Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Возмездие. Том 2

• Название: Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Возмездие. Том 2
• Автор: Дмитрий Быстролётов
• Издательство: Крафт+
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-93675-200-1 (том 2)

Д.А. Быстролётов (граф Толстой) — моряк и путешественник, доктор права и медицины, художник и литератор, сотрудник ИНО ОГПУ — ГУГБ НКВД СССР, разведчик-нелегал-вербовщик, мастер перевоплощения.

В 1938 г. арестован, отбыл в заключении 16 лет, освобожден по болезни в 1954 г., в 1956 г. реабилитирован. Имя Быстролётова открыто внешней разведкой СССР в 1996 г.

«Пир бессмертных» относится к разделу мемуарной литературы. Это первое и полное издание книг «о трудном, жестоком и великолепном времени».

Рассказывать об авторе, или за автора, или о его произведении не имеет смысла. Автор сам расскажет о себе, о пережитом и о своем произведении. Авторский текст дан без изменений, редакторских правок и комментариев.

---

Справа и слева только публичные дома. Их окна велики, как витрины с подоконниками, на которых голые женщины, сидящие на скамеечках сзади, разложили груди разного цвета и всевозможных размеров и веса: каждый прохожий имеет право ощупать товар и договориться о цене. На всех языках мира женщины громко выкрикивают похабные фразы, заученные наизусть, приглашения, обещания, а то и просто набор отдельных понятных матросам слов. Руками и крючками они хватают прохожих за одежду, сдергивают с голов и прячут к себе их бескозырки, фуражки и кепки и делают жесты, объясняющие любому неграмотному цель и смысл их ремесла.

Эти улочки — кратчайшие пути между Парой и Галатой, и поэтому неудивительно, что иногда в этой пестрой толпе появляются торопливо прыгающие по ступеням монахи или чопорные дамы. Тогда все приходит в движение — справа и слева высовываются из окон сотни ревущих животных, под огромными гроздьями винограда, дранными кальсонами и патриотическими флажками повисает зловонное облако похабных оскорблений. И в довершение всему турецкое правительство для увеселения господ иностранцев посылает туда шарманщиков: один человек, сгорбившись от натуги, со стоном волочит на спине огромное сооружение типа церковного органа, а другой в поте лица накручивает тяжелую ручку. Орган ревет, как тысяча ишаков. Это совершенное безумие, все кажется или талантливой инсценировкой или исчадием ада — скачущая по ступеням толпа, качающиеся яркие лампочки, дикая, оглушительная смесь звуков и запахов, кривляющиеся синие, желтые и черные голые женщины.

Иногда вдруг вспыхивает яростный бой между американцами и англичанами или между белыми и неграми. Бьют друг друга обломками мебели и режут бритвами. Кровь течет ручьем по ступеням и брызжет на стены. Это разрядка нервов для одних и бесплатное зрелище для других.

В жизни я немало видел патриотов и патриоток. Но, думая о них, я всегда с невольной улыбкой и теплой благодарностью вспоминаю рыжую длинноносую еврейку из Одессы, мадам Розу Лейзер: в ее публичном доме на втором этаже находился пустой зал, и в нем она позволяла спать на полу безработным русским морякам. Достаточно было моряку сказать Розе, что он русский, и кров на ночь ему обеспечен! А полиция ночью на Тартуш заходить не решалась…

«Фарнаиба» ходила в Александрию и дальше, через Красное море, — до Джибути. Дело было летом, Красное море — это почти полюс жары на земле, работа угольщика — подавать уголь к топкам — тяжелейшая на море. Выбравшись их физического ада, я осел в ад другого сорта. Я был уже тогда психически болен, и мне все представлялось как пляска в огненном зловонном тумане: я понимал, что падаю в пропасть.

От скуки и голода матросы ножами проковыряли в полу дыры в каждую кабинку и сверху наблюдали за ходом дела внизу. Женщина в маленькой кабинке садилась поперек кровати и голыми ногами упиралась в дверные боковины; поэтому входивший мужчина не мог заблудиться. Когда по движениям его затылка наблюдающие сверху решали, что любовный накал достиг апогея, посетителю по очереди мочились на голову. Заплатив деньги, он не мог остановиться, но затем бежал искать лестницу наверх. Его уже ждали и с грохотом спускали вниз головой. Да так, что дом ходил ходуном, и мадам Роза кричала, что ей навсегда испорчен гешефт.

Днем женщины чинили нам куртки и штопали носки. Затерявшись в этом аду, я незаметно умер бы с голода, если бы иногда, на день-два, не подворачивалась работа. Ее я получал на бирже труда, нагло выдавая себя за специалиста, который в данный момент требовался. На работе ел за десятерых и воровал еду, потом меня выгоняли, и, раздувшись от переедания, я брел к мадам Розе отлеживаться и переваривать добычу.

Я работал штукатуром у Вертинского на оформлении его кабаре, стоял у плиты поваром во французском ресторане Дорэ (я выдал себя за повара русского великого князя) и даже один раз «ремонтировал» огромные грузовики на английской базе: там платили по субботам и хорошо кормили всю неделю. Я разобрал мотор, вычистил части и, не умея собрать, сложил всю мелочь в цилиндры, но дотянуть до получки не смог. За половину лиры в день отбивал ракушки в доке и там же пожирал шашлык из собачьего мяса. Чуть не поступил во французский Иностранный легион. Сашка Великий — мой товарищ по анапской гимназии — несколько раз записывался и получал одеяло и шинель, продавал их на толкучке за мечетью Меджидие и, к моей зависти, жил неплохо. Но потом французы нашли дыру в изгороди из колючей проволоки, через которую он выбирался с добычей. Сашка полез в другом месте, но напоролся на охрану, и сенегальский стрелок всадил ему штык в спину. Легионера из меня не получилось…

— Знаешь, деточка, я повторяю: от твоего рассказа у меня уже закружилась голова, — сказала Анечка. — Это черт знает что такое.

