Михаил Каминский - В небе Чукотки. Записки полярного летчика

• Название: В небе Чукотки. Записки полярного летчика
• Автор: Михаил Каминский
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1973

В книге «В небе Чукотки» воспроизведены эпизоды героической эпопеи становления и развития советской полярной авиации.

Эту книгу написал человек, который осваивал Арктику и Антарктиду, воевал, в полярную ночь нес дежурства по обеспечению дрейфующей станции у полюса.

«В небе Чукотки» — живой рассказ о слабости и стойкости, о верности долгу и человеческой порядочности. Герои этой книги — люди сильного характера и беззаветной верности долгу, — могут служить примером для молодых, продолжающих дело отцов.

---

Ну и ну! Мы у самой цели, и ее на глазах закрывает! Возвращаться поздно. Да и обидно, не каждый раз .хребет открыт, как сегодня. Мною овладело строптивое чувство: опять эти чукоткины штучки! Опять она экзаменует меня!

Но, уважаемый профессор, не иначе, как вы забыли, что однажды уже приняли у меня зачет по этому предмету. Воля ваша, если хотите, отвечу еще раз!

Примерно так я определил бы свое внутреннее состояние, ощутив холодок, защекотавший спину. Некоторое время лечу, не меняя курса, размышляя и вглядываясь в окружающее. Слева туман уже лижет подножия гор, но справа все, что южнее хребта, открыто. Это хорошо. Значит, место для посадки найдется, не надо будет позвращаться в темноту…

Покачав с крыла на крыло — знак ведомому; делай, как я! — круто, со снижением разворачиваюсь вправо. Сургучев отдалился: идет за мной. Мы следуем к западу от залива вдоль южных склонов Анадырского хребта.

Перед нами расстилалась холмистая тундра предгорий, и, вероятно. Сургучев недоумевал, почему я веду его в эти буераки. Но я знал, что туман закроет равнину, а сюда может не дойти. Полгода назад поиски Волобуева дали мне общее представление об этой местности. Я был уверен, что найду где приземлиться. И еще подумал: так мертвые служат живым!

Вот озерко, но оно мало. Вот ровный участок тундры, но время есть, поищу что–нибудь надежнее. Минут через сорок наконец обнаружил.

В седловине между двух сопок притаилось почти круглое озеро, метров 800 в диаметре. Большая часть его поверхности покрыта матерыми застругами, но у берега, под склоном сопки, идеально ровная полоска. Все! Лучшего места не придумаешь! Говорю Мохову:

— Передай Анадырю, что садимся на озере, приблизительно в шестидесяти километрах к западу от верховьев залива Креста. Пусть не беспокоятся, место хорошее.

Прикинув время рассвета на этой широте, добавил:

— Завтра с девяти утра пусть ежечасно дают в эфир свою погоду.

…Вынужденная посадка… Год назад меня, аэродромного летчика, эти слова пугали скрытой в них угрозой. Но Чукотка еще не знала, что такое аэродром. Она приучила нас видеть его везде, где мог приземлиться самолет, — даже в горах. Особого волнения перед этой посадкой я не испытывал. Однако не был и спокоен. Пытаюсь понять — почему? Может быть, это чувство ответственности командира? Ведь Сургучев не попадал в такие передряги. Нет, не это главная причина… Ага, понял…

Чувство, унаследованное от пещерных предков, когда те отрывались от человечьей стаи. Для жителя XX века все же неестественно решаться на ночевку под открытым небом в столь неуютной обстановке. Кто знает, сколько придется здесь просидеть, а чукотская зима шутить не умеет.

Низкое, красноватое солнце расстилало свои лучи параллельно земле. Все, чего они касались, окрашивалось в розовато–желтый цвет. Стена хребта в отдалении чернела осыпями, теневые стороны бугров мертвенно синели. От пустынного пейзажа и сочетания таких красок возникало представление о Великом холоде, ждущем нас на земле. Подавив свое томление, подумал о самочувствии ребят.

Сургучеву только двадцать шесть, возраст впечатлительный, вероятно, переживает. Саня Мохов и вовсе впервые знакомится с зимней Арктикой. Мне надо держаться так, будто ничего особенного не произошло. Издержки нашего полярного ремесла, не больше того. Пусть закаляются!

Учтя безветрие, захожу на посадку так, чтобы солнце подсвечивало сзади. Лыжи нежно прикасаются к шероховатой поверхности снега, и машина замедляет бег. Выскакиваю из кабины и ложусь, раскинув руки, изображая посадочное «Т». Сургучев садится и подруливает к моей машине, крыло в крыло. Скрещиваю руки — знак выключить моторы. Тишина оглушает. Лишь потрескивают остывающие моторы и скрипит снег под ногами идущих ко мне товарищей.

Митя возбужден, как студент после удачного зачета. Разобрал его последнюю фразу, обращенную к Сургучеву:

— Это что, вот в прошлом году нам досталась по–садочка — дай боже! А сейчас мы не кролики, не пропадем!

Правильно говорит Митя, но подошедший Володя Сургучев, вытирая пот со лба, смотрит вопросительно.

