Семён Раич - Поэты 1820–1830-х годов. Том 2

• Название: Поэты 1820–1830-х годов. Том 2
• Автор: Семён Раич
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Поэзия
• Год: 1972

1820–1830-е годы — «золотой век» русской поэзии, выдвинувший плеяду могучих талантов. Отблеск величия этой богатейшей поэтической культуры заметен и на творчестве многих поэтов второго и третьего ряда — современников Пушкина и Лермонтова. Их произведения ныне забыты или малоизвестны. Настоящее двухтомное издание охватывает наиболее интересные произведения свыше сорока поэтов, в том числе таких примечательных, как А. И. Подолинский, В. И. Туманский, С. П. Шевырев, В. Г. Тепляков, Н. В. Кукольник, А. А. Шишков, Д. П. Ознобишин и другие. Сборник отличается тематическим и жанровым разнообразием (поэмы, драмы, сатиры, элегии, эмиграммы, послания и т. д.), обогащает картину литературной жизни пушкинской эпохи.

---

О литературной ориентации Раича конца 20-х годов можно судить по материалам его журнала «Галатея», который он издавал в 1828–1830 годах[5]. Восторженное отношение к Жуковскому, апологетические оценки поэзии Веневитинова и Подолинского, активная пропаганда на страницах журнала поэзии Тютчева, Полежаева, Ф. Глинки, Шевырева, Ознобишина, внимание к молодым поэтам Д. Ю. Струйскому (Трилунному), В. И. Соколовскому и Л. А. Якубовичу — все это довольно определенно выявляет романтические симпатии издателя «Галатеи». В суждениях же его о Пушкине прослеживается та самая полемическая тенденция, которой отдали дань писатели и критики романтического направления. Оперируя критерием «массивности» мысли и чувства, Раич утверждал, что «содержание почти во всех произведениях г. Пушкина не богато»[6]. Позднее, как бы продолжая Шевырева (его критику «изящного материализма» в поэзии), Раич с неодобрением писал, что «Пушкин — поэт по преимуществу пластический, поэтому он редко отрешается от материального»[7].

Нараставшее с годами у Раича сопротивление «языческому» духу в поэзии, как видно, стало для него волнующей творческой проблемой, за которой он усматривал серьезный нравственный смысл. В этом отношении любопытна его оригинальная поэма «Арета», в которую он стремился вместить свою духовную биографию — историю превращения эпикурейца в аскета. Это обширное стихотворное повествование с авантюрным сюжетом, рассказывающее о странствиях римлянина Ареты — героя, покинувшего отечество и обратившегося из язычника в благочестивого христианина. Тема императорского Рима, как и преследования христиан, в поэме Раича соотнесена была с русской жизнью 1820–1830-х годов. Подобными же аналогиями широко пользовались поэты-декабристы. Кстати, один из эпизодов «Ареты» — не что иное как зашифрованный рассказ автора о его собственной причастности к декабристским кругам и о драматической судьбе декабристов.

Однако социальная проблематика в поэме подчинена нравственной. Речь идет о духовном упадке русского общества. В контексте поэмы язычество, эпикуреизм — это синонимы бездушия, расчетливости, эгоистической жажды наслаждения и роскоши. Этому процессу «овеществления» человека (отразившему черты буржуазного сознания) Раич противопоставляет нормы христианина: любовь к ближним, скромность, кротость и самозабвение.

В своей поэме итогов, начатой, по-видимому, в 30-е годы, Раич сделал очередной и очень запоздалый шаг в сторону сближения с романтическим миросозерцанием. Следуя за Жуковским, он уносится мечтой в потусторонний мир; вслед за любомудрами он излагает популярные в 20-х годах идеи натурфилософии Шеллинга. Но в то же время он остается учеником Батюшкова: сумрак мистического мировоззрения не затмил его ясного художественного мышления. В христианстве Раич подчеркивает его земную миссию — осветить дорогу к обетованной стране, то есть вернуть людей к природе и простоте патриархального уклада.

Работа над «Аретой» растянулась не менее чем на десятилетие, а в печати поэма появилась совсем поздно — в 1849 году. Ее философия, наивные аллегории и чудеса, ее идиллическая окраска, наконец устаревшая фактура стиха — все это в конце 40-х годов производило впечатление явного анахронизма и было безоговорочно осуждено критикой «Современника» и «Отечественных записок».

В 50-е годы Раич напечатал несколько посредственных стихотворений в журнале Погодина «Москвитянин». Очевидно, тогда же была написана им поэма религиозного содержания «Райская птичка», оставшаяся в рукописи. Умер Раич 23 октября 1855 года.

1. ВЕЧЕР В ОДЕССЕ

На море легкий лег туман,
Повеяло прохладой с брега —
Очарованье южных стран,
И дышит сладострастно нега.

Подумаешь: там каждый раз,
Как Геспер в небе засияет,
Киприда из шелковых влас
Жемчужну пену выжимает,

И, улыбайся, она
Любовью огненною пышет,
И вся окрестная страна
Божественною негой дышит.

