Юнас Ли - Хутор Гилье. Майса Юнс

• Название: Хутор Гилье. Майса Юнс
• Автор: Юнас Ли
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1966

В издание вошли два романа норвежского писателя Юнаса Ли — «Хутор Гилье» и «Майса Юнс».

Проблема сложности, противоречивости человеческого существа — одна из основных, постоянно возвращающихся проблем в творчестве Юнаса Ли.

---

Звон бубенцов!

Ах нет, это Тинке только послышалось!

Ну конечно, послышалось! Но не успели дети успокоиться, как Ингер-Юханна, стоявшая у темного окна, которое она чуть приоткрыла, вдруг закричала:

— Да вот же они!

И в самом деле! Как только лошадь начала медленно подыматься на холм Гилье, все явственно услышали позвякивание бубенчиков.

Открыли парадную дверь, и долговязый Ула стал на ступеньки крыльца, держа в руках фонарь с огрызком сальной свечи. Он приготовился встречать гостей.

Еще несколько минут нетерпеливого ожидания, и бубенцы вдруг зазвенели совершенно отчетливо на дороге за дровяным сараем. Стало слышно, как на утоптанном снегу скрипят полозья саней.

Капитан вынес в прихожую канделябр со свечами. Пол там был свежевыскоблен и устлан ветками можжевельника. Затем капитан вышел на крыльцо, а дети высунули головы из кухонной двери, с трудом удерживая Догоняя, который выл и рвался наружу.

— Добрый вечер, Рённов. Добрый вечер, господин лейтенант. Добро пожаловать в Гилье! — сказал капитан громким, бодрым голосом, как только сани, въехав во двор, остановились у крыльца. — Хорош у вас выезд, слов нет, хорош!

— Ну и холод, Петер! Собачий холод! — сказал в ответ высокий человек в дохе. Он бросил поводья, вылез из саней и несколько одеревенелой походкой направился к крыльцу. А тем временем лошадь, вся заиндевевшая, энергично отряхивалась, и от этого громко звякали бубенцы.

— Мы промерзли насквозь, превратились в сосульки. А эта проклятая кляча еле плелась… Таксу или крысу запрягли нам в сани, а не лошадь, и это по таким-то сугробам. Здравствуй, Петер! Я так рад, что довелось тебя навестить. Ну, как вы здесь все поживаете? — закончил он, уже поднявшись на крыльцо и пожимая руку капитану. — Лейтенант, не забудьте саквояж с бутылками.

В прихожей с них стянули шубы и сапоги. Они расплатились с кучером, а долговязый Ула внес тем временем чемодан в комнату для гостей. Тут капитан Рённов, до которого донесся запах королевского куренья, вдруг вспомнил, повинуясь инстинкту истинного кавалера, что в доме есть хозяйка, — он совсем забыл об этом, радуясь встрече с другом юности. Высокий, представительный, он остановился у двери, поправляя галстук.

— Как я выгляжу, Петер? Прилично мне предстать в таком виде перед твоей супругой? — спросил он и рукой пригладил свои черные вьющиеся волосы.

— Ну конечно, ты просто великолепен… Чертовски статный парень. Верно, лейтенант? Прошу вас, господа… Капитан Рённов и лейтенант Мейн, мать, — сказал он, распахивая дверь.

Хозяйка дома встала из-за стола. Теперь у нее в руках было изящное белое вязанье. Она приветствовала капитана Рённова так сердечно, как только ей позволяли ее чопорные манеры, а здороваясь с лейтенантом, бросила на него испытующий взгляд.

— Мы выражали свое почтение не просто хозяйке дома, а сестре губернатора, — объяснил потом Рённов лейтенанту. — Она из старинной знатной семьи.

Фру Йегер почти тут же удалилась — пошла «собрать на скорую руку хоть что-нибудь на ужин».

Капитан Рённов все растирал пальцы и переминался с ноги на ногу, а потом прислонился спиной к печке — он никак не мог согреться.

— Говорю тебе, Петер, мы превратились в сосульки, но ничего… Ах, да, лейтенант, прошу вас, принесите, пожалуйста, саквояж с бутылками.

Когда лейтенант Мейн вернулся в столовую с саквояжем, Рённов вынул запечатанную бутылку с пестрой этикеткой. Держа бутылку за горлышко и раскачивая, как маятник, он протянул ее хозяину дома.

— Вот, погляди на нее, Петер Йегер! Погляди на нее хорошенько, и, я думаю, тебя растрогает твой старый товарищ. Видишь, настоящий арак, который привезли из Атшина — это где-то в Индии, уж не знаю какой — восточной там или западной, передней или задней. Я вручаю тебе эту бутылку, и да растопит арак твое сердце, Петер Йегер!

— Мать! Нам нужны кипяток и сахар, — скомандовал капитан, повышая голос, чтобы слышно было на кухне. — Сейчас посмотрим, правду ли ты говоришь или хочешь только посмеяться над нами, простаками деревенскими, вздумал пускать нам пыль в глаза. И прошу за карточный стол. Вист поможет нам скоротать время до ужина.

