Пол Скотт - Жемчужина в короне

• Название: Жемчужина в короне
• Автор: Пол Скотт
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1984

Действие романа известного английского прозаика происходит в Индии в 40-е гг. XX в. Социально-политическая атмосфера тех лет раскрывается на примере судеб многих людей — индийцев и англичан. Идейный пафос произведения — бескомпромиссное осуждение британского колониального владычества, его пагубной роли в истории Индии.

---

А вы, вероятно, заметили, что в этой комнате нет ни одного старика, кроме меня. Где они, мои старые сообщники по политическим преступлениям? Ну, ну, Лили, не надевайте на себя непроницаемую маску раджпутской принцессы. Вы-то знаете ответ на мой вопрос. Умерли, удалились от дел либо попрятались в своих норах и доживают жизнь в полусне, на роли мелких колесиков нашей администрации. Кое-кого из них можно, вероятно, еще увидеть в том клубе. А вы не знали, что есть еще второй клуб? Это довольно-таки интересная история. Мы имеем удовольствие сидеть за столом с дамой, чей муж был одним из его основателей.

— Нелло платил взносы, но бывал там редко, — говорит леди Чаттерджи.

— И, если не ошибаюсь, он же выбрал название клуба?

В иные минуты мистера Шринивасана впору было заподозрить в умышленной автопародии.

Леди Чаттерджи объясняет: — Клуб хотели назвать МИК. Нелло просто уговорил их вычеркнуть «И».

— Так МИК превратился в МК, то есть Майапурский клуб, а с «И» назывался бы Майапурский индийский клуб. Но это неважно. Среди индийских остряков он был известен как Майапурский клуб имени Чаттерджи, сокращенно — МКЧ. Но как ни назови, он всегда был клубом второго сорта. Задуман-то он был, конечно, как клуб английского типа для индийцев — тех, что были достойны состоять членами такого клуба, но недаром было предложено включить в название это «И» — индийский. Он стал местом, где слово «индийский» было вообще важнее, чем слово «клуб». Причем «индийский» не означало «конгрессистский». Отнюдь нет. Прошу отметить это различие. В данном случае «индийский» означало инду махасабха — индийский национализм. Иначе говоря — индийская ограниченность. Это означало — богатые малограмотные баньи. Помещики, говорившие по-английски хуже, чем самый мелкий английский чиновник объяснялся на хинди. Это значило — сидеть на стуле, сняв обувь и поджав под себя ноги, есть только отвратные вегетарианские блюда и пить тошнотворные фруктовые соки. Майапур, сами понимаете, не Бомбей, и Майапурский клуб не был похож на клуб Уиллингдона, который ваш вице-король основал в приступе ярости, когда индийцев, которых он, по неведению, пригласил пообедать в Королевском яхт-клубе, поворотили вместе с их «роллс-ройсами» от подъезда, не дав ему даже времени сообразить, что случилось. Что ж, может быть, нашему милому Нелло Майапурский клуб представлялся как Уиллингдон в миниатюре. Но что случилось на деле? Один за другим индийцы того типа, что всей душой привязались бы к клубу, поскольку в то время это было бы наибольшим приближением к тому, чтобы, помня ваше английское образование, приобщиться к единственно доступной, но важной стороне цивилизованной жизни, — индийцы этого типа один за другим перестали ходить в Майапурский клуб, и чем меньше их там оставалось, тем прочнее и вольготнее чувствовали себя все эти баньи…

— Кажется, в ресторане нас ждут, все готово.

* * *

— Понимаете, — говорит мистер Шринивасан, предварительно извинившись за отсутствие говядины и присутствие баранины во всех видах, — дело в том, что эти старики, мои сподвижники, мои сообщники по преступлениям и невзгодам, те, что еще не умерли и до сих пор живут в Майапуре, теперь не так бросаются в глаза в Майапурском клубе, как здесь. Вы только взгляните на молодые лица, которые нас окружают. Ведь эти мальчики не устают нам объяснять, что не можем мы до бесконечности зарабатывать даровые обеды рассказами о том, как мы боролись с англичанами и заставили их уйти, что некоторые из нас вообще больше не обедают в гостях, кроме как друг у друга, точно старые солдаты, что за стаканчиком вспоминают минувшие битвы. А уж если решат провести несколько часов в клубе, то почти все (я-то нет) выбирают общество людей, которые почили на другого сорта лаврах, с которыми чувствуешь себя свободнее, чем со здешними членами, потому что здесь все рвутся вперед и осуждают наше прошлое. Я хочу сказать, что нам легче, например, общаться с таким человеком, как мистер Ромеш Гупта Сен — теперь это почтенный старец, ему без малого восемьдесят, но он по-прежнему каждое утро отправляется в свою контору над своим же складом у базара Чиллианвалла, К великому, надо сказать, огорчению его сыновей и внуков. А раз в неделю заглядывает в Майапурский клуб обсудить конъюнктуру с людьми, которых и тогда не интересовала политика, и теперь не интересуют ни технические советники, ни теории промышленной экспансии, а интересует их, как и во все времена, только одно — как нажить побольше денег и остаться хорошими индусами.

