Зинаида Гиппиус - Том 7. Мы и они

• Название: Том 7. Мы и они
• Автор: Зинаида Гиппиус
• Издательство: Русская книга
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-268-00453-0, 5-268-00516-2

В 7-м томе впервые издающегося Собрания сочинений классика Серебряного века Зинаиды Гиппиус (1869–1945) публикуются ее книга «Литературный дневник» (1908) и малоизвестная публицистика 1899–1916 гг.: литературно-критические, мемуарные, политические статьи, очерки и рецензии, не входившие в книги.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

В литературе*

Положительно недурна повесть г. Шмелева «Человек из ресторана» (XXXVI сборник т-ва «Знание»). Мне как-то уже приходилось говорить о Шмелеве; новая его повесть опять подтверждает, что это – «очень хороший писатель из второсортных». И опять хочется сказать, что такой писатель – явление более отрадное, нежели десятки плохих сорта первого, или хотя бы с претензиями на первый. «Человек из ресторана» – записки лакея. Язык очень выдержан. Есть длинноты, порой утомительные; самая выдержанность языка надоедает; но рассказ, которому не вредит ни внешняя банальность, ни тенденциозность, – прост и занимателен. Попадаются хорошие, яркие мелочи. В квартире лакея – обыск. Наивная семья в ужасе: «Все перетряхнули: косыночки, шали там, приданое какое для Наташки (дочери). За иконами в божнице глядели. Луша (жена) тут заступаться, но ей очень вежливо сказали, что они аккуратно и сами православные». Вот это «сами православные» – глубоко подмеченная черточка, прелестно (с художественной точки зрения), но и отвратительно сближающая русского, ни в чем не повинного и ничего не понимающего лакея с его обыскивателями, которые тоже ничего не понимают и потому тоже, вероятно, ни в чем неповинны.

Некоторая сентиментальность досадна, но ее никак не избегнуть при данном сюжете и при данной тенденции. Все-таки, повторяю, рассказ хороший, живой.

Мне печально, что я не могу сказать этого о повести «Матвей Кожемякин» Горького (тот же, XXXVI, сборник «Знания»). Напечатана 3-я часть повести, но как первые две, так и эта может сойти за что угодно: за повесть самостоятельную, за начало или за конец большой вещи. Собственно, никакой повести – никакого повествования – нет. Не было его в «Городке Окурове», пет и в «Кожемякине», продолжении «Окурова». Сталкиваются «сознательные» и «полусознательные» люди, интеллигенты с полу- и с четверть-интеллигентами, сталкиваются – и говорят-говорят, рассуждают-рассуждают, притом столь утомительно, неинтересно, однообразно, что под конец не понимаешь, кто что говорит, и убеждаешься, что все это слова одного, самого, Горького; а зачем он их сразу столько произносит – неизвестно. В потоке рассуждений тонет и трагедия; да и описывается она как-то наскоро, неясно, безобразно, рваными фразами. Рассуждать кончили, ну, теперь скорее бы поставить точку.

«Городок Окуров» и «Кожемякина» можно окончить сегодня, можно длить еще много лет. Мне скажут: такова тема, такова наша провинциальная жизнь, тягучая, нудная. А по-моему – дело в писателе, а не в теме. Писать «нудно о нудном», – уж лучше совсем не писать. Старые сверкающие «провинциальные» очерки Щедрина живы до сих пор, а «Кожемякин» мертв, ибо мертвым родился. Мы верим в существование города Глупова, хоть и много лет ему, а «современный» городок Окуров не дает нам ничего: ни знания провинции, ни, с другой стороны, никакого художественного наслаждения: написан вяло, серо, с натугой, со скукой, без «рассказа».

Последним произведением Горького-художника я считаю мало у нас известные «Записки ненужного человека» – дневник шпиона. Там есть очень сильные места, и рассказ не чужд той высокой художественной объективности, которой умел достигать Горький в лучших своих старых вещах. Бесконечной же хронике «Окуровых» я готов предпочесть даже В. Г. Тана, откровенно не притязающего на беллетристику. В IX томе его сочинений («Передвинутые души», «Кругом Петербурга») много любопытных наблюдений, переданных так скромно, что в голову не приходит судить автора с художественной точки зрения, следить, каким языком написаны очерки, вообще предъявлять тут какие-нибудь особые требования. Интересны «Священник», «В союзе русского народа» и почти все рассказики отдела «Кругом Петербурга».

Новый том «Крестьянских рассказов» С. Т. Семенова почти не стоит отметы. Это все тот же лепет крестьянина о крестьянах, все то же, что было и в первых томах С. Т. Семенова. Как-то я уже говорил о нем. Прибавлю теперь только одно: по типу Семенов не принадлежит к тем новейшим «беллетристам» из парода, которых ныне развелось много. Он чужд их истерической крикливости, мании величия и бестактным, рекламным выходкам против «гнусной интеллигенции», в ряды которой им, однако, смертельно хочется проникнуть. Если бы, – думает каждый из этих непризнанных, – не происки интеллигентов, я бы стал как Достоевский и Толстой. Еще совсем недавно один «писатель из народа» пренаивно сказал о новом своем романе (его вот только редакции все отвергают), что это – «как дантовский „Ад“ или „Фауст“ Гёте». Когда новый Гёте найдет себе издателя (наверно найдет), мы, я не сомневаюсь, прочтем в авторском предисловии опять те же выкрики, обвинения редакторов и писателей-интеллигентов в глупости: не разглядели вовремя «Фауста»!