— Сейчас все кончится, — успокоил я. — Подожди еще немного.

— Однажды я выполз на Галату в поисках работы и натолкнулся на трех прилично одетых молодых людей, шедших с двумя скромными миловидными девушками. Я угрюмо шарахнулся в сторону, но один из молодых людей закричал:

— Боже, ты, Димка? И в таком виде? Познакомься — княжна Нина Чавчавадзе и графиня Елена Толстая, а это — гардемарины Долгов и Автократов!

Говоривший был друг моего детства, Гришка Георгиев, петербургский гардемарин.

— Что ты делаешь?

— Ничего.

— Вижу. Поступай к нам!

— Куда?

— В колледж!

Я был принят на следующий день. Чистить меня и мыть поручили пожилым женщинам-прислужницам. Из объятий мадам Розы Лейзер волею судьбы я попал в объятия княгини Долгорукой, княгини Трубецкой и княгини Чавчавадзе.

— Ну вот, это здорово! Наконец-то! — улыбнулась Анечка и пожала мне руку.

Я был принят в последний, выпускной класс.

Учиться оказалось настолько легко, что я даже не запомнил классных комнат, хотя окончил колледж на одни «отлично»: да, старая русская гимназия давала ученикам хорошую подготовку.

Вместо парт мы сидели по трое за длинными столиками. Моими соседями оказались пухлый надменный барон Клодт фон Юргенау и беленькое воздушное существо — граф фон дер Пален. Я их подавлял своей живостью, образованностью и жизненным опытом, к тому же меня вечно ставили им в пример, и рисовал я не хуже Клодта. Поэтому оба злились, боялись меня как огня и полностью со мной рассчитались, когда несколько месяцев спустя у меня начался тяжелейший психоз и я стал беззащитным, как тумба. Много позднее с графом мы встретились в Конго, и я его описал в повести «Цепи и нити».

Зима пролетела быстро, и я помню только осенние теплые дни и наши обеды во дворе. Здание было расположено на крутом склоне, и двор представлял собою несколько террас, обсаженных тенистыми фиговыми и айвовыми деревьями. Террасы посредине сообщались каменной лестницей, по обеим сторонам которой стояли накрытые белыми, сильно накрахмаленными скатертями, хорошо сервированные столы.

Выбежав из спальных или классных комнат, мы гурьбой скакали вверх и с шумом рассаживались за столами. Потом воцарялось чинное молчание. За нашими спинами становились три подавальщицы, названные выше княгини. Все в ожидании смотрели вниз. Тогда из двери появлялись два помощника повара в белых высоких колпаках, белых кителях и серых, в клеточку, брючках, с салфетками и разливными ложками в руках. Они вдвоем тащили огромную кастрюлю, потом другую, третью, четвертую.

Оба повара были остзейскими баронами — Левис оф Менар и Багге оф Боо. Бароны, пыхтя и чертыхаясь, тащили одну кастрюлю за другой на середину террасы, лихо взмахивали ложками и начинали раздачу; княгини, пыхтя и тоже чертыхаясь, разносили тарелки.

Блюдо к завтраку всегда было одно и то же — запеченная с яйцами консервированная американская тушенка и рисовая каша на сгущенном молоке, политая сверху свежим вареньем из инжира, апельсинов и лимонов; к этому каждый получал большую кружку какао. Обеды и ужины выглядели соответствующе, то есть по-американски.

Пятна света и тени казались золотыми и голубыми, морской воздух был свеж и мягок, розовые молодые люди в белом вели себя подчеркнуто церемонно, и я сидел среди них, не веря, что совсем рядом, двумя улицами книзу и чуть влево, свирепо рычит Галата и хохочет Тартуш. Опустив глаза на накрахмаленную скатерть и лежащие на них мои розовые пальцы, я видел борт нашей шлюпки и синие от холода тонкие пальцы молодой матери и весло Кочи-татарина, дробящее ей кости… Ее глаза, полные любви и скорби… Ее улыбающийся рот, который вижу уже через синюю холодную воду… Я чувствовал, что прошлое цепко держит меня за шиворот и не хочет отпустить на свободу.

Но вначале я еще пытался сопротивляться.

Девушек поместили на втором этаже, и моя одноклассница, рыжая, конопатая и зеленоглазая баронесса Ловиза в полночь раздевалась донага и все верхнее и нижнее платье складывала под покрывало в форме человеческой фигуры, а сама из окна спускалась вниз, ко мне и Гришке. Она ловко ползла по стене, держась за крючковатые стволы и синие гроздья старого винограда, а в зубах у нее болтался шелковый платочек. Мы ее ожидали с маленькими фунтиками миндаля в жженом сахаре и сгорали от любви, страсти и нетерпения. Спустившись, Ловиза опускала платочек к рыжему пушку между ног и говорила шепотом: «Держите за кончики!» Лязгая зубами от ярости и ревности, мы, как два ощерившихся волка, глазами рвали друг друга на куски, но держали платочек, а она тем временем быстро щелкала миндаль.