1823 Одесса

2. ПРОЩАЛЬНАЯ ПЕСНЬ В КРУГУ ДРУЗЕЙ («Здесь, в кругу незримых граций…»)

Здесь, в кругу незримых граций,
Под наклонами акаций,
Здесь чарующим вином
Грусть разлуки мы запьем!

На земле щедротой неба
Три блаженства нам дано:
Песни — дар бесценный Феба,
Прелесть-девы и вино…

Что в награде нам другой?..
Будем петь, пока поется,
Будем пить, пока нам пьется,
И любить — пока в нас бьется
Сердце жизни молодой.

Други! Кубки налиты,
И шампанское, играя,
Гонит пену выше края…
Погребем в них суеты…

У весны на новосельи,
В несмущаемом весельи,
Сладко кубки осушать,
Сладко дружбою дышать.

Кто б кружок друзей согласный
Песнью цитры сладкогласной
В мир волшебный перенес?
Кто бы звонкими струнами
Пробудил эфир над нами
И растрогал нас до слез?

Песни — радость наших дней, —
Вам сей кубок, аониды!
В кубках, други, нам ясней
Видны будущего виды…

Мы не пьем, как предки пили.
Дар Ленея — дар святой;
Мы его не посрамили,
Мы не ходим в ряд с толпой.

Кубки праздные стоят,
Мысли носятся далёко…
Вы в грядущем видов ряд
С целью видите высокой.

Пробудитесь от мечты!
Кубки снова налиты,
И шампанское, играя,
Гонит пену выше края.
Так играет наша кровь,
Как зажжет ее любовь…

В дань любви сей кубок пенный!
В память милых приведем!
Кто, любовью упоенный,
Не был на́ небе седьмом?

Вакху в честь сей кубок, други!
С ним пленительны досуги, —
Он забвенье в сердце льет
И печали и забот.

Трем блаженствам мы отпили,
Про четвертое забыли,—
Кубок в кубок стукнем враз,
Дружбе в дань, в заветный час.

У весны на новосельи,
В несмущаемом весельи,
Сладко кубки осушать,
Сладко дружбою дышать.

<1825>

3. ПЕРЕКАТИ-ПОЛЕ [8]

Ветр осенний набежал
        На Херсонски степи
И с родной межи сорвал
        Перекати-поле.

Мчится ветер по степям
        И на легких крыльях
Мчит чрез межи по полям
        Перекати-поле.

Минул полдень, и уже
        Солнце погасало;
Ветр оставил на меже
        Перекати-поле.

И, объято тишиной
        Наступившей ночи,
Думу думает с собой
        Перекати-поле:

«Тяжело быть сиротой!
        Горько жить в чужбине!
Ах, что станется с тобой,
        Перекати-поле?»

Вот проснулся ветерок
        После полуночи,
Глядь — и видит огонек
        Перекати-поле.

«Дунь и прямо к огоньку
        Принеси сиротку!» —
Говорила ветерку
        Перекати-поле.

«Сдунь меня с межи чужой!
        Брат твой — ветер буйный —
Разлучил с родной межой
        Перекати-поле!

Что же мыкать мне тоску
        Вчуже, без приюту?
Мчи скорее к огоньку
        Перекати-поле!»

Вспорхнул легкий ветерок,
        Пролетел полстепи
И примчал пред огонек
        Перекати-поле…

И пригрел уж огонек
        Трепетну сиротку,
И слился в один поток
        С перекати-полем.

В бесприютной стороне,
        Без отрады сердцу,
Долго ль мыкаться и мне
        Перекати-полем?

<1825>

4. ДРУЗЬЯМ («Не дивитеся, друзья…»)

Не дивитеся, друзья,
            Что не раз
            Между вас
На пиру веселом я
       Призадумывался.

Вы во всей еще весне,
            Я почти
            На пути
К темной Орковой стране
       С ношей старческою.

Вам чрез горы, через лес
            И пышней
            И милей
Светит солнышко с небес
       В утро радостное.

Вам у жизни пировать,
            Для меня
            Свету дня
Скоро вовсе не сиять
       Жизнью сладостною.

Не дивитесь же, друзья,
            Что не раз
            Между вас
На пиру веселом я
       Призадумывался.

Я чрез жизненну волну
            В челноке
            Налегке
Одинок плыву в страну
       Неразгаданную.

Я к брегам бросаю взор —
            Что мне в них,
            Каждый миг
От меня, как на позор,
       В мгле скрывающихся?

Что мне в них?
            Я молод был,
            Но цветов
С тех брегов
Не срывал, венков не вил
       В скучной молодости…

Я плыву и наплыву
            Через мглу
            На скалу
И сложу мою главу
       Неоплаканную.

И кому над сиротой
            Слезы лить
            И грустить?
Кто на прах холодный мой
       Взглянет жалостливо?

Не дивитеся, друзья,
            Что не раз
            Между вас
На пиру веселом я
       Призадумывался!

<1826>

5. К ЛИДЕ