Наталия Гуревич - Осенний Донжуан

• Название: Осенний Донжуан
• Автор: Наталия Гуревич
• Жанр: Современные любовные романы

---

И Полина позвонила Левушке.

- Не могу, - сказал Левушка, и его голос был подобен солнечному дню. - Мы сейчас на даче у Галкиных родителей.

Дача была основательная – кирпичный дом из трех комнат и кухни-столовой, участок в двадцать соток (большая его часть под картошкой), перед домом цветник, за домом беседка (чудо дачной архитектуры, сложена из всего того, что удалось стащить с соседних строек). В конце картофельных грядок – деревянные сарай и сортир. Сарай стилизован под летнюю кухню (окошко и лесенка в две ступеньки), сортир стилизован под городское удобство (внутри унитаз и журналы). Все это родители Гали заботливо создали еще до замужества единственной дочери. Появлению зятя обрадовались. Двадцать соток – не шутка.

А Левушка любил картошку, но преимущественно жаренную. Поэтому поездки на дачу были ему в радость только в эту пору – когда большую часть всего выкопали, вскопали, сгребли, сожгли, обрезали и порубили. Галка с матерью еще чего-то ковырялись в огороде, но Левушка брал гитару, садился на крыльце и наигрывал детские песенки, а Оленька (ей уже девять) учила Мишку (ему скоро пять) сложным танцевальным па, усвоенным на Галкиных уроках. Тесть устраивался в беседке и раскупоривал первую бутылочку клубничной наливки нового урожая. Теща, распрямляя спину и утирая пот с лица, не вопила “Оглоеды-бездельники!”, а ворчливо спрашивала Левушку: “Ну а ты что же не помогаешь старому?”. И Левушка отставлял гитару, переселялся в беседку, где они с тестем жонглировали сермяжными истинами, пока женщины заканчивали огородные дела.

Галка прибегала к ним, раскрасневшаяся и сияя глазами, ставила на стол нехитрую закуску и присаживалась ненадолго, чтобы положить Левушке на плечо подбородок, пощекотать носом его шею, вздохнуть полной грудью, тяпнуть вместе с мужиками рюмочку и побежать дальше – готовить обед. Тесть шел в сарай за мангалом, а Левушка отправлялся рубить дрова. Он рубил, а рядом Мишка с Оленькой почтительно наблюдали.

Для обеда накрывали в беседке, и всегда тарелкам, мискам, чашкам было тесно на столе. Свежий воздух – лучшая приправа. Дети дикими волчатами хватали куски изо всех мисок подряд. Галя снисходительно смотрела на это. Она представлялась Левушке кошкой, самодовольно наблюдающей за отпрысками. Левушка поглядывал на нее – крепкую, прямую, порывистую – и испытывал гордость, представляя, что она может сделать с любым, кто покусился бы сейчас хотя б на один хоть самый мелкий фрагмент счастливой картины.

Разумные дети, наевшись, убегали достраивать тайный шалаш за сараем и прикармливать окрестных собак. Взрослые оставались за столом до вечера. Галка сидела рядом с Левушкой, время от времени прижимаясь к нему плечом. Она смеялась его шуткам, подливала и подкладывала, называла “чебурашей”, когда хотела попросить о чем-нибудь (сходить за новой бутылочкой; посмотреть, где там дети). Просила, а потом спохватывалась: да ладно, я сама. И убегала, потрепав Левушку по затылку. А возвращаясь, подставляла Левушке щеку для заслуженного поцелуя.

Тесть рассказывал о трудовых подвигах своей молодости, а теща беззлобно подтрунивала над ним. Дождавшись паузы между рассказами, она лукаво смотрела на Галку с Левушкой и затягивала долгую песню. Галка бегом бежала к крыльцу за гитарой, и они пели неважнецким, но слаженным хором. Дети подтягивались на звук и стояли под аркой входа в беседку, подставив чумазые рожицы под свет электрической лампочки. Потом Мишка взбирался к Галке на колени, а Оленька садилась рядом, обхватывая руку матери. Скоро дети начинали клевать носами; Левушка брал Оленьку, Галка – Мишку и со всеми предосторожностями несли их в спальню, заботясь по пути, чтобы идущему следом было удобнее: там дверь придержать, там отодвинуть стул с прохода. Они укладывали детей, и Галка, присев у них в ногах, поднимала к Левушке лицо:

- Ты иди, я побуду с ними немного... Еще проснутся...

- Хочешь, я побуду? - говорил Левушка.

Галка улыбалась и качала головой.

Левушка возвращался в беседку, а когда приходила Галка, тесть с тещей отправлялись на боковую. Левушка с женой сидели за полночь, стукались рюмочками, тихонько говорили о прошлом и будущем.

Это были любимые Левушкины дни. В такие дни он чувствовал счастье наполненности, ясности и свободы. Все было ясно: вот жена, вот дети, вот земля, вот еда, - и всего было достаточно; бытие облегало, как отлично сшитый костюмчик, ни добавить, ни отнять. И всякая необходимость осознавалась такой приятной, что было даже немного неловко за то, что это необходимость.