С. Т. Семенов не грешит всем этим. Он бесхитростный описатель быта, в котором жил сам. Бесхитростно издается он в «Посреднике», и если есть у него какие-нибудь читатели, то и они, конечно, бесхитростные.

Заговорив о типичных «гениях из народа», претендентах на интеллигентско-писательский престол, о истерических предисловиях, не могу не вспомнить об одной странной новой книге. Вот что в ней удивительно. Истерическое, рекламное предисловие налицо, а между тем автор отнюдь не «из народа» и, кажется, не молод. Главное же, сами рассказы («Архаровцы и др.») совершенно и окончательно нейдут к предисловию, так же, как предисловие к ним нейдет. Рассказы самые обыкновенные, пишутся и даже кое-где печатаются они десятками, не за что их ни бранить особенно, ни хвалить. Чуть-чуть ниже черты, отделяющей литературу от нелитературы. И к этим-то скромно-ремесленным повестушкам, о которых в критике принято молчать, ни с того ни сего привязано нежданное предисловие. Кажется, что обыкновенный, смирный и даже хороший человек внезапно впал в буйное помешательство, заговорил не своим языком. Не плоше какого-нибудь М. Сивачева автор «Архаровцев» с надрывом повествует о своих скитаниях по редакциям, приводит даже письма известных писателей с отказом печатать его – «для доказательства того, что в литературе настоящего времени (нужно же это, наконец, сказать открыто) царствуют кружковщина и протекция»… И так далее, а в конце: «…надлежит помнить, что есть множество людей, мнящих себя знатоками, которые, глядя даже на самый яркий, пылающий светоч искусства, все будут задумчиво ковырять в своем носу» (sic!). «Как пощечина, – предупреждает бедный автор, – прозвучит для меня снисходительная, высокомерная похвала профессионала…»

Это, конечно, не помешательство; боюсь, что это хуже. Не горькая ли жажда именно «пощечин», при смутном сознании, что без героических средств книга пройдет незамеченной, толкнула «беллетриста» на такой неловкий проступок? Он же, кстати, убежден: «чтобы быть писателем в наше время, меньше всего нужен талант, а больше всего реклама».

Увы, это убеждение – отчасти – оправдалось. Отчасти, ибо реклама не сделала ремесленника «писателем», но заставила все же произнести имя автора в некоторых толстых журналах, чего без предисловия не случилось бы. И я, конечно, не упомянул бы о книжке. Имени я, правда, не называю: я думаю, что когда-нибудь впоследствии автор будет благодарен мне за эту скромность. Когда поймет, что всякая неизвестность лучше неприятной и комичной «известности».

Вышел 7 том «Рассказов» А. Куприна (Моск. к-во). По поводу этой книги мне хотелось бы сказать несколько слов о Куприне вообще. Вот, поистине, нормальный русский талантливый писатель. Эту нормальность я отмечаю не в похвалу и не в порицание, а просто как факт. Доброй мерой отмерено ему таланта, хорошего, настоящего; ровно столько, сколько нужно современному русскому писателю, чтобы иметь широкий успех в русской публике. Язык у него, – опять в нужную меру, – красивый, простой, чистый, нормально талантливый. Не надо искать у Куприна ни мало-мальски новых мыслей, ни новых сюжетов; даже стремления и потуги Л. Андреева в сторону «новых идей» Куприну далеки. Благая доля его жить среди толпы своих собственных читателей и жить как бы их жизнью, чувствовать их чувствами, думать их мыслями, – только их, – не дальше. Талант писателя позволяет ему выразить эти чувства и мысли, и читатель тихо рад, видя свое, привычное, понятное. Как трогательно встречает Пасху проститутка со студентами (рассказ «По-семейному»). С какой светлой печалью вспоминают пожилые влюбленные свою молодость, первый поцелуй… Тихо грустят, но бывший кадетик смотрит на юную дочь своей первой любви и философствует: «…жизнь мудра… жизнь прекрасна… Вот мы уйдем с вами, разрушимся, исчезнем, но из наших тел, из наших мыслей и чувств… вырастут, как из праха, новая Леночка и новый Коля… Надо только любить жизнь и покоряться ей…» («Леночка»).

Что ж такое, что все эти рассуждения, большинство из этих рассказов можно назвать и… банальными? «Нормальность» и «банальность» – с известной точки зрения – синонимы; только банальность – слово сердитое, а нормальность – объективное. Средний, русский, современный читатель именно так думает и о смерти, и о молодости, и о чем угодно, как рассказывает Куприн. О тернистом пути девушки-актрисы – опять так же («К славе»). Это известно? Да ведь только известное и мило читателю. Впрочем, при всей своей «мере», Куприн не чужд и той доли «безмерности», к которой тяготеет вообще русский человек; но опять доля эта не больше, чем нужно. На обывательское стремление к «идеальной» любви Куприн отвечает «Гранатовым браслетом». Есть в этом «Браслете» и наивная грубость, и наивная же неестественность, но… таковы уж, должно быть, представления и самые далекие мечты среднего читателя об этой «идеальной любви». Недаром же «Гранатовый браслет» вызвал согласный взрыв похвал. Скажи тоньше – даром бы пропало.