Михаил Каминский - В небе Чукотки. Записки полярного летчика

• Название: В небе Чукотки. Записки полярного летчика
• Автор: Михаил Каминский
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1973

В книге «В небе Чукотки» воспроизведены эпизоды героической эпопеи становления и развития советской полярной авиации.

Эту книгу написал человек, который осваивал Арктику и Антарктиду, воевал, в полярную ночь нес дежурства по обеспечению дрейфующей станции у полюса.

«В небе Чукотки» — живой рассказ о слабости и стойкости, о верности долгу и человеческой порядочности. Герои этой книги — люди сильного характера и беззаветной верности долгу, — могут служить примером для молодых, продолжающих дело отцов.

---

Летная психология Анисимова, как я понимаю, была производным того переходного периода, когда авиация из предмета удивления превращалась в вещь практического применения. От летчиков времен первой империалистической войны он унаследовал их воззрения, сущность которых заключалась в том, что полет — это искусство, которое служит рыцарскому воздушному бою, а летчик—артист высшего класса и не должен унижать свое искусство ничем, кроме работы в воздухе. Этими воззрениями я объясняю то, что Анисимов категорически отказывался от любого командирского поста. «Я летчик, а не командир», — говорил он.

Жизнь начала 30–х годов не давала простора для такого аристократизма, но когда Анисимову, как старшему в отряде, приходилось замещать Сафронова, он держал себя в роли командира необычно.

У Сафронова было заведено рабочий день начинать с построения, знакомства с приказами и получения заданий на день. К этому все привыкли. Однажды, когда Анисимов замещал Сафронова, я построил личный состав и доложил Анисимову:

— Товарищ командир! Личный состав отряда построен для получения указаний.

— Становись в строй, и без тебя вижу—построен, — отмахнулся он до доклада и, обращаясь ко всем, сказал: — Тут пришел один приказ по Центральному аэродрому, сейчас прочитаю.

Читал Анисимов, что называется, «вслух про себя», и мы только слышали невнятную скороговорку: бу–бу–бу. Огласив параграф, он тут же его комментировал;

— В общем, тут говорится, чтобы в столовую ходили строем. Но мы не дети, будем ходить так… А еще говорится, чтобы по утрам все делали зарядку. Ну, я человек здоровый, мне это не нужно, а вы как хотите…

Однажды наш парторг штурман Филимонов проводил общее собрание личного состава. Помнится, обсуждались обязательства по соцсоревнованию. Первый пункт гласил: «Не опаздывать на службу». Анисимов подал реплику: «А мы и без соревнования не должны опаздывать!»

Филимонов, не смущаясь, зачитал остальные пункты, я которых шла речь о бережном отношении к технике, об экономии горючего и т. п. По всем пунктам Анисимов делал язвительные замечания. Когда обескураженный Филимонов предложил высказаться по проекту, Анисимов поднялся и, направляясь к двери, пробурчал:

«Ну, я уже высказался!»

Впоследствии мне приходилось встречать людей с куцым интеллектом вроде Филимонова и в более сложной жизненной обстановке. В основном это были четные люди, но свое неумение рассуждать они компенсировали истовой старательностью и послушанием и почему частенько становились оружием в руках ловких карьеристов. Не догадываясь, что совершают подлое о, они убеждены, что служат делу партии. Всякий , когда судьба сталкивала меня с такими людьми, и моей памяти возникал Филимонов.

На следующий день состоялось собрание, которое оказалось самым коротким в нашей жизни.

По приказанию Анисимова я собрал летный состав, и мы ждали его появления.

Филимонов, видимо, сообщил свои соображения не мне одному, и все с нескрываемым любопытство/ ждали, когда начнет «раскалываться» Анисимов. Он быстро прошел от двери к столу и без предупреждений произнес следующую «речь»:

— Тут некоторые, — он скосил глаза на Филимонова, — говорят, что Анисимов против соревнования. Так вот, — он приложил указательный палец к виску и повернул его характерным жестом, — я таких называю «вантями»!

Повернулся и ушел, не добавив ни слова… Анисимов вышел из рабочей среды. Он был вспыльчив, самолюбив, агрессивен в споре, мог даже ругаться, как боцман. Но это было лишь способом выражения эмоций и не носило оскорбительного характера. Чтобы выразить неудовольствие в чей–либо адрес, он пользовался единственным словом «вантя». В зависимости от интонации оно могло обозначать огорчение, раздражение, осуждение, презрение…

Но в данном случае по той интонации, с которой было сказано это «вантя», мы поняли, что Анисимов ушел от нас обиженным. И как–то почувствовали себя виноватыми. Филимонов сидел не поднимая глаз, и около него образовалась пустота; у каждого из нас нашлось дело.

Анисимова любили за то, что он ни перед кем из нас не заносился, хотя незримая дистанция между нами, без всяких усилий с его стороны, существовала; он был всегда расположен к шутке и розыгрышу. Не обижался, когда разыгрывали и его.

