Зинаида Гиппиус - Том 6. Живые лица

• Название: Том 6. Живые лица
• Автор: Зинаида Гиппиус
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 2002
• ISBN: 5-268-00453-0, 5-268-00514-6

В шестом томе впервые издающегося Собрания сочинений классика Серебряного века Зинаиды Гиппиус (1869–1945) публикуются две книги ее воспоминаний – «Живые лица» (1925) и «Дмитрий Мережковский» (1951), последний прижизненный сборник стихов «Сияния» (1938) и стихотворения 1911–1945 гг, не вошедшие в авторские сборники.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

Относительно Бунина я, впрочем, поняла, – по тогдашней моей записи, что «он весь в одних ощущениях, но очень глубоких». И далее прибавлено: «Никогда не забуду, как он читал это потрясающее письмо из Совдепии, подписанное кровью матерей (буквально)».

Это письмо Д. С. получил как раз в Висбадене. Обращение «ко всему миру» нескольких (больше 20-ти, кажется) женщин из Советской России, с непередаваемо-сильной просьбой, мольбой спасти не их, а их детей, которым грозит духовная и телесная смерть. «Возьмите их отсюда, из этого ада! Мы погибаем, погибли, но это все равно, мы молим весь мир спасти детей наших!» Подписи были сделаны действительно кровью, некоторые углем. Д. С. потом напечатал это письмо, действительно страшное, в русской газете «Общее дело».

Казалось, мы уж ко всему привыкли, замозолилась душа. Но это письмо не могли мы читать без ужаса. А что же «мир», к которому обращались эти матери? Д. С. сделал много, чтобы вопль этот не остался ему неизвестным. А мир… да ничего. Просто ничего.

В Бунине, казалось мне, при его тончайших ощущеньях окружающей внешности, есть все-таки внутренняя нетонкость пониманья личности, – человека. Кроме того, и в литературе (или шире) он, при большом его таланте, имеет какую-то границу пониманья. Он слишком в прошлом. Это я видела в разговорах наших о Блоке. Он его не чувствует ни как человека, ни как поэта. Мне это было жаль.

В Висбадене мы познакомились с Кривошеиным. Министр, не успевший сделаться министром перед революцией, как слишком «либеральный», по мнению Николая II и, главное, царицы. А его очень прочили. Ни, конечно, умеренный либерализм его ничего бы не спас. Да и было поздно.

Потом, когда Бунины уже уехали, в Висбаден приехал Гессен из Берлина, редактор уже там основанной газеты «Руль». Д. С. и я – мы писали в ней несколько раз, Гессен относился к нам недурно, через год издал даже мою книжку последних стихов, но в общем нам было не по дороге: Гессен – партиец, к.-д. (мы его знали в Петербурге), газета «Руль» – умереннее, чем в начале милюковские «Последние новости». В Висбадене (он остановился там же, в Нероберге) в беседе с нами он сказал как-то:

– Не могу простить себе, что вначале, только что приехав в Берлин из Советской России, я был – за интервенцию!

А так как Д. С. и я, мы были и в начале, и в конце, и всегда «за интервенцию», – то мы этой беседы и не продолжали.

Сияния*

Тебе, чье имя не открою,

Но ты со мной всегда,

Ты мне, как горная вода

Среди земного зноя.

Сиянья

Сиянье слов… Такое есть ли?
Сиянье звезд, сиянье облаков –
Я всё любил, люблю… Но если
Мне скажут: вот сиянье слов –
Отвечу, не боясь признанья,
Что даже святости блаженное сиянье
Я за него отдать готов…
Всё за одно сиянье слов!

Сиянье слов? О, повторять ли снова
Тебе, мой бедный человек-поэт,
Что говорю я о сияньи Слова,
Что на земле других сияний нет?

Идущий мимо

У каждого, кто встретится случайно
Хотя бы раз – и сгинет навсегда,
Своя история, своя живая тайна,
Свои счастливые и скорбные года.

Какой бы ни был он, прошедший мимо,
Его наверно любит кто-нибудь…
И он не брошен: с высоты, незримо,
За ним следят, пока не кончен путь.

Как Бог, хотел бы знать я всё о каждом,
Чужое сердце видеть, как свое,
Водой бессмертья утолять их жажду –
И возвращать иных в небытие.

Мера

Всегда чего-нибудь нет, –
Чего-нибудь слишком много…
На всё как бы есть ответ –
Но без последнего слога.

