Александр Эткинд - Мир мог быть другим. Уильям Буллит в попытках изменить ХХ век

• Название: Мир мог быть другим. Уильям Буллит в попытках изменить ХХ век
• Автор: Александр Эткинд
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-9691-1277-3, 978-5-9691-1348-0

Уильям Буллит был послом Соединенных Штатов в Советском Союзе и Франции. А еще подлинным космополитом, автором двух романов, знатоком американской политики, российской истории и французского высшего света. Друг Фрейда, Буллит написал вместе с ним сенсационную биографию президента Вильсона. Как дипломат Буллит вел переговоры с Лениным и Сталиным, Черчиллем и Герингом. Его план расчленения России принял Ленин, но не одобрил Вильсон. Его план строительства американского посольства на Воробьевых горах сначала поддержал, а потом закрыл Сталин. Все же Буллит сумел освоить Спасо-Хаус и устроить там прием, описанный Булгаковым как бал у Сатаны; Воланд в «Мастере и Маргарите» написан как благодарный портрет Буллита. Первый американский посол в советской Москве крутил романы с балеринами Большого театра и учил конному поло красных кавалеристов, а веселая русская жизнь разрушила его помолвку с личной секретаршей Рузвельта. Он окончил войну майором французской армии, а его ученики возглавили американскую дипломатию в годы холодной войны. Книга основана на архивных документах из личного фонда Буллита в Йейльском университете, многие из которых впервые используются в литературе.

---

Буллит и его спутники были воодушевлены успехом, превзошедшим любые ожидания. Петтит остался на связи в Петрограде, общаясь с представителем Наркоминдела Шкловским. Он продолжал слать донесения, в которых объяснял, что большинство людей, встреченных им в России, поддерживает большевиков. Но дела ему так и не нашлось, и 28 марта его отозвали в Париж. Первого апреля он был арестован на границе финнами. Без труда выяснив его чин и статус, они вскоре отпустили бравого, но, кажется, чересчур доверчивого капитана. А доклад, составленный Буллитом для Вильсона, был написан так оптимистично, как только позволяла ситуация: «Деструктивная фаза революции пройдена, и вся энергия правительства направлена на конструктивную работу. Террор прекращен… Смертные казни крайне редки… Советское правительство за полтора года больше сделало для образования русского народа, чем царское правительство за пятьдесят лет». Большевики, по его словам, пользуются широкой поддержкой, а в Ленине он видел умеренного политика вроде Вильсона, чуть ли не центриста: «В практических делах Ленин правее существующей политической жизни в России». В качестве примеров ленинской «правизны» Буллит приводил отказ от национализации земли, возврат к банковской системе, намерение учредить концессии. До Новой экономической политики оставалось еще два года, но дебаты вокруг нее показали, что Буллит прав: Ленин был прагматичнее многих своих товарищей; вероятно, он успел дать понять это Буллиту во время их встречи. Ленин понравился Буллиту, он писал о большевистском лидере как о прямом и искреннем человеке, что для него одна из высших похвал. В отличие от Рида, который был в восторге от Троцкого, Буллит предпочитал Ленина.

Буллит много раз описывал в подробностях этот дипломатический проект, которому не суждено было состояться. Он давал о своей миссии подробные показания профильному Комитету американского Сената, а потом включил краткое их изложение в книгу о Вильсоне, написанную вместе с Фрейдом. Вот самое выразительное изложение проекта: «Ленин предложил немедленное перемирие на всех фронтах и фактическое признание существовавших антикоммунистических правительств, которые установились на следующих территориях бывшей Российской империи: 1) Финляндии, 2) Мурманска и Архангельска, 3) Эстонии, 4) Латвии, 5) Литвы, 6) Польши, 7) западной Белоруссии, 8) Румынии и Бессарабии, 9) большей половины Украины, 10) Крыма, 11) Кавказа, 12) Грузии, 13) Армении, 14) Азербайджана, 15) всего Урала, 16) всей Сибири. Таким образом, Ленин предложил ограничить коммунистическое правление Москвой и небольшой прилежащей к ней территорией, плюс городом, который сейчас известен как Ленинград… Сводя коммунистическое государство к территории, немногим большей, чем та, которая управлялась Иваном Грозным, Ленин предложил Западу уникальную возможность предотвратить коммунистическое завоевание вышеперечисленных и прилежащих к ним земель» [34].

Итак, в обмен на дипломатическое признание в Париже большевистское правительство готово было отказаться от контроля над большей частью бывшей Российской империи, включая Урал, Сибирь и Кавказ. Финляндия объявила о своей независимости уже год назад; от Украины и Прибалтики большевики отказались по условиям Брестского мира. Крупнейший авторитет в истории советско-американских отношений Джордж Кеннан позднее характеризовал договоренность между Буллитом и Лениным как «хоть и не идеальную, но все же самую благоприятную возможность» из всех, что тогда существовали у западных держав в отношении России [35].

