Дмитрий Долинин - Здесь, под небом чужим

• Название: Здесь, под небом чужим
• Автор: Дмитрий Долинин
• Жанр: Современная проза
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-8370-0674-6

Дмитрий Долинин – живая легенда «Ленфильма», он был оператором-постановщиком таких лент, как «Республика ШКИД», «В огне брода нет», «Начало», «Собака Баскервилей»… При этом уже много лет Долинин пишет прозу. Его герои – как наши современники, так и ожившие тени прошлого – обычные люди, погруженные в поток жизни, который на глазах становится историей.

Повести Долинина рассказывают о самом главном, болезненном для нашей памяти, переломе в русской истории – Первой мировой и последовавшей за ней революции. Жизнь накрепко спаяла настоящее с прошедшим, так что без крови их друг от друга не оторвать. Дай нужно ли? Вихри тех событий, вновь и вновь осмысляемые русской литературой на протяжении почти целого столетия, забросили под чужое небо миллионы людей. Но и над теми, кто в России остался, небо навсегда стало другим.

---

Но не только философы интересовали Петра Петровича. Так, скопировал он в свою тетрадку и рекламное объявление из «Нивы»: «НЕВРАСТЕНИЯ и нервные заболевания, половое бессилие, спинная сухотка, параличи, сердечные заболевания, истощение и худосочие с успехом лечатся СПЕРМИНОМ ПЕЛЯ. СПЕРМИН ПЕЛЯ – единственный настоящий спермин, прошедший всесторонние испытания». Фразу о том, что профессор Пель – поставщик Двора его Императорского Величества, Петр Петрович копировать не стал.

Как-то раз, зайдя в кабинет Ивана Егоровича в свое привычное уже время, Петр Петрович неожиданно застал там хозяина. В этот день занятия в Институте пришлось отменить, вовремя не привезли дров, стало слишком холодно. Иван Егорович с удовольствием вернулся домой и принялся править, отделывать недавно законченную статью о некоем Печерине, русском дворянине, ставшем католическим монахом и священником в Ирландии. «Зрелище неправосудия и ужасной бессовестности во всех отраслях русского быта – вот первая проповедь, которая сильно на меня подействовала. Тоска по загранице охватила мою душу с самого детства», – писал Печерин. Иван Егорович понимал, что цитировать Печерина, касаться темы католичества и его отношений с православием следовало осторожно, выбирая точные слова, пользуясь округ лыми фразами: цензура хоть и стала либеральнее, но в вопросах религии оставалась суровой и придирчивой…

Застав в неурочное время в кабинете Ивана Егоровича, Петр Петрович хотел было ретироваться, но Иван Егорович радостно оторвался от очередного своего ясного абзаца, который надлежало сделать мутным, и поднялся навстречу гостю.

– Рад вас видеть, присаживайтесь, прошу вас, – и указал Петру Петровичу кресло. – Я вижу, вы тут многое успели. Чем увлекаетесь?

Книжки, которые Петр Петрович прочел или приготовил к чтению, были сложены аккуратной стопкой на табурете.

– Читаю разное, кое-что занимательно, увлекаться же особенно нечем.

– А Достоевский? «Преступление и наказание»? Вижу, вижу, вы читали.

– Перелистывал. Прежде читал, а сейчас решил еще раз… убедиться.

– И что?

– Да ничто… Пустяк… Зачем сперва целую философию заворачивать, а потом какую-то старуху убивать? Старуха ведь совершенно не Наполеон. Даже не губернатор. Этот Раскольников – обычный разбойник. Тоже ведь не Наполеон. Я таких навидался. Поклоны справно бьют, да лоб крестят, каются, грехи свои ничтожные замаливают.

– То есть, вы полагаете, что если Наполеон, так рубить его топором разрешено? Грешить с великой целью можно? А так, по мелочи, не стоит?

– Наполеон тут просто к примеру. Ежели этот Наполеон народ угнетает и мучит, так чего же с ним миндальничать?

– Ну, если Достоевский вам не по вкусу, Чехова почитайте.

– Кое-что прочел. Тоскливо. Да еще и врет ваш Чехов. Вот про революционера написал. А революционер там какой-то квелый, таких не бывает.

– Так уж и не бывает?

– Ну, случаются, так они и не задерживаются. Зачем про такого писать? Это вроде поклепа получается. А вам нравится этот Чехова рассказ?

Тут Петр Петрович вынул портсигар и собрался закурить.

– Ох, простите, – сказал Иван Егорович. – Прошу вас, не курите здесь, пожалуйста. Запах, знаете ли. Давно хотел вас попросить, да как-то не довелось. Мы так редко и коротко с вами видимся.

– Об уюте заботитесь, – холодно сказал Петр Петрович и, пряча портсигар в карман, откинул голову на спинку кресла.

Ивану Егоровичу показалось, как прежде Наде, что теперь круглые темные глаза Петра Петровича глядят на него сверху вниз, хотя сидел тот в кресле чуть ниже, чем Иван Егорович у себя за столом.

– Не вижу ничего дурного в уюте, – возразил Иван Егорович.

– Кроме того только, что девять десятых народа русского его лишены.

– Это не делает мой уют порочным. Если я заслужил этот уют, так почему же мне им не пользоваться?

– А вы уверены, что заслужили? – наседал Петр Петрович.

Иван Егорович подумал, усмехнулся.

