О. Хлевнюк - Политбюро. Механизмы политической власти в 30-е годы

• Название: Политбюро. Механизмы политической власти в 30-е годы
• Автор: О. Хлевнюк
• Издательство: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН)
• Жанр: Прочая научная литература
• Год: 1996
• ISBN: 5-86004-050-4

÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷

На основе архивных документов в книге рассматривается деятельность высшего органа партийно-государственной власти в СССР. Автор исследует порядок принятия важнейших политических решений в 1930–1940 гг., взаимоотношения И.В. Сталина с его ближайшими соратниками по Политбюро — В.М. Молотовым, Л.М. Кагановичем, Г.К. Орджоникидзе, С.М. Кировым, Н.И. Ежовым. При помощи архивных документов анализируются такие важнейшие сюжеты советской политической истории, как причины убийства Кирова, конфликт между Сталиным и Орджоникидзе, столкновения между отдельными членами Политбюро, соотношение власти Сталина и его соратников на разных этапах довоенного периода.

÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷

---

Одна из последних версий по поводу противостояния в высших эшелонах власти сторонников «умеренной» и жёсткой линий принадлежит Дж. А. Гетти. В 1985 г., опираясь на опубликованные источники, в частности, анализируя советскую партийную прессу, он предположил, что после смерти Кирова существенное значение для поддержания «умеренного» курса имела позиция Жданова. Именно Жданов, считает Гетти, пытался провести реформы в партии для того, чтобы искоренить болезни низового аппарата сравнительно мирными, не террористическими средствами. Противником Жданова в этих начинаниях, по мнению Гетти, был Ежов, который предпочитал репрессивные меры. Сталин в конце концов принял сторону Ежова[419].

Точка зрения Гетти, однако, не вызвала особой поддержки у других историков. По мнению Ф. Бенвенути, например, утверждения Гетти о роли Жданова «выглядят слишком предположительными»[420]. С такой оценкой можно согласиться.

Версия Гетти о противостоянии Жданова и Ежова — результат достаточно свободной трактовки реальных фактов. Гетти верно подметил, что после убийства Кирова началось заметное выдвижение Жданова и Ежова в высшие эшелоны власти, что в принципе позволяет всерьёз рассматривать их как относительно влиятельных политиков. Между Ежовым и Ждановым действительно существовало (что и заметил Гетти) определённое разделение обязанностей: Ежов занимался чисткой партии и организацией репрессий, а Жданов идеологической работой, точнее, идеологическим обеспечением репрессивных акций, созданием видимости стабильности и приверженности руководства страны прежней «умеренной» политике. Это, однако, не даёт оснований для далеко идущих выводов о принципиальной разнице позиций Ежова и Жданова. Они оба лишь выполняли порученные каждому функции.

В общем, приходится констатировать, что пока существует единственный, подтверждённый документами факт некоторого противостояния террористическому курсу Сталина в Политбюро. Это — настойчивые попытки Г.К. Орджоникидзе отвести репрессии от своего наркомата, спасти от арестов друзей и близких.

С того момента, когда Н.С. Хрущёв на XX съезде партии открыто заявил, что смерть Г.К. Орджоникидзе в феврале 1937 г. была ничем иным, как самоубийством, вызванным преследованием Сталина, этот сюжет нашей истории привлекает постоянный интерес и специалистов и читателей. Отдавая должное воспоминаниям, в какой-то мере проливающим свет на это событие, следует всё же сказать: мемуары почти не проясняли обстоятельств смерти Орджоникидзе. Самое главное — они не давали ответа на вопросы: почему произошёл конфликт между Сталиным и Орджоникидзе, почему Орджоникидзе не пошёл по пути Молотова, Кагановича, Ворошилова? Было это вызвано какими-то претензиями Орджоникидзе или коварством убиравшего всех потенциальных конкурентов Сталина? Был ли Орджоникидзе бессловесной жертвой, или его конфликт с вождём имел всё же некие принципиальные основания?