Я пришел в отряд, когда Анисимов чем–то долго болел. Надо пояснить, что в любой строевой части после возвращения летчика из месячного отпуска командир звена возит его по кругу и в зону и выпускает в самостоятельные полеты только через шесть, а то и больше подобных вывозок. Потом под наблюдением командира летчик совершает серию самостоятельных тренировочных полетов. Иногда для всей процедуры «ввода в строй» не хватало летного дня. И меня, конечно, интересовало, сколько же провозных полетов потребуется Анисимову, появившемуся на аэродроме после одиннадцатимесячного перерыва. К моему удивлению, его никто не вывозил. Он занял пилотское место в Р–5, усадил с собой техника и взлетел. После двух кругов над аэродромом сделал отличную посадку, «притерев» самолет к посадочному знаку.

Вылезая из самолета, он сказал технику: «Хватит жечь горючее — не забыл!..» На этом закончилась вся тренировка.

Из песни слова не выкинешь, и придется мне рассказать еще один эпизод, характеризующий личность Анисимова. Он дошел до меня в серии легенд об отчаянной лихости этого летчика, но вскоре я убедился, что это— истина, хотя и похожая на легенду. Этот эпизод мне рассказал очевидец и участник событий, техник Миша Куперштейн.

В 1932 году на вооружение стали поступать четырехмоторные корабли ТБ–3. Один занарядили нашему отряду, и Сафронов поручил перегонку Анисимову. Заводской аэродром находился тогда на окраине города, и, как положено, к началу рабочего дня Куперштейн был у проходной. Анисимова что–то задержало, он явился позднее. Военпред посмотрел наряд и сказал, что для получения машины нужна еще справка заводского летчика Моисеева о вывозке. Моисеев был известнейшим летчиком в стране. За бои с басмачами, за выдающиеся перелеты он был награжден четырьмя орденами боевого Красного Знамени. Других тогда не было, а обладатели такого количества орденов насчитывались единицами. Нашли Моисеева.

Между летчиками состоялся такой разговор

Анисимов: Здравствуй, Яша, рад тебя видеть, как живется?

Моисеев: Здорово, орел! Живу — хлеб жую. Вижу, ты в нашу веру переходишь? Правильно. Истребитель — это, конечно, эффектно, но не очень серьезно. Вот попробуешь нашу машину, почувствуешь мощу — во! — большой палец крепкой руки Моисеева оттопырился торчком от кулака. Дружеские рукопожатия, улыбки, похлопывания, по плечу — все показывало, что встретились два старых товарища, а их разговор — это извечный незавершенный спор истребителя и бомбардировщика; Анисимов не был склонен сдаться.

Анисимов: Ну, это ты брось! Всякая машина хороша в своем деле, а хороший летун — на любой машине орел!

Моисеев: Ладно–ладно! Тебя не переделаешь, чем могу служить?

Анисимов: Понимаешь, какое дело, военпред у вас бюрократ. Мало ему наряда, давай, видишь ли, справку… Я не возражаю, слетай со мной разочек, покажи, как она летает…

Зная вспыльчивость своего друга, Моисеев на секунду задержался с ответом и очень миролюбиво сказал, как думал:

— Знаешь, Саша, хорошему летчику я меньше двенадцати провозных не даю. Ну, а тебе хотя бы пять–шесть надо, чтобы прочувствовать машину? Только извини, сейчас начнется обед, а мне в перерыв обязательно надо попасть в город. Давай после обеда, а еще лучше, не торопясь, — завтра? С утра?..

Анисимов покраснел так, что все конопатинки выступили на его лице, вобрал в себя воздух, облизал губы и «взорвался»:

— Ах ты, такой–сякой!.. А тебя кто выпускал? Значит, ты летчик, а я дерьмо?! Ты машины бил? Бил! Громов бил? Бил! Чкалов бил? Тоже бил! А я еще ни одной не «приложил», а ты мне шесть провозных.

Зная, что Анисимова ничем не успокоить, Моисеев посмотрел на него укоризненно и, пожав плечами, не вступая в перебранку, ушел. Анисимов еще долго «выпускал пар», ругая бюрократов, примазавшихся к авиации, но, поостыв и что–то надумав, спросил Куперштейна;

— Двигатели запустить сумеешь?

— Материальную часть изучал, — ответил осторожный Миша, — Думаю, что смогу.

— Тогда сходи к заводским механикам и спроси, сколько оборотов штурвала дают перед взлетом. И пригони стартер.

В то время моторы запускали от двигателя автомобиля через систему передачи и длинный «хобот», сцеплявшийся с храповиком на конце вала мотора. На аэродроме машин и людей всегда бывало много, шофер стартера весь день кочевал от самолета к самолету, запускал моторы. Он охотно откликнулся на просьбу Куперштейна. Да и откуда ему было знать, что чужие люди готовятся угнать машину? Куперштейн выспросил у механиков, что надо, и приехал на стартере.