— Брр… Что это у тебя за гадость в табакерке, Йегер! — воскликнул Рённов, который начал было набивать свою трубку. — Да это какой-то порошок, уж не чихательный ли?.. Нет, вы только понюхайте, лейтенант… А может, это глистогонное из детской?

— Это, старик, табак Тидемана! Тот, что по три кроны. Ваш виргинский или листовой табак здесь, в горах, не годятся, — ответил Йегер, раскрывая ломберный столик и расставляя на нем все необходимое. — Вон в той жестяной коробке, рядом, открой-ка крышку, ты найдешь нарезанный листовой табак, такой черный и сочный, о каком только можно мечтать. Но в наших краях его предложишь разве что козам да еще, пожалуй, заезжим бергенцам: они к нему привыкли — надо же им чем-то туман разгонять.

Открылась дверь, и в комнату вошли три девочки и мальчик. Они несли поднос со стаканами, кувшин с кипятком и сахарницу. Девочки разделили все между собой, а мальчик шел с пустыми руками. Дети шли так торжественно и чинно, что, казалось, они играют в похороны герцога Марлборо, где, как известно, четвертый не нес ничего.

Шествие возглавляла высокая белокурая Катинка, или Тинка, как ее обычно называли. В руках у нее был поднос со стаканами, и в них тихонько позвякивали ложечки. Она попыталась сделать реверанс и поздороваться, не выпуская подноса из рук, и покраснела до корней волос, когда едва не случилась беда, от которой ее спас стремительным движением лейтенант: протянув руку, он помог ей обрести равновесие.

Лейтенант сразу же обратил внимание на ее темноглазую сестру с длинными ресницами, которая несла на тарелке дымящийся кувшин. За ней следовала младшая, Теа, крепко держа обеими руками сахарницу.

— Дорогой Петер Йегер, — воскликнул Рённов, глядя на уже подросших дочерей своего друга, — когда это ты успел ими обзавестись? Как-то, помню, ты писал мне о маленьких девочках, а потом еще о крестинах мальчика.

При этих словах Йёрген решительным шагом пересек комнату и очень старательно поклонился.

— Как тебя зовут?

— Йёрген Виннекен фон Ситтов Йегер!

— Великолепно! Ты, видно, настоящий маленький горец, да? Имя подходящее, гордо звучит. А тебе до него допрыгнуть?

— До имени — не знаю, но вот до подброшенной в воздух шапки допрыгну, — ответил Йёрген и, отступив на несколько шагов, тут же продемонстрировал свое искусство.

— Молодец, Йёрген, решительный парень! — сказал Рённов, и все сразу перестали обращать внимание на мальчишку.

Но Йёрген не ушел; пока мужчины готовили себе пунш у ломберного стола, он не спускал глаз с лейтенанта Мейна, Черные, коротко стриженные усы лейтенанта казались ему похожими на грызло мундштука, не попавшее в рот лошади.

— Послушай, дитя мое! — обратился Рённов, размешивая сахар в дымящемся стакане, к девочке, ближе всех стоявшей к нему. — Как тебя зовут?

— Ингер-Юханна.

— Так слушай, — сказал он, по-прежнему не глядя на нее, а только слегка коснувшись ее руки. — Будь добра, моя милая Ингер-Юханна, сбегай-ка в прихожую. Там в моей шубе, в боковом кармане, лежат два лимона. Я полагаю, что лимоны у вас здесь, в горах, не растут? А, Петер?.. Принеси, пожалуйста, сюда эти лимоны.

— Нет, позвольте!.. Разрешите мне! — галантно вскочил лейтенант.

Капитан Рённов удивленно взглянул на него.

Худенькая девочка-подросток в коротком платьице, из которого она уже сильно выросла, стояла теперь как раз перед ним. Свеча озаряла ее гордо посаженную головку; три толстые, как якорные канаты, черные косы, туго заплетенные по случаю приезда гостей, были закинуты за спину; в вырезе синего, сшитого дома платья ослепительно белела тоненькая шея, изогнутая с лебединой грацией.

Капитан Рённов сразу понял, почему лейтенант был столь предупредителен.

— Вот это да, Петер! — воскликнул он, не спуская глаз с девочки.

— Слышишь, мать? — довольно усмехнулся Йегер.

— К сожалению, здесь, в этих глухих местах, детям невозможно привить хорошие манеры. Они почти никого не видят, кроме прислуги, — вздохнула фру Йегер. — Не горбись, Тинка! Держись прямо.

Длинная, тоненькая, как прутик, Тинка послушно выпрямилась и тряхнула белокурой головкой, силясь непринужденно улыбнуться: у нее была трудная задача — скрыть от гостей пластырь на подбородке — позавчера она провалилась на кухне в погреб.

Вскоре трое мужчин, попыхивая трубками, уже уютно сидели за картами и перед каждым стоял дымящийся стакан пунша. Две сальные свечи в высоких латунных подсвечниках возвышались на ломберном столике, две точно такие же — на раздвинутом столе у стены. Они освещали только висевший на бечевке под зеркалом календарь и окаймленное кружевами лицо фру Йегер, которая сидела очень прямо и вязала. В комнате было так темно, что едва можно было различить стулья у печки и у двери в кухню, откуда время от времени доносилось шипение жарящегося мяса.