Пол Скотт - Жемчужина в короне

• Название: Жемчужина в короне
• Автор: Пол Скотт
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1984

Действие романа известного английского прозаика происходит в Индии в 40-е гг. XX в. Социально-политическая атмосфера тех лет раскрывается на примере судеб многих людей — индийцев и англичан. Идейный пафос произведения — бескомпромиссное осуждение британского колониального владычества, его пагубной роли в истории Индии.

---

Кроме этой дамы и ее приятельницы, в баре собралось еще несколько англичан. А леди Чаттерджи — единственная индианка и сидит (вместе со своим гостем) за этим столом только потому, что первым, кого они встретили, когда вошли в клуб и узнали, что мистер Шринивасан еще не приехал, был англичанин по имени Терри — он только что вернулся с теннисного корта и, с ходу попрекнув ее тем, что она так редко бывает в клубе, заявил, что ей необходимо выпить в ожидании пригласившего ее друга, после чего провел ее и ее гостя к столику, где сидели те две англичанки, а сам умчался принять душ и переодеться, покинув леди Чаттерджи, закутанную в сари, и приезжего в полном неведении, и столик в неловком молчании, нарушаемом лишь попытками леди Чаттерджи разъяснить гостю обстановку и его попытками втянуть английских дам в светский разговор, который от недостатка элементарной вежливости все чаще перемежается паузами.

Невольно задаешь себе вопрос — сильно ли изменился клуб со времен Дафны Мэннерс. Лакеи по-прежнему ходят в белых тюрбанах с лентами под цвет широким кушакам, перехватывающим в талии их белые, до колен куртки. Белые штаны хлопают на ходу по голым коричневым лодыжкам и навевают воспоминания о беспрекословном повиновении слуг. Пожалуй, в убранстве именно этого бара можно отметить кое-какие чисто внешние перемены: пластиковая стойка вместо прежней деревянной, требовавшей частой полировки, занавески вощеного ситца, на которых абстрактный узор из спиралей сменил крупные розовые розы, и стулья строгого скандинавского фасона, вызывающие благодарные воспоминания об удобных плетеных креслах с подушками.

Но глупо было бы предположить, что вся эта современщина отражает какие-то знаменательные сдвиги, или торопиться с выводом, будто явное предпочтение, которое немногие члены клуба — англичане отдают этой комнате, само по себе доказывает их подсознательную решимость отождествить себя с чем-то прогрессивным, а значит — достойным уважения. Этот бар, выходящий на веранду, с которой можно смотреть теннис, всегда был излюбленным прибежищем майапурских дам, а сейчас единственные дамы в клубе, если не считать леди Чаттерджи, — англичанки. Если индийские дамы и поныне предпочитают проводить время у себя дома, стало быть, они же и виноваты в том, что этот бар словно бы предназначен только для европейцев.

Ну хорошо, но почему индийцев-мужчин здесь тоже не видно? И почему вон те англичане не сидят в баре со своими женщинами, а выпивают стоя, в соседней комнате, разговаривая с индийцами? И почему (даже издали, если мельком увидеть их через коридор в открытую настежь дверь старой курительной) от них веет чуть ли не стародевской чопорностью, физической щепетильностью, не свойственной мужчинам в мужском обществе? Почему, когда один из них, выпив, пересекает коридор и возвращается в бар к своей даме, он вскоре разражается слишком громким смехом, а она чуть заметно улыбается? Почему теперь он демонстрирует те агрессивные, чисто мужские черты, которых словно стыдился в курительной?

Появление в баре седого, с бледно-коричневой кожей мужчины лет шестидесяти лишь ненадолго прерывает эти недоуменные вопросы. Мистер Шринивасан среднего роста, худой, с безупречными манерами. Кожа у него чистая до блеска. Одет безукоризненно. Легкий костюм, воротничок и галстук — вот, кстати, еще одно любопытное различие. Наследники приходят сюда прилично одетые, а вот англичане словно щеголяют толстыми голыми шеями и мясистыми плечами. Мистер Шринивасан в старомодно учтивых выражениях просит прощения за опоздание, за то, что не прибыл первым и не встретил своих гостей. Он не забывает отпустить шутку (когда-то ходячую среди англичан) относительно майапурского времени, которое, как многие до сих пор считают, отстает на полчаса от индийского стандартного. Приезжий встает, чтобы пожать ему руку, и встречает кроткий, но настороженный взгляд, выражающий готовность дать отпор любому, даже замаскированному оскорблению, буде его обнаружит вскормленная долгим опытом чувствительность. Леди Чаттерджи называет его Васси и говорит: «С женой Терри Григсона вы, конечно, знакомы?» И Шринивасан отвешивает поклон в сторону англичанки, а та, прочно забаррикадировавшись за увлекательными страницами «Санди таймс», словно выходит на минуту из-за прикрытия, чуть подняв голову (это был бы взгляд на мистера Шринивасана, если б одновременно не опустились веки) и пошевелив губами (это могло бы означать «Добрый вечер», если б губы раскрылись чуть пошире). Приятельница, с которой его тоже знакомят, кивает и, по молодости лет, возможно, не столь безнадежно скованная традиционными запретами, готова, кажется, принять участие в общем разговоре, но тут миссис Григсон весьма своевременно пододвигает к ней «Санди таймс» и обращает ее внимание на какую-то интересную деталь собора в Ковентри, так что обе углубляются в иллюстрации к статье о современном англосаксонском искусстве; и посторонний не без цинизма напоминает себе, что для англичан искусство всегда имело и злободневную, практическую ценность.