* * *

Уже съеден салат из креветок. Подают баранину в карри. Подошел метрдотель проследить за этой процедурой, но тут же отходит, чтобы встретить компанию англичан — двух мужчин и двух женщин из тех, что сидели в баре. Метрдотель указывает на столик, который он для них зарезервировал, но они выбирают другой, он им больше по вкусу. Мужчины оба в шортах, с голыми до туфель ногами. У женщин пухлые, с дряблой кожей руки, они в ситцевых открытых платьях. Без вязаных кофточек, которые они дома, безусловно, надели бы вечером поверх этих легких платьев, вид у них какой-то неопрятный, неодетый. Они молоды. Сидят рядом, через стол от своих мужей, бессознательно соблюдая сегрегацию, теперь уже, вероятно, не удивляющую индийцев — они привыкли к новому племени сахибов и мемсахиб из захолустных английских городков, — но до сих пор кажущуюся им странноватой, стоит им вспомнить, как осудительно англичане старого закала относились к индийскому обычаю отделять женщин от мужчин, так что эти англичане лишь очень редко решались собирать у себя в доме смешанное общество.

В ресторане тоже мало что изменилось со времен Дафны Мэннерс. Это квадратная комната, пол вымощен черно-белыми плитками, стены обшиты дубом до высоты плеча, а выше оштукатурены. Потолок опирается на три квадратные колонны, тоже обшитые снизу дубом и расположенные в случайных на первый взгляд, но стратегически важных точках. В зале десятка два столиков, круглых и прямоугольных, и на каждом — белая крахмальная скатерть, мельхиоровые вилки, ложки и судки, салфетки конусом, хромированная вазочка с двумя-тремя астрами и стеклянный кувшин с водой, накрытый муслиновой накидкой. Черная пещера огромного тюдоровского камина частью скрыта от глаз вышитым экраном. Над камином — портрет мистера Неру с выражением безмятежным, но немного растерянным. Можно предположить, что, когда здесь обедала Дафна Мэннерс, из той же рамы и с таким же выражением на нее взирал цветной портрет Георга VI. С потолка свисают на тонких трубках четыре вентилятора, нервно вздрагивая от вращения лопастей. Из двух скругленных сверху дверей одна ведет в курительную, вторая — в большой зал. Есть еще третья дверь, но та ведет всего лишь в кухню. Возле этой двери у стены стоит огромных размеров дубовый буфет. В верхнем его отделении хранятся запасные салфетки, ножи, вилки и ложки, кувшины для воды; в нижнем — корзинки с хлебом, вазы с фруктами, бутылки с соусами и запасные судки. Освещение — стенные лампы в виде свечей и несколько деревянных торшеров с пергаментными колпаками, а днем — большие окна, выходящие на затененную навесом веранду. Сейчас шторы на окнах раздвинуты, чтобы дать доступ вечернему воздуху.

Да, легко себе представить, как все это было много лет назад, особенно в субботний вечер, когда в баре, откуда вынесли старые плетеные столы и стулья, играл оркестр, а в ресторане все было подготовлено для холодного ужина у стойки. Во дворе за домом, окружающем теннисные корты, на деревьях развешаны фонарики, сюда выходили парочки посидеть между танцами, подышать воздухом до следующего фокстрота. Кое-кто плавал в небольшом подсвеченном бассейне позади раздевалок и душевых, сегодня бассейн этот погружен во мрак, его пора чистить (говорит мистер Шринивасан, показывая своим гостям все клубные владения после мороженого, последовавшего за бараниной в карри), и вообще им теперь пользуются мало, поскольку он доступен равно для всех, и ни индийцы, ни белые особенно не жаждут в нем купаться, не будучи уверенными, что последний, кто там плескался, был чистым. Рассказывают, что два-три года назад какой-то англичанин вылил в бассейн все ночные горшки из умывальных кабинок.

* * *

— Но я начал вам рассказывать, — говорит мистер Шринивасан и ведет своих гостей обратно через опустевший бар в курительную, где тем временем собралось порядочно публики, в том числе даже несколько женщин в сари, судя по всему — военных жен, — я начал рассказывать о людях, с которыми нам, взращенным на судебных досье и прецедентах и вскормленным на политике, теперь легче общаться, чем со здешними завсегдатаями.

Мистер Шринивасан поднимает палец, появляется лакей и принимает заказ на кофе и коньяк.

— И я упомянул Ромеша Чанда Гупта Сена, — продолжает он. — Это любопытный тип. Для Ромеша Чанда бизнес всегда стоял на первом месте, а политика на последнем. Нет, даже не на последнем. Ни на каком. Он нажил три состояния, первое еще в довоенные годы, второе во время войны и третье уже при независимости. Ни одному из своих сыновей не разрешил после окончания Правительственной средней школы продолжить образование. Я как-то спросил его, почему так. Он ответил: «Чтобы преуспеть в жизни, надо немножко читать, еще меньше писать, научиться решать простые задачи на умножение и понимать свою выгоду». Он женился на девушке, которая даже свое имя написать не умела. Вести хозяйство она тоже не умела, но этому ее обучила его мать, для этого индийские матери и существуют. Когда его младший брат женился на девушке по имени Шалини Кумар, Ромеш предсказал, что ничего хорошего из этого брака не выйдет, потому что в ее семье образование разрешалось и в результате брат Шалини уехал жить в Англию, а сама Шалини прекрасно писала по-английски. Она рано овдовела. Поверите ли, после смерти ее мужа все женщины из семьи Ромеша Чанда уговаривали ее презреть закон и совершить сатти. Она, разумеется, отказалась. Какой женщине, если она не сумасшедшая, улыбается сгореть заживо на погребальном костре супруга? И отказалась выехать из мужнина дома у базара Чиллианвалла. Это я вам не просто так говорю, это может вам пригодиться.