Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Возмездие. Том 2

• Название: Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Возмездие. Том 2
• Автор: Дмитрий Быстролётов
• Издательство: Крафт+
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-93675-200-1 (том 2)

Д.А. Быстролётов (граф Толстой) — моряк и путешественник, доктор права и медицины, художник и литератор, сотрудник ИНО ОГПУ — ГУГБ НКВД СССР, разведчик-нелегал-вербовщик, мастер перевоплощения.

В 1938 г. арестован, отбыл в заключении 16 лет, освобожден по болезни в 1954 г., в 1956 г. реабилитирован. Имя Быстролётова открыто внешней разведкой СССР в 1996 г.

«Пир бессмертных» относится к разделу мемуарной литературы. Это первое и полное издание книг «о трудном, жестоком и великолепном времени».

Рассказывать об авторе, или за автора, или о его произведении не имеет смысла. Автор сам расскажет о себе, о пережитом и о своем произведении. Авторский текст дан без изменений, редакторских правок и комментариев.

---

Мы помолчали.

— Технически стихотворение хорошо написано, складно и ладно, — наконец произнес я. — Но, как это случается с вами очень часто, оно написано непродуманно. Вот вы служили в Красной Армии и в гитлеровском гестапо.

Кузнецов побагровел.

— Я не служил в гестапо, — запальчиво крикнул он мне в лицо, — я выполнял там задание наших партизан! Слышите?! Прошу не ошибаться!

— Не лезьте в бутылку, Николай Петрович. Я не следователь и не хотел вас обидеть. Я…

— Но вы допустили следовательскую формулировку! Именно по ней я получил двадцать пят лет!

— Сочувствую. Но мы говорим о другом. В этих двух организациях вы наблюдали две идеологии, построенные на двух правдах.

— Правда — одна!

— Чепуха! Правд столько, сколько материальных интересов. Советские коммунисты и немецкие фашисты борются за свои особые подлинные правды, то есть за реальные интересы бедных и богатых, трудящихся и эксплуататоров. Обе стороны полностью правы, но каждая по-своему. Мы против них не потому, что наша правда правдивее, а потому, что она — наша. Поняли? Символа веры у вас не получилось. Вы не сказали, в чем именно ваша Правда с большой буквы. Отрицание ничего не утверждает. Вы только неплохо возразили партийному дураку: он слишком откровенно сказал то, что обычно прикрывают болтовней о гуманности, свободе и прочем. Вы сочувствуете Гитлеру?

— Нет.

— Тогда вы за одну правду с автором статьи и ему можете поставить в упрек только обнаженную форму. Так нужно было это и сказать, но определеннее, острее и круче. С беззлобной насмешкой. Чуть печально, как умный спорит с дураком.

Кузнецов задумался.

— Можно? — гаркнул у дверей бодрый голос, и в кабинку широко шагнул Федька-Шрам со свертком под мышкой.

— К тебе сурьезный разговор, доктор. Поэт, поднимай якорь и уходи в туманную даль, как говорится в любимой песне!

Федька сел на стул, осторожно положив на стол свой сверток.

— Дядя Вася, баланду доктора поставь на печку, слышь? Петька, покедова я не дам сигнал, чтоб нас никто не беспокоил! Заметано?

— Об чем вопросик?

Федька осторожно положил сверток под стол.

— Ты знаешь, доктор, что сегодня есть сочельник? А?

— Нет, забыл. Под Первомай и Октябрьскую меня как опасного врага народа садят в изолятор, и советские праздники я не забываю. А Новый год — зачем он мне? Я годов не считаю. До срока все равно не доживу.

— Посмотрим. Годы нам не люди считают. Всему в жизни хозяин — судьба. Понял?

Федька искоса посмотрел на дверь, быстро нагнулся, пошарил у своих ног и налил мне полкружки водки. Пошарил еще и положил на чистую фанерку мастерски обжаренный кусок мяса.

— Будем встречать Новый год. И поговорим. Пей.

Я опорожнил кружку и начал жевать ароматное жирное мясо.

— Вкусно. Заяц?

— Любимая кошка твоей начальницы. На здоровье, доктор! За удачу в Новом году!

Он выпил и закусил.

— Ты, Федька, по тем рельсам катишься, которые ведут прямехонько в тупик: судьба, успех… От кого я это слышу?! Судьбу мы делаем сами, браток! Еще наши деды говорили: «Бог-то бог, да сам не будь плох!»

Федька крякнул и покачал головой.

— Эх, милый ты мой доктор, потому-то я и в философию ударился, что сплоховал и в себя самого потерял веру. Засыпка полная.

— Ну?

— Слушай, что говорю. Полгода я готовил побег. В штабе мне замостырили липу, с фоткой и законными печатями, как полагается. То есть все по науке. Сколько денег мне это стоило — понимай сам. Обрыв был назначен на сегодня, на сочельник Нового года, — вольняшки, мол, перепьются и дадут спокойно сесть на поезд. Я уже в обед на прощание хорошо выпил с Метеором — мы то есть вместе кушали. Перед последним сном в зоне и выходом через вахту пошел я энто в уборную. Иду и смеюсь себе — мол, тоже в последний раз.

— Ну и что же?