Начать, пожалуй, можно с того, что Орджоникидзе являлся одним из самых известных вождей партии в 30-е годы. Наркомат тяжёлой промышленности, которым он управлял, был крупнейшим ведомством. По нынешним меркам, это — своеобразное министерство министерств, каждый главк которого руководил целой отраслью. Деятельность наркомата постоянно находилась в центре общественного внимания. Его объекты символизировали растущую мощь страны, и именно их возведение с самого начала было объявлено главной целью индустриализации. Предприятия наркомата оснащались самой передовой техникой, значительная часть которой закупалась за границей, и на это уходила львиная доля валютных ресурсов государства.

Управляя столь сложным хозяйством, Орджоникидзе — человек энергичный и работоспособный — в какой-то мере менялся. Между Орджоникидзе конца 20-х годов, когда он возглавлял карательный по сути орган — ЦКК-РКИ и, ни за что не отвечая, мог безнаказанно громить всех неугодных, и Орджоникидзе середины 30-х годов, на котором лежала ответственность за нормальное функционирование наркомата, — дистанция огромного размера. И один из важнейших уроков, которые, судя по всему, усвоил Орджоникидзе за эти годы, заключался в том, что без определённой кадровой стабильности хозяйственные успехи невозможны. Крайне болезненно Орджоникидзе относился к малейшим попыткам «обидеть» «его» ведомство и «его» людей. На этой почве у Орджоникидзе неоднократно происходили столкновения с другими советскими руководителями, включая Сталина[421].

Серьёзное недовольство Сталина вызывала дружба Орджоникидзе с В.В. Ломинадзе. На февральско-мартовском (1937 г.) Пленуме, когда Орджоникидзе не было в живых, Сталин вспомнил о деле Ломинадзе и резко критиковал Серго за примиренчество и либерализм. Он утверждал, что Орджоникидзе состоял с Ломинадзе в откровенной переписке, хорошо знал о его «антипартийных настроениях», но скрыл их от ЦК. Однажды, говорил Сталин, «тов. Серго получил одно очень нехорошее, неприятное и непартийное письмо от Ломинадзе. Он зашёл ко мне и говорит: «Я хочу тебе прочесть письмо Ломинадзе». «О чём там говорится?» «Нехорошее». «Дай мне, я в Политбюро доложу, ЦК должен знать, какие работники есть». «Не могу». «Почему?» «Я ему дал слово». — «Как ты мог ему дать слово, ты — председатель ЦКК, хранитель партийных традиций, как ты мог дать человеку честное слово, что антипартийное письмо о ЦК и против ЦК не покажешь Центральному Комитету. И что ты будешь иметь с ним, с Ломинадзе, секреты против ЦК?..» «Вот не могу». Он просил несколько раз, умолял прочитать. Ну, видимо, морально он хотел разделить со мной ответственность за те секреты, которые у него имелись с Ломинадзе, не разделяя, конечно, его взглядов, безусловно против ЦК. Чисто такое дворянское отношение к делу, по-моему, рыцарское, я бы сказал». По словам Сталина, Серго тяжело переживал гонения, обрушившиеся вскоре на Ломинадзе, «потому что лично доверял человеку, а он его личное доверие обманул». Орджоникидзе, утверждал Сталин, узнав об участии Ломинадзе в «право-левом» блоке», даже требовал его расстрела[422].

Однако в этом случае Сталин, воспользовавшись смертью Орджоникидзе, скорее всего лгал. Ни один из документов по делу Ломинадзе не подтверждает информацию о том, что Орджоникидзе выступал за расстрел Ломинадзе. Более того, Серго продолжал оказывать ему помощь. Благодаря Орджоникидзе, Ломинадзе достаточно быстро упрочил своё положение, был награждён орденом Ленина и получил (благодаря личному обращению Орджоникидзе в Политбюро[423]) престижный пост секретаря Магнитогорского горкома партии.