Мохов тоже серьезен. Их можно понять. На эту посадку они смотрят как на постигшее их стихийное бедствие, преследуемое авиационными инструкциями. Чтобы они летали здесь безбоязненно, их психологию надо заставить принять как реальную действительность возможность таких посадок в случае нужды. Буторин потому и погиб, что пробивался к людям в плохих для полета условиях. А на Чукотке этого делать нельзя.

— Посадка отличная, Владимир Михайлович! Поздравляю с крещением. Как видите, законы природы извинений не просят.

Ограничив этими словами всю сферу переживаний, перевожу разговор в деловое русло:

— Обратите внимание, как лежат остриями заструги. Самолеты сели и стоят точно в плоскости пургового ветра. Переруливать нет надобности, будем закрепляться на месте. Быстренько слить воду, пока не прихватило крыльчатку водяной помпы. Потом ставить палатки и якорить машины. Если не запуржит, завтра будем в Анадыре.

Знаю по себе благотворное действие уверенной распорядительности старшего. Польщенный похвалой за посадку, ободренный моим спокойствием, Сургучев заулыбался.

— Такое, знаете, трудно проглотить сразу. Думал, вернемся на базу, потом гляжу — вы пошли сюда. Митя сказал, что будем садиться. Где, думаю, сядем среди таких бугров? А оказалось, место — лучше и не надо. Только, наверное, в эту ночь нам на жару обижаться не придется?

— Ты, Володечка, пока ездил в Москву, отстал от жизни, — вмешался в наш разговор Митя. — В моей палатке переночуешь, как на даче!

Сургучев недоверчиво пожал плечами, а я спросил Мохова, намекая на его любимую поговорку:

— Вам у Зингера не пришлось тренироваться на вынужденных?

— Чего не было — того не было! — в тон, чуть улыбнувшись, ответил Саша.

— Ну не будем терять времени, прения сторон состоятся во время ужина. Замечайте, чего не будет хватать для жизни в палатке. В Анадыре пополнимся.

Через два часа мы уже лежали в спальных мешках, переживая прошедший день. В соседней палатке бурчал Митя, изредка слышался голос Володи Сургучева. Рядом ворочался и вздыхал Саша Мохов. Я не забывал, что в Анадыре меня ждет Таня. Предстоящее свидание волновало. Но это не мешало мне трезво осмысливать свои поступки.

Впервые в полете я отвечал не только за себя. Мой опыт созрел для принятого решения. И вновь, как на мысе Биллингса, после радиограммы Шмидта, я спросил себя, что заставляет меня поступать так, а не иначе? Куда девались прежние материковые представления о том, как надо летать? Сегодня я сознательно пренебрег основным законом авиации, гласящим, что для посадок самолетов существуют аэродромы. И уверен, что поступил правильно.

Не впервые здесь, на Чукотке, я пришел к выводу, что хорошо летать — не значит делать красивый взлет и трехточечную посадку. В этом смысле Буторин был лучшим среди нас,

Но стремление во что бы то ни стало пробиться на аэродром оказалось для него гибельным. Самое правильное соблюдение инструкций не гарантирует экипаж от несчастья. Ни одна из инструкций не может предусмотреть всего, что случается в жизни. Сто раз прав старик Конкин, предлагая в каждом случае советоваться со здравым смыслом. Творческое осмысление обстановки в воздухе, способность к самостоятельным решениям — вот что главное в летчике! Этому же учат, строго говоря, и правила полетов.

Вдумчивого человека проигранное сражение учит больше, чем выигранное. Урок, полученный мной и Митей у совхоза «Снежное» в ноябре тридцать пятого, мог испугать до смерти. Но он пошел на благо.

Первая заповедь для вынужденной посадки, которую мы усвоили, была сформулирована так; сохранить самолет — значит, сохранить и жизнь. Поэтому важнейшей нашей задачей стало научиться крепить самолет на стоянке так, чтобы никакой ураган не мог сорвать и поломать его.

Не менее важным средством жизнеобеспечения стала палатка. В нашем распоряжении имелась летняя палатка армейского образца — тяжелая, громоздкая для тесных Р–5 и совсем непригодная для арктических условий. Много дней мы конструировали и сами шили герметичную, легкую и удобную палатку. В такой палатке пурга нам уже не страшна.

Неприкосновенный запас в запаянной банке, приготовленный чужими руками, не удовлетворял нас ни количеством, ни ассортиментом. Если не хочешь бедствовать, не поленись приготовить НЗ сам и рассчитывай его не на двадцать дней, как на материке, а минимум на сорок; по килограмму сухого продукта на сутки. Мы отдавали предпочтение мясным консервам. Банками можно было заполнять многие пустоты между баками и даже в моторной гондоле. От такого соседства консервы не портятся.

Много внимания было уделено нами походному и лагерному снаряжению. Примусы, посуду, спальные мешки, кирку, лопату, топор, снежную пилу, якоря и тросы для крепления самолета — все, вплоть до примусных иголок, каждый экипаж подбирал и комплектовал для себя сам. Мы твердо придерживались принципа;