Наблюдатель мог бы заметить и то, что мистер Шринивасан чувствует себя не в своей тарелке и что, если б ему удалось закончить свои дела не по майапурскому времени, а по индийскому стандартному, он уже ждал бы у подъезда, когда его машина (не самая новая, а вторая, «амбассадор») подкатит к клубу, а тогда сразу провел бы своих гостей в курительную, а не оставил на милость веселого Терри Григсона, чья жена не видит ничего смешного в том, что мистер Шринивасан и его гости из вежливости вынуждены общаться с ней хотя бы до того времени, когда Терри вернется из душевой.

А вот он и возвращается, сияющий, с докрасна растертым лицом, в мятой спортивной рубашке и мятых серых штанах, но мистер Шринивасан уже успел подозвать официанта движением худого, почти туберкулезного пальца, опросить присутствующих, кто что будет пить, и послать официанта за заказом, предварительно выслушав от миссис Григсон и следующей ее примеру приятельницы: «Мне ничего, благодарю вас». Терри появляется между уходом официанта с сокращенным заказом и его возвращением с подносом, на котором одиноко поблескивают три джина с тоником, но мистер Шринивасан уже успел спросить Терри, что тот будет пить, услышал в ответ: «Спасибо, не откажусь от пивка» — и теперь добавляет: «И пива для мистера Григсона». Миссис Григсон пододвигает к мужу свой бокал, со словами: «Закажи и для меня, пожалуйста», и он заказывает молча, только сделав официанту короткий знак. Вторая англичанка, не обладая, как миссис Григсон, талантом откровенно оскорблять людей, осталась бы ни с чем, если б Терри, пока мистер Шринивасан говорил что-то леди Чаттерджи, не спросил: «А вы, Бетти?», что дает ей возможность пожать плечами, скорчить гримасу и уронить: «Ну что ж, давайте». Поскольку на столике еще не видно ни денег, ни счетов на подпись, наблюдатель подумывает, кто же будет за всех платить, но надеется — вид у Терри почти вызывающе надежный, — что позже тот проследит, чтоб счет мистера Шринивасана не осквернила некая сумма, ведь его жена и ее приятельница просто зачахли бы с горя, узнай они, что эти деньги заплатил индиец.

Но вот, соблюдая, быть может, еще одно неписаное правило, а может быть, и повинуясь тайному знаку, толстенькая англичаночка, сидящая неподалеку, перегнувшись через стол, обращается к миссис Григсон с каким-то вопросом, и та, чуть накренившись вбок своим угловатым телом, отчего ее стул чуть заметно повернулся, сумела решительно отмежеваться от своих соседей по столику. Что именно вызвало ее интерес — расслышать трудно, потому что Лили Чаттерджи, мистер Шринивасан и Григсон (к его чести будь сказано) тоже оживленно беседуют, и приезжему остается только наблюдать и делать выводы — возможно, ошибочные; возможно, но едва ли. Ведь ничего не может быть откровеннее, чем светская колкость, колкость, в данном случае адресованная и приезжему, поскольку он явился сюда в обществе индианки и по приглашению индийца.

И в тот короткий перерыв, когда непонятно, кто что говорит, можно приглядеться к не вполне удавшемуся лицу Терри Григсона и прочесть на нем давно знакомое выражение напряженности, глубоко въевшейся скрытности, которое обесценивает улыбку и подчеркивает дипломатический расчет: расчет, который может и не устоять против упорства его надутой жены-расистки. А это достойно сожаления, если вспомнить бесконечные разговоры, которые ведутся дома о важной роли внешней торговли и о необходимости производить хорошее впечатление за границей.

— Да нет, знаете ли, — говорит Терри Григсон в ответ на вопрос мистера Шринивасана, заданный явно для проформы, не согласятся ли он и его жена пообедать в клубе с их трио — Шринивасаном, Лили Чаттерджи и ее гостем. — Вы очень любезны, но мы приглашены на проводы Роджера, надо еще заехать домой переодеться.