Карел Шульц - Камень и боль

• Название: Камень и боль
• Автор: Карел Шульц
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2007
• ISBN: 5-699-20485-7

Роман "Камень и боль" написан чешским писателем Карелом Шульцем (1899–1943) и посвящен жизни великого итальянского художника эпохи Возрождения Микеланджело Буонаротти, раннему периоду его творчества, творческому становлению художника.

Микеланджело Буонарроти — один из величайших людей Возрождения. Вот что писал современник о его рождении: "И обратил милосердно Всеблагой повелитель небес свои взоры на землю и увидел людей, тщетно подражающих величию природы, и самомнение их — еще более далекое от истины, чем потемки от света. И соизволил, спасая от подобных заблуждений, послать на землю гения, способного решительно во всех искусствах". Но Микеланджело суждено было появиться на свет в жестокий век. И неизвестно, от чего он испытывал большую боль. От мук творчества, когда под его резцом оживал камень, или от царивших вокруг него преступлений сильных мира сего, о которых он написал: "Когда царят позор и преступленье,/ Не чувствовать, не видеть — облегченье".

Карел Шульц — чешский писатель и поэт, оставивший в наследие читателям стихи, рассказы, либретто, произведения по мотивом фольклора и главное своё произведение — исторический роман "Камень и боль". Произведение состоит из двух частей: первая книга "В садах медицейских" была издана в 1942, вторая — "Папская месса" — в 1943, уже после смерти писателя. Роман остался неоконченным, но та работа, которую успел проделать Шульц представляет собой огромную ценность и интерес для всех, кто хочет узнать больше о жизни и творчестве Микеланджело Буонарроти.

Перевод с чешского Д. Горбова

---

— Ступай! Лжец! Теперь ступай! Но коли предашь — не пощажу!

Хриплый голос Тоцци прозвучал двояко, — верней, это были два голоса, слышавшиеся одновременно. Один, явный, повелевал и говорил о лжи. Другой, скрытый, вторил, но говорил о прямодушии и детской простоте. Первый заглушил его, ломясь вперед, резко, клокочуще бросив снова:

— Ступай! Я приказываю, лжец! Ступай. Но горе тебе, если проговоришься!

Микеланджело закрыл лицо рукавом. Он вышел. И остановился перед домом, прислонившись к стене. Глаза его были теперь налиты кровью, жгли. Он еще не мог двинуться вперед, — стоял, смотрел и не видел ничего, кроме тумана и теней.

Оливеротто зашагал широкими шагами по комнате.

— Это безумие, Тоцци! — заговорил он быстро, с досадой. — Зачем же ты отпустил этого человека? У меня есть средство развязать язык и такому закоренелому!

Тоцци по-прежнему стоит у двери, как каменный.

— Ты плохо знаешь людей, римлянин! То, что он сказал нам, он повторил бы перед всеми судьями на свете. Ничего другого они от него не добились бы.

Кондотьер ударил кулаком по столу.

— Ты знаешь наверное, что любовник твоей жены — живописец Коста. Но речь здесь шла о другом. Говорилось о ключах… Как этот человек пришел к такой мысли?.. Берегись, Тоцци! Не устраивают ли и тут нам ловушку? Берегись, Тоцци, твоя голова под ударом, это опасный человек, Тоцци, не надо было его отпускать! Ты сделал глупость, Тоцци! Любовник твоей жены — Коста, да, но ты смотри, какая у него с ним дружба: в любую минуту готов принять на себя и вину и наказание! И как он бросил это тебе в лицо! Это опасный человек, Тоцци! И говорит о ключах Болоньи! Берегись, ты под ударом! Тебе надо теперь действовать быстро, или план придется изменить. Убей эту женщину, а живописец от тебя не убежит, раз ворота крепко охраняются, убей сперва ее, прибавь к позднейшему наказанию любовника еще эту боль. И не забудь про свое обещание, когда я тебе помогу.