Сталин до поры до времени не вмешивался в судьбу Ломинадзе. Однако после убийства Кирова, когда начались репрессии против бывших оппозиционеров, вождь вспомнил и о нём. У арестованных зиновьевцев в НКВД выбили соответствующие показания и завели на Ломинадзе дело. Не дожидаясь ареста, в январе 1935 г., он покончил с собой. Заместитель Ломинадзе тотчас продиктовал по телефону в Москву предсмертное письмо: «Просьба передать тов. Орджоникидзе. Я решил давно уже избрать этот конец на тот случай, если мне не поверят. Видимо, на меня ещё наговорили чего-то… Мне пришлось бы доказывать вздорность и всю несерьёзность этих наговоров, оправдываться и убеждать, и при всём том мне могли бы не поверить. Перенести это всё я не в состоянии… Мне предстоит процедура, которую я порой не в состоянии вынести. Несмотря на все свои ошибки, я всю сознательную жизнь отдал делу коммунизма, делу нашей партии. Ясно только, что не дожил до решительной схватки на международной арене. А она недалека. Умираю с полной верой в победу нашего дела… Прошу помочь семье»[424]. Орджоникидзе выполнил эту просьбу. Пока Серго был жив, жене Ломинадзе выплачивали за мужа пенсию, приличное денежное пособие по постановлению Совнаркома[425] получал сын Ломинадзе, названный в честь Орджоникидзе Серго. Это был невиданный случай — щедрая государственная поддержка семье человека, объявленного врагом! Не исключено, кстати, что по этому поводу у Орджоникидзе и Сталина состоялись какие-то объяснения. Во всяком случае, сразу же после смерти Серго жену Ломинадзе лишили пенсии, а вскоре арестовали.

Ломинадзе входил в группу бывших закавказских руководителей, которых Орджоникидзе считал «своими» и которым оказывал постоянное покровительство. В начале 30-х годов Сталин убрал выдвиженцев и приятелей Орджоникидзе с руководящих постов в Закавказье (эта акция, сопровождавшаяся многочисленными конфликтами и выяснением отношений, кстати, также не улучшила отношения между Сталиным и Орджоникидзе). Однако Орджоникидзе продолжал покровительствовать опальным закавказцам. В сентябре 1937 г., уже после смерти Орджоникидзе, один из членов его «кружка», бывший первый секретарь Заккрайкома М.Д. Орахелашвили, арестованный НКВД, подписал такие показания: «С самого же начала я клеветнически отзывался о Сталине, как о диктаторе партии, а его политику считал чрезмерно жестокой. В этом отношении большое влияние на меня оказал Серго Орджоникидзе, который ещё в 1936 году[426], говоря со мной об отношении Сталина к тогдашним лидерам Ленинградской оппозиции (Зиновьев, Каменев, Евдокимов, Залуцкий), доказывал, что Сталин своей чрезмерной жестокостью доводит партию до раскола и в конце концов заведёт страну в тупик… Прежде всего, будучи очень тесно связан с Серго Орджоникидзе, я был свидетелем его покровительственного и примиренческого отношения к носителям антипартийных контрреволюционных настроений. Это, главным образом, относится к Бесо Ломинадзе. На квартире у Серго Орджоникидзе Бесо Ломинадзе в моём присутствии после ряда контрреволюционных выпадов по адресу партийного руководства допустил в отношении Сталина исключительно оскорбительный и хулиганский выпад. К моему удивлению, в ответ на эту контрреволюционную наглость Ломинадзе Орджоникидзе с улыбкой, обращаясь ко мне, сказал: «Посмотри ты на него!», — продолжая после этого в мирных тонах беседу с Ломинадзе. Примерно в таком же духе Серго Орджоникидзе относился к Левану Гогоберидзе. Вообще я должен сказать, что приёмная в квартире Серго Орджоникидзе, а по выходным дням его дача (в Волынском, а затем в Сосновке) являлись зачастую местом сборищ участников нашей контрреволюционной организации, которые в ожидании Серго Орджоникидзе вели самые откровенные контрреволюционные разговоры, которые ни в какой мере не прекращались даже при появлении самого Орджоникидзе»[427].