— Слухай. Все документы и с фотокарточкой у мине с кармана по пьянке вывалились, и я того не заметил. Выспался законно, претензий иметь не могу. Просыпаюсь, а документов нет. С штаба мне уже передали — документ нашел твой инвалид, что в кабинке сейчас военные тайны пишет.

— Майстрах?

— Он. Нашел, отдал и доволен — выполнил, значит, воинский долг.

Мы помолчали.

— Будешь опять готовиться?

Федька вздохнул.

— Денег нет. Судьба?

— Нет, пьянство не вовремя, парень. Сначала делают задуманное, потом пьют. Ты поступил наоборот. За наоборот бьет не судьба, а наш великий учитель — жизнь.

Помолчали.

— Ты куда собрался бежать?

— К Эрне. Она выходит в следующем году. Так я хотел мотануться на Урал да и устроиться где-нибудь в большом городе. Она подъехала бы потом. Работали бы порознь — она музыкантшей, я — токарем, а жили бы вместе. Хорошее планирование?

— Очень. Молодец ты, Федька. Эрна согласна?

— Насчет Свердловска — да. Насчет побега она ничего не знала. Считает, что после войны будет амнистия и мы законно выйдем вместе. Теперь все под откос.

Он налил мне еще водки и вынул румяную ногу, этакий окорочок.

— Валяй, доктор, пропивай мою свободу.

Я выпил водку и закусил корочкой хлеба с солью.

— А мясо?

— Оставлю для Анны Михайловны. Пусть она тоже встретит Новый год. А насчет пропивания твоей свободы — это ты зря. Я пью и радуюсь, что твоя глупая затея провалилась. И ты не поставил под угрозу ни Эрну, ни вашу совместную жизнь. Что это за существование, когда обман каждый день мог бы открыться и тебя посадили бы за побег? Эх ты, дурачок… Разве счастливую семью строят на песке? А если родятся дети?

Федька выпил, закусил и опустил изувеченное лицо в сильные, большие ладони.

— Как жить?

— Честно. Рвать с шалманом.

— Для чего?

— Для себя. Для нее. Для ребенка. Для общества. Ведь если уйдешь из шалмана, то станешь гражданином. Хватит силы?

Федька не поднимая лица сказал глухо:

— Хватит.

Помолчали

— А если твои блатняки тебя найдут? У вас же за это смерть?

Долго молчал Федька-Шрам, наконец, нехотя буркнул:

— С шалмана бежать трудней, чем с лагеря. Да, здесь за неудачу срок, а там — смерть. Но я понимаю, что с шалманом легче рвать здесь, в лагере. Решить проблему не отходя от кассы, как говорится.

— Ну?

— И я отмерю свою судьбу сам. Понял? Сам!

9

Зимой в Сибири смеркается быстро. Я вышел на крыльцо, поглядел — уже темновато. Время повидать Анну Михайловну в рабочем женском бараке после ужина ушло, и самоохранник уже запер калитку в рабочую зону. Я посмотрел на небо — на западе оно еще светилось бледно-зеленым сиянием, на сиреневом снегу четко рисовались все характерные особенности человеческой фигуры. Меня узнают с первого взгляда. Что-нибудь предпринимать пока опасно.

Я пошел к уборной.

— Это вы, доктор? — крикнул с вышки стрелок.

— Карп Карпыч?

— Он самый. Подь сюды, мил человек.

Снег в сильный мороз рассыпчат, как мука. Я подошел ближе. Через перила вышки чуть возвышался воротник дохи, а в нем вертелась головка маленького старого колхозника из соседней деревни Карп Карпыча, военнообязанного стрелка последнего набора. Он любил заходить в амбулаторию — выпить чего-нибудь: нашатырно-анисовые капли его вполне устраивали. Карп Карпыч по складу ума родился философом и любил беседовать на самые отвлеченные темы.

Теперь он свесился через перила и спросил, притопывая ногами от холода:

— Ты скажи, мил человек, есть бог аль нету?

Стуча зубами от холода, я с трудом крикнул в ответ:

— Ты, стрелочек, заходи завтра в амбулаторию — я принимаю после обеда.

Карп Карпыч громко шмыгнул носом и возразил сверху:

— Пошто виляешь? Ты скажи таперича по всей учености, есть бог аль нету?

Делать было нечего — приходилось принять вызов. Стоя по колена в снегу, я задрал вверх голову:

— Наука этим вопросом не занимается. Это — вопрос веры. Наука — от разума, вера — от чувства. Кто может верить — пусть верит. Наука не отрицает бога и не подтверждает его существование. Ей до бога нет дела. Она заведует знаниями.

Карп Карпыч довольно хихикнул сверху.

— Тута я тебя и изловил, любезный ты мой ученый. В Катехизисе имеется глава «Доказательства бытия божьего», а в книге по научному социализму — глава «Доказательство того, что бог не существует». Ага! Поймался? Что скажешь?

Я посмотрел на небо. Темнота сгущалась. Крикнул:

— Поп, желающий что-то доказывать, — неверующий безбожник, верующему доказательства просто не нужны. Социалисты, доказывающие отсутствие бога, — верующие наизнанку, — оба они торговцы, старающиеся охаять товар конкурента. Получаются две фирмы, спорящие из-за покупателя. Наука с религией не встречается и споров с ней не ведет: они ходят по разным дорогам!