Я выследил ее любовника, Тоцци! Плати. Ты дал мне слово. Я больше не буду ждать, раз ты такой неосторожный! Отпустить его вернейшего друга, их наперсника! Отпустить человека, который говорил о ключах от ворот! Берегись, Тоцци, опасность смертельная, кто знает, не подстраивают ли нам ловушку, я уже не могу полагаться на тебя!

Асдрубале Тоцци выпрямился, огромный, как смерть. Тяжко ступая, подошел к римлянину, с лицом, полным такого отчаяния, что казалось, будто даже черты его потрескались и кровоточили. И глухим голосом, в котором слышалось все мучение его истерзанной души, промолвил:

— Ты получишь обещанное, кардиналов кондотьер! Но о ней ты можешь больше ни сообщать ничего, ни советовать! Говорю тебе: она будет наказана так, как еще ни одна женщина в Болонье!

Быстро наступали сумерки. На улицах, площадях — всюду близится ночь.

Куда же это я ходил? Сколько раз прошел по городу, где шатался, кого встречал на пути? Наверное, от меня все разбегались, как от помешанного, я весь в грязи. Когда я вышел из дома Тоцци, было светло, а теперь тьма, ночь, где же я блуждал, куда ходил, ничего не помню, болят руки, они разодраны, колени разбиты, видно, я часто падал, волосы слиплись от крови, где же я был? Искал ее, хотел ее предупредить, хотел сказать ей, чтоб она бежала со мной в Лукку, Сиену, Флоренцию, куда глаза глядят… Я не нашел ее. Куда же я ходил?

Это Болонья? Да, узнаю портик базилики святого Петрония, там тимпан Кверчи, уж темно, я не вижу, но Адам хочет в бой, не глядит на жену, не глядит на землю… Это Болонья, я знаю, помню, я стоял под наклонной башней Гаризендой, над ней шли тучи, мне показалось, она на меня валится, я закричал… я в Болонье! Хочу домой! Я запустил пальцы в волосы и стоял так. Вот почему они смеялись там, у стен! Он предает женщину, которая ходила к нему не ради его красы и прелести, Тоцци не закроет кошелька, хорошо заплатит за свою жену, которую продаст ему бездомный бродяга, странствующий по монастырям, безносый нищий, живущий здесь из милости, выпущенный из тюрьмы! Вот почему они так смеялись там, у стен!

А я искал ее, чтоб предупредить. Куда же я ходил? У меня ободраны руки, колени, кровь в волосах, одежда вся в грязи. Все, наверно, думали: вот по улице идет сумасшедший! И страшная башня, наклонная, покосившаяся башня Гаризенда валилась на меня, над ней шли тучи…

Я нигде не мог ее найти. Но кто мне сказал тогда: "Мой бедный Микеланджело, до чего все это мне теперь безразлично!.." Может быть, это Коста, человек, судорожно отворачивающийся, чтоб она не видела, что он страдает, вытаращивший на меня глаза, когда я вошел; схватился было за кинжал, потом упал мне на грудь, заплакал, стал стирать мне кровь и грязь с волос и рыдал, — это был Коста? Нет, я не нашел ее, все это мне просто показалось, я не знаю, где ходил, этого не было, я просто вообразил, что это было, просто всей душой желал, чтоб это было, чтоб найти ее и предупредить… Это был — только сон и желанье. И в этом сне мне казалось, что я вдруг стою перед какой-то огромной картиной, еще не оконченной, апостолы сидели вокруг стола, это была последняя вечеря, и вдруг отчаянное, нечеловеческое лицо выступило в углу картины, полное страшного высокомерия и отчаянья, адское лицо, лицо тьмы, — это лицо писал величайший художник, какого я только знал, гений, я нигде не видал ничего подобного, такая вещь создается раз в столетие, и здесь написал ее мастер над мастерами, — ужасное лицо, не сатана, а человеческое лицо, надорванное отчаяньем и муками, наверно, Иуда. Где я его видел?