– Нет, я не совсем уверен. Тут отца моего главные заслуги, царствие ему небесное. Он был водопроводных дел мастер. Приехал в Петербург из Швеции, основал свое дело, работал, всем был нужен, хорошо зарабатывал, родил десятерых детей, всех обеспечил, выучил. Все они, как вы изволите выражаться, живут в уюте. Трое – доктора, двое – военные, сестры замужем тоже за приличными людьми…

– Счастье эксплуататоров, – сказал Петр Петрович. – Уют угнетателей.

– Помилуйте! Отец мой добился всего своим трудом. Братья мои также живут своим трудом, да и я тоже никого не эксплуатирую!

– Неправда. В общем раскладе, на круг – многих, про кого вы вообще ничего не знаете. Через деньги. А поближе гляньте-ка. Ваша Алевтина, ваш Макар. Кто они, как не ваши рабы?

– Я их нанял, я им плачу. Они служат, понимаете! А меня нанял институт, он мне платит жалованье…

– Ваше жалованье раз в сто больше, чем у рабочего.

– Но я получил образование и знаю раз в сто больше, чем ваш рабочий! Мне платят за знания. Я учу студентов, они станут образованными людьми, России будет польза… И вот что я вам скажу, уж простите, но пока ведь и вы пользуетесь моим уютом! Уют – приют.

– Это верно. Только получилось это потому, что деваться-то вам от меня некуда.

Иван Егорович удивленно воззрился на Петра Петровича.

– Кажется, не мне, а именно вам деваться некуда, – произнес он с усмешкой. – Куда вы пойдете, если я откажу вам от дома?

– А выгнать-то вы меня не можете, – поддразнил его Петр Петрович, – потому не можете…

– Могу! – перебил его Иван Егорович. – Но не собираюсь, успокойтесь. За вас просили! Просили люди, которых я знаю давно. И уважаю.

– А вот их-то вы и боитесь, – подхватил Петр Петрович. – Не посмеете им отказать.

Иван Егорович оторопел и долго смотрел на Петра Петровича.

– С чего вы взяли, – наконец сказал он.

– Да уж знаю, знаю. Слыхал-с. Ваши неблаговидные прошлые поступки могут, скажем так, оказаться распубликованными.

– Не было таких поступков. Это сплетни.

– Вы же пребывали в нашей партии. А теперь вы где? Вы – отступник, предатель. Кто вас уговорил? Кому выгодно, чтобы вы, человек известный, отреклись от идеалов?

– Да, я не хочу убийств! Но цели партии я разделяю! Пишу для партии. Публично не отрекался. И никого не предавал!

– Никого лично, возможно. Вы предали дело.

– Вы наглец! Если бы предал, так вас здесь и близко не было бы!

– Это вы грехи замаливаете, откупаетесь. Пока придется вам потерпеть. Хоть вы меня не любите.

Петр Петрович встал и направился к выходу.

– Вам еще и любовь подавай! – выкрикнул Иван Егорович ему в спину.

Петр Петрович приостановился.

– Христос учил всех любить друг друга. Даже врагов, – сказал он, усмехнувшись, и шагнул к двери.

– Погодите! – приказал Иван Егорович. – Вот что. Не смейте строить куры моей Наде! Я видел, как вы на нее поглядываете. Не сметь!

Петр Петрович пожал плечами и вышел вон.

Через несколько дней он встал необычно рано, за окнами еще было темно и синё, осенние утренние сумерки только начинали светлеть. Домашние собирались по делам. Иван Егорович уже сидел в пролетке, ожидая Надю. Каждый день он завозил ее в гимназию, а сам направлялся в свой Институт. Надя торопливо выскочила из своей комнаты в полутемный коридор, тусклый дальний свет сочился из распахнутой двери гостиной. Вдруг – голос за спиной.

– Надежда Ивановна, не откажите в любезности.

Надя вздрогнула, обернулась. Не сразу в полутьме разглядела. Перед ней, словно сгустившись из темного воздуха, оказался вдруг Петр Петрович. Закрывая за собой дверь, она его не заметила, не видела, не было его, и все тут. Он возник. Впрочем, было, как сказано, темновато.

– Вот вам записка, нужно мне купить некие вещи. Лекарства и кое-что из туалета. Вас не затруднит?

– Но я в гимназию, – растерянно пробормотала Надя.

– После гимназии.

Со двора долетел отцовский зов, пора было ехать.

– Давайте. – Надя схватила записку, кинулась к лестнице, приостановилась на верхней ступеньке, обернулась, словно хотела что-то спросить у Петра Петровича, взмахнула рукой и побежала вниз, вспоминая на бегу, что денег у нее нет. Придется рассказать о просьбе Петра Петровича отцу, хоть и не хотелось.

Пролетка нещадно прыгала и тряслась на ледяных буграх. Иван Егорович ткнул Макара в спину.

– Пора в сани пересаживаться.

– Так что сани, – возразил тот. – Тут то лед, то камни голые. Какие уж тут сани.

Начинался декабрь.

– Папа, – нерешительно сказала Надя, – мне тут Петр Петрович дал поручение.

– Что это он вздумал! Какое поручение?

– Вот, записка. Ему какие-то лекарства нужны. А у меня нет денег.

Иван Егорович схватил записку и прочитал, дождавшись очередного редкого фонаря: спермин Пеля, фиксатуар.

– Когда он дал эту записку? – спросил он беспокойно.

– Только что.

– Оставь мне, я сам куплю. Однако, какой наглец! Фиксатуар ему подавай. Да еще чтоб юная девушка… непристойно…