ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Перевожу:

Ты, парень, крут, но крут и я.
Посмотрим, кому чья будет эпитафия.

ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Коли в компьютерах «Нью-Йорк таймс» лежат пачки заготовленных впрок некрологов живых пока что знаменитостей, кто бросит камень в Сережу за то, что замыслил книгу о Бродском на случай его смерти? А та казалась не за горами. Довлатов был профессионал, следовательно, по ту сторону добра и зла.

ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. У Сережи и про других коллег были схожие некропредсказания, а те пережили его, а иные живы до сих пор.

ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. О Бродском и говорить нечего — он сам регулярно прощался с жизнью в стихах, прозе и в интервью.

ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. На что были физические основания: сердечник, инфарктник, несколько операций, одна неудачная.

ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Сереже было что сказать про Бродского: глаз у Довлатова зоркий, память цепкая, перо точное. Это была бы одна из, если не лучшая его книга.

ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Судьба распорядилась иначе: Сережа умер первым. Вот Бродский и сочинил о нем — не книгу, а пару вымученных страничек…

ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. …в которых ухитрился сделать пять фактических ошибок. Написал, к примеру, что «всю жизнь, сколько его помню, он проходил с одной и той же прической: я не помню его ни длинноволосым, ни бородатым». На самом деле Сережа только и делал, что менял свою внешность, о чем можно судить по снимкам: то стригся коротко, то отпускал прическу, да еще с некоторой такой эффектной волнистостью. Регулярно брился, а то вдруг обрастал буйной растительностью на «запущенной физиономии», и бородатым мы его видели довольно часто.

ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. А что Ося не помнит Сережу бородатым и вовсе нонсенс. У нас в этой книге есть фотка Наташи Шарымовой с дня рождения Бродского на Мортон-стрит — там они оба стоят визави: Ося смотрит на Довлатова и в упор не видит, что тот в бороде! Смешно ловить Бродского на ошибках — в его исторических экскурсах их куда больше, что нисколько не умаляет ни «Письма к Горацию», ни «Путешествия в Стамбул». А такие аберрации памяти и вовсе в порядке вещей. Через несколько лет после смерти Пушкина его друзья спорили, какого цвета у него глаза. Тем более Довлатов с Бродским, по словам последнего, «виделись не так уж часто».

ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Та же приблизительность у Бродского в оценках и обобщениях — что и в фактах. Вот он говорит о пиетете, который испытывал Сережа к поэтам, а отсюда уже, что его рассказы написаны как стихотворения — высшая похвала в его устах. Ничего подобного! Это Бродский внушает Довлатову посмертно свою иерархию литературы, где поэзия на первом месте, а поэт в роли демиурга. Довлатов никогда так не думал, Бродского не любил ни как человека, ни как поэта, а оторопь испытывал не к поэту, а к литературному боссу, в руках которого бразды правления.

ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Не оторопь, а страх. Бродский тиранил Довлатова, беря реванш за былое унижение в Питере. А у Сережи скромность паче гордости. Называя себя литературным середнячком, он лукавил. На самом деле знал себе цену. В этом тайна Довлатова.

ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Одна из?

ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Вот именно! Не принимай все его слова на веру.

ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Помнишь, мы как-то зашли к Сереже с нашим московским гостем и тот стал высчитывать шансы Чингиза Айтматова на Нобелевку? Вежливый Сережа ввинтился в спор с какой-то кровной, личной обидой.

ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Не боги горшки лепят. Да и столько среди нобелевцев случайных людей. Этой премией замкнут горизонт чуть ли не любого литературного честолюбца в России. Когда Бродский получил Нобелевку, вся русская поэзия оделась в траур — от Евтуха с Вознесенкой до Скушнера с Коржёй.

ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Что это ты на Осин манер стал коверкать имена? Поразительно, что завистник Найман даже о Нобелевской премии Бродскому рассказывает как о личном несчастье, хотя ему-то уж, при его поэтическом ничтожестве, ничего не светило.

ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Касаемо Довлатова: он, конечно, не рассчитывал на Нобелевку, но огорчился бы, узнав, что ее получил другой русский прозаик.