Похожее чувство он раньше нередко испытывал на трассе, когда путешествовал автостопом. И с особенной теплотой он вспоминал те случаи, когда дорогу делила с ним Полина.

Автостоп считался обязательной практикой для всех приверженцев истинной свободы, однако Полина не слишком жаловала его — ведь никаких гарантий, что доедешь. Она пользовалась этим способом перемещения всего раз десять и не уезжала от своего города дальше, чем на триста километров. Таким образом, формально приобщаясь, она избегала риска, связанного с длительными переходами вроде тех, что совершали настоящие апологеты — эти проходили и по две, и по три тысяче километров. Но Полина в силу скромности или боязни не претендовала на звание настоящего.

Чаще всего компанию на трассе ей составлял Левушка. Вообще-то он предпочитал ходить один, но однажды вынужден был взять с собой Полину (ее спутника дорога поманила дальше, и возвращаться обратно в город кроме как с Левушкой было не с кем). Полина оказалась терпеливым попутчиком, в меру разговорчивым, в меру молчаливым, и с тех пор, если пары ей не находилось, а ехать хотелось, Левушка легко соглашался взять ее с собой.

Только благодаря Левушке у Полины сохранились вполне благоприятные воспоминания об автостопе. А один случай она так и вовсе вспоминала с удовольствием, - тогда они, зацепившись языками об Толстого да Достоевского, проехали полторы сотни верст на одном дыхании, едва замечая смену машин, и водители, подбиравшие их, везли молча, а высаживая у очередной развилки, почтительно желали счастливого пути. В тот день Левушка прояснил Полине ее собственный взгляд на Достоевского, и то, что она раньше лишь обрывочно и смутно ощущала, оформилось в стройную систему представлений, позволив Полине осознанно называть Достоевского любимым писателем.

Отношение Полины к Левушке с самого начала было проникнуто исключительным уважением: все то, что ей хотелось бы делать самой (непринужденно читать философов, писать песни, учиться живописи, совершенствовать тело регулярными упражнениями, переводить средневековых итальянских поэтов), все это Левушка делал, кажется, нисколько не насилуя себя, а только лишь по природной склонности. Он как-будто бы начисто был лишен способности лениться и вечно был чем-нибудь занят (“Привет, Левушка, что делаешь?” - “Пишу реферат про дифференционные уравнения”), но при этом всегда находил время для желающих повидаться с ним. В какой-то момент он стал для Полины воплощением правильной целеустремленности, и поскольку ей самой такая целеустремленность не давалась, Левушка, при всей его душевности, казался далеким и величественным. 

Когда он первый раз пришел к ней в гости один, по собственной инициативе, Полина была польщена до обморока: ведь таким образом Левушка явил, что относится к ней персонально, а не как к малому составляющему тусовки. Ей хотелось оправдать доверие Левушки, поэтому она почти весь вечер молчала. Они выпили литр глинтвейна, но даже это не сбило Полину с намеченного курса, и она не перестала стараться произвести на Левушку впечатление Очень Умной Женщины. Она так старалась, что и не заметила, как оказалась с Левушкой в постели.

С тех пор всегда, когда Полина оставалась наедине с Левушкой, дело заканчивалось сексом: видимо, духовное общение требовало физического выражения. Однажды ей подумалось, что Левушка, может быть, любит ее, и она спросила его. Левушка растерялся.

- Ну, Полииина, - разочарованно протянул он.

Больше они не возвращались к этому вопросу. Но ощущение некоей двойственности их отношений стало все чаще посещать Полину. Если каждая встреча не была а-приори любовным свиданием, то и Полина каждый раз не имела в виду секс, не готовилась к нему и не ждала его. А он тем не менее случался, каждый раз вызывая у Полины внутреннее удивление, в общем-то ничем не оправданное.

Левушка не столь уж редко приходил к ней. Говорил с ней всерьез о важном (Кант и высшая математика, современные нравы и обычаи в контексте Книги Откровений, поэтика последних фильмов Бергмана... Единственное, чего Левушка никогда не выносил на обсуждение – поступки и характеры общих реальных знакомых). Читал стихи (он знал множество на память, читал превосходно). Презентовал свои свежие песни. Приглашал на прогулки. И провоцировал Полину на секс – как-то исподволь, невзначай, чуть не кончив фразы. А потом имел вид, будто секс в данном случай – что-то вроде непременного кусочка сахара к чаю или кофе, и спокойно заканчивал ранее начатую мысль. И Полина считала своим долгом делать точно такой же вид, хотя секс на скорую руку не слишком радовал, а главное - сбивал с толку. Полина никак не могла однозначно определить для себя: друзья они с Левушкой или любовники? Всякий раз до встречи она полагала, что друзья. После – что все-таки любовники... но прежде всего друзья?