Юнас Ли - Хутор Гилье. Майса Юнс

• Название: Хутор Гилье. Майса Юнс
• Автор: Юнас Ли
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1966

В издание вошли два романа норвежского писателя Юнаса Ли — «Хутор Гилье» и «Майса Юнс».

Проблема сложности, противоречивости человеческого существа — одна из основных, постоянно возвращающихся проблем в творчестве Юнаса Ли.

---

— Йегер, кто не сеет, тот ничего не пожинает.

— Ты, может, думаешь, что у нас есть виды на богатый урожай? Этот деревенский Адонис, который ухаживает за ней, — всего-навсего бедный писарь без какого-либо образования из канцелярии моего шурина. Правда, говорят, он собаку съел на всяких там казусах насчет раздела имущества.

Вид у матери был подавленный, и она безнадежно уставилась в одну точку.

— Да, Тинка писала, что в этом он очень силен. Ты не считаешь, что она великолепно готовит почву? — Он принялся распевать себе под нос. — Ясно как божий день, что девчонка в него влюблена, а то твоя невестка не писала бы о нем так много.

— Тинка очень мягка по натуре, — раздумчиво и неторопливо проговорила в ответ мать. — Ее, бедняжку, так легко ослепить, она так впечатлительна и так чистосердечна. Зато она хоть немножко узнает свет.

— Но, как сказал лейтенант Баусбак, когда ему пришлось, чтобы расплатиться с долгами, жениться на тетушке Стенберг, которая годилась ему в прабабушки, «красно веселье, да черно похмелье».

— Тинка — послушная девочка. Я надеюсь, она и на этот раз последует совету родителей. Я ей напишу и объясню всю бесперспективность…

— Бесперспективность? Ради бога, мать, только не вмешивайся. Женихи на улице не валяются. А что за партию, по-твоему, может сделать наша Тинка здесь, в горах? Когда я состарюсь и мне придется уйти в отставку, мы не сведем концы с концами, если наши дочери еще будут сидеть у нас на шее. Заносчивость тут неуместна, мать, черт подери! Она у тебя в крови, как у всех в вашем роду!

Мать слегка поджала губы, и глаза ее загорелись, но только на мгновение:

— Я считаю, мы могли бы сэкономить кое-что на масле и сале. Наше масло не такое соленое, как у других, и если мы пошлем свинину — я имею в виду, конечно, только окорока — в город с Улой, то вернем себе те деньги, которые приходится сейчас тратить. Другого выхода я не вижу. А раз нам так или иначе придется выложить эти деньги, мне кажется, Йегер, правильнее всего пойти сразу же на почту и выслать их Тинке. А то они еще могут подумать, что ты сидишь без гроша.

Капитан встал со стоном:

— Десять и пять — пятнадцать, и три — восемнадцать. — Он отсчитал деньги, вынув их из ящика. — Поставь на них крест, больше мы их никогда не увидим. Где ножницы? Где ножницы, я тебя спрашиваю?

И он тут же, вывернув наизнанку старый служебный конверт, принялся вырезать из него обертку для перевода.

— Мундир и шарф лежат здесь, у печки, — сказала мать, когда вернулась в комнату.

— Ну вот. Засунь мне печать и сургуч в боковой карман, чтобы я их не забыл. А то придется платить еще и за то, что запечатают конверт.

Когда капитан быстрым шагом возвращался с почты, дурного настроения не было и в помине — все как рукой сняло. На почте он получил письмо от Ингер-Юханны и тут же вскрыл его, но дочитать не смог, потому что быстро стемнело.

Придя домой, он в мгновение ока скинул мундир, зажег свечу и углубился в чтение. Шапку он так и не снял.

— Мать, мать! Попросите мать прийти сюда побыстрее, и пусть принесут еще свечу.

Свеча оплыла и горела так тускло, что он ничего не мог разобрать. Пришлось ждать, пока фитиль не разгорится снова.

Вошла мать, на ходу опуская рукава кофты: она возилась с тестом.

— Послушай только, что она пишет, — сказал капитан и начал читать вслух:

«Почему балы так быстро кончаются? Тетя из числа тех, кто уезжает первыми; поэтому во время котильона меня не покидал страх, что она велит подать сани. А после бала она учиняет мне форменный допрос. Но теперь я уже ученая, не то что прежде, когда по дороге домой болтала без умолку, изливала ей все свои чувства.

Вчера я была на балу в седьмой раз, и у меня уже расписаны все танцы на девятый бал. Надеюсь, он будет не последний этой зимой. Пять раз я открывала бал! Вчера мне посчастливилось улизнуть от лейтенанта Мейна, — вы же знаете, Йёрген утверждает, что у него над губой не усы, а выскочивший изо рта мундштук от уздечки. Лейтенант пытается „абонировать“ меня, как он выражается, на котильон, а на званых вечерах у тети всегда сидит или стоит рядом со мной, ни слова не говоря, и пялит на меня глаза.