Свершится ли что – не так,
Некстати, непрочно, зыбко…
И каждый неверен знак,
В решенье каждом – ошибка.

Змеится луна в воде, –
Но лжет, золотясь, дорога…
Ущерб, перехлест везде.
А мера – только у Бога.

Над забвеньем

Я весь, и сердцем и телом,
Тебя позабыл давно,
Как будто в дому опустелом
Закрылось твое окно.

И вот, этот звук случайный,
Который я тоже забыл,
По связи какой-то тайной
Меня во мне изменил.

Душу оставил всё тою,
Уму не сказал ничего,
Лишь острою теплотою
Наполнил меня всего.

Не память, – но воскресенье,
Мгновений обратный лет…
Так бывшее над забвеньем
Своею жизнью живет.

Рождение

   Беги, беги, пещерная вода,
Как пенье звонкая, как пламя чистая.
   Гори, гори, небесная звезда,
Многоконечная, многолучистая.
   Дыши, дыши, прильни к Нему нежней,
Святая, радостная, ночь безлунная…
   В тебе рожденного онежь, угрей,
Солома легкая, золоторунная…
   Несите вести, звездные мечи,
   Туда, туда, где шевелится мга,
   Где кровью черной облиты снега,
   Несите вести, острые лучи.
   На край земли, на самый край, туда –
Что родилась Свобода трехвенечная
   И что горит восходная Звезда,
Многоочитая, многоконечная…

24 декабря

Женскость

Падающие, падающие линии…
Женская душа бессознательна,
Много ли нужно ей?

Будьте же, как буду отныне я,
К женщине тихо-внимательны,
И ласковей, и нежней.

Женская душа – пустынная,
Знает ли, какая холодная,
Знает ли, как груба?

Утешайте же душу невинную,
Обманите, что она свободная…
Всё равно она будет раба.

Вечноженственное

Каким мне коснуться словом
  Белых одежд Ее?
С каким озареньем новым
  Слить Ее бытие?
О, ведомы мне земные
  Все твои имена:
Сольвейг, Тереза, Мария…
  Все они – ты Одна.
Молюсь и люблю… Но мало
  Любви, молитв к тебе.
Твоим – твоей от начала
  Хочу пребыть в себе,
Чтоб сердце тебе отвечало –
  Сердце – в себе самом.
Чтоб Нежная узнавала
  Свой чистый образ в нем…
И будут пути иные,
  Иной любви пора.
Сольвейг, Тереза, Мария,
  Невеста-Мать-Сестра!

Неотступное

Я от дверей не отойду.
Пусть длится Ночь, пусть злится ветер.
Стучу, пока не упаду.
Стучу, пока Ты не ответишь.
Не отступлю, не отступлю,
Стучу, зову Тебя без страха:
Отдай мне ту, кого люблю,
Восстанови ее из праха!
Верни ее под отчий кров,
Пускай виновна – отпусти ей!
Твой очистительный покров
Простри над грешною Россией!

И мне, упрямому рабу,
Увидеть дай ее, живую…
Открой!
   Пока она в гробу,
От двери Отчей не уйду я.
Неугасим огонь души,
Стучу – дрожат дверные петли,
Зову Тебя – о, поспеши!
Кричу к Тебе – о, не замедли!

Южные стихи

За что?

Качаются на луне
Пальмовые перья.
Жить хорошо ли мне,
Как живу теперь я?

Ниткой золотой светляки
Пролетают, мигая.
Как чаша, полна тоски
Душа – до самого края.

Морские дали – поля
Бледно-серебряных лилий…
Родная моя земля,
За что тебя погубили?

Лягушка

Какая-то лягушка (всё равно!)
  Свистит под небом черно-влажным
Заботливо, настойчиво, давно…
  А вдруг она – о самом важном?

И вдруг, поняв ее язык,
  Я б изменился, всё бы изменилось,
Я мир бы иначе постиг,
  И в мире бы мне новое открылось?

Но я с досадой хлопаю окном:
  Всё это мара ночи южной
С ее томительно-бессонным сном…
  Какая-то лягушка! Очень нужно!

Жара

Опять черна, знакома и чиста,
Свой звездный купол ночь вскружила.
Давно мне сердце эта пестрота
Неотвратимостью своею утомила.

И Млечный Путь – застывшая река,
Где не текут и не мерцают струи…
О, тени Божьих мыслей, – облака!
Я вас любил… И как о вас тоскую!

Дождь