В согласии большевиков на идею Керра и Буллита была та самая логика деколонизации, в которой Вильсон видел цели войны. Но, конечно, деколонизация России на этих условиях зашла бы гораздо дальше, чем предполагали профессора из «The Inquiry». Если бы высокие стороны, которые уже много месяцев вели переговоры в Париже, приняли это предложение большевистской Москвы, потери территории и населения, которые контролировались бы из российской столицы, были бы гораздо больше, чем в результате Брестского мира. Власть ленинского правительства укрепилась бы, но только в центральных русских губерниях. Гражданская война была бы прекращена, и на карте мира появился бы десяток новых государств, конфликтующих друг с другом. Фронты гражданской войны приобрели бы статус государственных границ. Окруженный кольцом больших и малых государств, большевизм был бы локализован. Он был бы вынужден соревноваться с ними за людей и капитал. Советского Союза, вероятно, никогда не появилось бы на земной карте. Отделение Сибири от Европейской части России изменило бы геополитический баланс сил так, что история ХХ века была бы совсем иной. Лучше или хуже, но иной. А впрочем, куда уж хуже.

Глава 4 Отставка

Из Москвы Буллит и Стеффенс возвращались вместе с британским писателем Артуром Рансомом. «После России Шекспира надо читать иначе», – говорил он Стеффенсу [36]. Рансом еще в 1913-м поехал в Россию, чтобы изучать русские сказки, и застрял там, чтобы видеть войну и революцию, писать о них для английских газет и жениться на секретарше Троцкого. По возвращении Буллита события развивались стремительно и необъяснимо, почти как в русских сказках, и трагично, как у Шекспира. Сначала Хаус, непосредственный начальник Буллита, поздравил его с успехом. В ту же ночь Хаус сообщил Вильсону о приезде Буллита с «новостями высшей важности», которые помогут установить мир там, где все еще шла война. Вильсон предложил встретиться на следующий день, но у него заболела голова и на встречу он не пришел. Ллойд Джордж, однако, с удовольствием позавтракал с Буллитом и выслушал его новости. От Клемансо их по-прежнему держали в секрете.

Потом Вильсон сказал Хаусу, что он не может заниматься русскими делами, потому что занимается германскими и, не без гордости говорил он, отличается «одноколейным мышлением»; все нужные решения по России он поручал принять Хаусу. Все силы президента, действительно, уходили на попытки смягчить франко-британские требования к Германии. По поручению Хауса, Буллит подготовил проект Политической декларации, которую должны были подписать державы Антанты; декларация повторяла знакомые положения, согласованные Буллитом и Лениным.

Четвертого апреля Вильсон слег и несколько дней никого не принимал; переговоры прервались, хотя состояние президента скрыли от публики. Это мог быть первый из перенесенных им инсультов или обострение давних неврологических симптомов. У него была лихорадка, жестокие приступы кашля и судороги левой части тела. Спустя годы Фрейд и Буллит полагали, что то была психосоматическая реакция, что-то вроде телесной реакции невротика на неспособность принять решение в сверхценной ситуации: «Муки его тела были, наверно, не так ужасны, как муки его духа. Он стоял перед невыносимым для него выбором. Если он нарушит данные им обещания, он станет орудием союзников, а не Князем Мира; чтобы остаться верным своему слову, он должен приостановить финансовую помощь союзникам, разоблачить Клемансо и Ллойд Джорджа, вернуться в Вашингтон и обречь Европу – на что? И себя – на что?» [37].

Между тем подходил срок 10 апреля, поставленный большевиками для принятия их предложений. Буллит eжедневно (иногда по нескольку раз в день, как потом рассказывал он сенатскому Комитету) напоминал об этом Хаусу. Шестого апреля президентский врач адмирал Грейсон безуспешно пытался получить от Вильсона ответ на русские предложения. В тот же день Буллит послал в Москву просьбу подождать с ответом Антанты лишние десять дней, до 20 апреля, и в тот же день он послал Вильсону личное письмо. Написанное сухо и резко, оно противопоставляло президента-прогрессиста тому, что Буллит называет здесь Европейской революцией. «Вы находитесь лицом к лицу с Европейской революцией… В течение прошедшего года народы Европы искали наилучшие пути к наибольшему благу для всех. Не найдя руководства в Париже, они обращаются к Москве. Игнорировать это стремление народов к лучшей жизни и называть его "большевизмом" значит не понимать его так же глубоко, как лорд Норт[1] не понимал Американскую революцию. Народы обращаются к Москве, но их мотивы далеки от теоретического коммунизма… И Вы знаете так же хорошо, как это знаю я, что любая попытка встретить Европейскую революцию голодом и расстрелами приведет только к самозащите Революции, к террору и разбою… Бороться с Революцией силой значит распространить голод, хаос и кровавую классовую войну на всю Европу… Мы все еще можем направить эту Революцию в мирное и конструктивное русло. Вся [Европейская] революция ищет в Советском правительстве России образец и лидерство. Если перевести Русскую революцию на мирные рельсы созидательной работы, вся Европа двинется за ней». Буллит просил Вильсона о срочной встрече, обещая за пятнадцать минут объяснить, что «вопрос о Европейской революции» являлся самым важных из всех вопросов, стоявших тогда перед Вильсоном.