Вы бы только заглянули в мою бальную книжку. Я думаю, что танцевала не меньше трети всех танцев, которые были протанцованы за эту зиму в городе. Тетя подарила мне очень красивую пряжку к поясу, украшенную изумительными темно-желтыми камнями, которые так идут к моему бальному платью. У тети есть вкус, и все же мы не сходимся во мнениях, когда дело касается моих туалетов. Вчера нас посетила старая Алетте и в моем споре с тетей приняла мою сторону. В результате мне, к счастью, разрешили снять серьги, которые, словно колоды, оттягивают уши. И потом я люблю более просторные платья, чтобы в них можно было свободно двигаться, а то я себя чувствую деревянной куклой.

С тех пор как я уехала из дома, я порядком выросла. Но мне кажется, что лишь этой зимой я поняла, что значит жить. Стоит мне закрыть глаза, я вижу анфиладу залов, освещенных люстрами, гремит музыка, я танцую, и все предо мной расступаются.

Теперь я понимаю, что чувствовала тетя Элеунуре, которая была так необыкновенно хороша и на которую я, как говорят, очень похожа. Тетя Алетте говорит, что она умерла после бала — я думаю, от переполнившей ее радости. На свете нет ничего лучше, чем танцевать. До чего приятно видеть, как тебя осаждают кавалеры и смотрят такими глазами, словно стоят перед тобой на коленях. А как они смущаются, когда мой ответ звучит для них неожиданно!

Вы даже представить себе не можете, как часто мне говорят, что у меня великолепные черные волосы, и удивительные блестящие глаза, и гордая осанка, и так далее. Мне твердят все это в самых разных выражениях — и в изысканно-тонких и в грубых. Даже тетя начинает мною восхищаться. Мне хотелось бы, чтобы вся зима, да что там зима — вся жизнь, конечно только пока я буду молодой и красивой, не дольше, — была бы одним нескончаемым балом.

После каждого бала, когда я уже лежу в постели и вспоминаю все, что было, и музыка еще звучит в ушах, мне почему-то хочется умереть — пока я не начинаю думать о следующем бале.

Скоро мне подарят новое бальное платье — светло-желтое с черным. Тетя находит, что, после белого, мне больше всего к лицу желтое. А еще я получу желтые атласные туфли, которые застегиваются на маленькие пуговки до лодыжки. Тетя считает, что мой высокий подъем свидетельствует о породе. Да я и сама чувствую, что во мне в самом деле что-то есть. Я нисколько не стесняюсь разговаривать со всеми без обиняков. Так забавно наблюдать за собеседником и ловить на себе удивленные, восхищенные взоры: „Что за удивительное дитя!“

Я и впрямь начинаю сомневаться в том, что здешние господа когда-либо видели живого поросенка, или утку, или жеребенка — а ведь ничего прекраснее жеребенка нет на свете. Как только я начинаю рассказывать что-нибудь про деревню, все мои собеседники как-то сразу глупеют; быть может, они меня лучше поняли бы, назови я скотину по-французски: un canard, un cheval, un cochon, une vache[7].

Студент Грип уверяет, что на десяток горожан едва ли найдется один, который видел бы, как доят корову! Он страшно злит тетю, утверждая, будто все, что происходит по-французски, нам кажется куда благороднее и изысканнее, нежели то, что случается по-норвежски; когда мы, например, читаем, как двое возлюбленных бросились в воду с Pont Neuf[8], мы готовы плакать, но когда узнаем, что кто-то бросился с моста здесь, в Кристиании, нас это нисколько не волнует: ординарное происшествие. И, ей-богу, Грип часто бывает прав, очень часто! Даже тетя не может удержаться от смеха, слушая его рассуждения. И сколько бы она ни говорила, что студенту не хватает светского лоска и обходительности, все же и ее развлекает его общество. Да и все в городе считают Грипа очень забавным собеседником, поэтому его приглашают наперебой.

К нам Грип приходит обычно по воскресеньям после обеда пить кофе. „Я заранее знаю, — говорит он, — что в эти часы вы с тетей всегда скучаете“. И в самом деле, нам бывает томительно скучно в воскресенье после обеда. Но как он об этом догадался? Грип уверяет, что ему гораздо приятнее посещать нас, когда мы одни, чем являться на знаменитые чаепития с синими чашками, где чувствуешь себя как на ходулях и где приходится лгать.

До чего интересно наблюдать за ним и за тетей! Студент всегда начинает очень горячо, тетя немедленно ему возражает и ставит его на место. Потому что по всякому поводу у Грипа есть свое собственное мнение. Это сразу заметно, даже когда он сидит молча и, склонив голову, медленно помешивает ложечкой свой кофе. В самом деле, на него нельзя смотреть без смеха: когда он с чем-нибудь несогласен, это сразу же видно по его лицу — все в нем тогда выражает протест, вплоть до непокорно взъерошенных волос.

Даже в студенческом союзе, где все увлечены новыми бредовыми идеями, Грип слывет самым крайним; этим он широко известен в городе. Но тетя находит его забавным и считает, что молодым людям нужно дать перебеситься. Дядя же, напротив, с ней несогласен: он уверяет, что подобная репутация наносит больший вред будущему юноши, который хочет чего-то достичь, чем распутство, ибо вольнодумство разрушает в человеке способность подчиняться дисциплине, а значит, губит его карьеру.