Нигде, это был только сон. Не знаю, где я ходил, что со мной было. Не знаю, что со мной будет. Из Болоньи меня гонят, во Флоренции меня подстерегает смерть, я был медицейским! "Микеланджело должен погибнуть…" сказал Лоренцо Коста. "Я не могу ничего поручить тебе…" — сказал Пьер Медичи. "Коли выдашь, не пощажу…" — сказал Асдрубале Тоцци. "Чем скорее погибнет Микеланджело, тем лучше…" — сказал Франческо Франча. "На плахе погибнет предатель города и совратитель жен…" — сказала монна Кьяра. "Микеланджело — язычник, он делает языческие статуи", — так сказал Савонарола. А дядя Франческо говорил о костре колдунов… Один только меня не гонит, один до сих пор оберегает меня, один-единственный — старик Альдовранди! Он посоветует мне, если я доверюсь ему во всем, это старый человек, знающий жизнь, я скажу ему все, ничего не скрою, брошусь ему в ноги и попрошу совета, помощи и защиты…

Он отнял ладони от лица и быстро пошел к палаццо Альдовранди. Он хотел смыть грязь и кровь, которыми был покрыт, и переодеться, прежде чем предстать перед патрицием, но слуга не дал, имея приказ привести Микеланджело сейчас же, как только придет.

Золото, облицовка стен, заморские благовония, легкие ткани, множество огней, княжеская роскошь. В глубоком кресле, закутанный в пурпур, сидел старик с прояснившимся лицом. Увидев кровь и грязь, он снисходительно сощурился, чтоб не видеть. Потом желтое лицо его окрасилось румянцем волнения, и он весело, живо промолвил:

— Очень рад, Микеланджело, что ты здесь, — я хочу сообщить тебе важную и радостную новость. Понимаешь, нынче днем в Болонью приехал венецианец Джордано да Кастельфранко, всеми, кто знает красоту его великого уменья, называемый Джорджоне, — и теперь он мой гость! Джорджоне, такая радость! Он бежал из Неаполя в Венецию от французов, но теперь останется здесь, чтоб посвятить дары своего божественного духа Болонье. Джорджоне, artifex praeclarus, egregius, omni laude pictor dignissimus [67], Джорджоне, которого и дожи сажают с собой за стол. Но на что ему дожи, теперь я для него дож! Я предоставил ему свой дом, охрану, стол — все, о, felix dies, о, beata nox [68], не забывают художники старика! Нужно мне теперь ему какую-нибудь работу достать, заказы, чтоб он от нас не сбежал, знаешь, какие венецианцы непостоянные… Но здесь семейства Феличини, Санути, ну и я… У меня с ним будет много хлопот, так что уж ты извини, Микеланджело, что я больше не могу внимание тебе уделять, тебе больше не нужен в Болонье покровитель, ты стал знаменит, вон там на очаге — деньги за статуи в Сан-Доменико, и там же пропуск, мной подписанный, на случай, если б ты захотел от нас уехать, так чтоб тебе не было в воротах неприятностей, как при въезде… Ну, не будем вспоминать, не будем вспоминать, я рад был тебе помочь, — доброй ночи, Микеланджело, доброй ночи… Подумай только! Джорджоне!

Ночь. Ворота дворца молчат. Как легко нашлась мне замена! С какой поспешностью старик отстранил меня, чтоб поскорей приблизить мгновенье, когда можно будет остаться наедине со своим новым любимцем, а меня выставить за дверь, чтоб я бродил в потемках, как выгнанный пес. Бывают дни, когда все словно покрыто пеплом, словно такой день не посвящен ни одному святому… Куда же теперь, изгнанник? Где ты найдешь гостиницу, стол, скамью для отдыха, кровлю над головой? Мне нужно только четыре стены, я смертельно устал, целый день бродил, хочу есть, мне нужен кусок хлеба и несколько досок, чтоб повалиться на них и заснуть, я — нищий… Куда теперь, изгнанник?