Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Возмездие. Том 3

• Название: Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Возмездие. Том 3
• Автор: Дмитрий Быстролётов
• Издательство: Крафт+
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-93675-181-3 (том III)

Д.А. Быстролётов (граф Толстой) — моряк и путешественник, доктор права и медицины, художник и литератор, сотрудник ИНО ОГПУ — ГУГБ НКВД СССР, разведчик-нелегал-вербовщик, мастер перевоплощения.

В 1938 г. арестован, отбыл в заключении 16 лет, освобожден по болезни в 1954 г., в 1956 г. реабилитирован. Имя Быстролётова открыто внешней разведкой СССР в 1996 г.

«Пир бессмертных» относится к разделу мемуарной литературы. Это первое и полное издание книг «о трудном, жестоком и великолепном времени».

Рассказывать об авторе, или за автора, или о его произведении не имеет смысла. Автор сам расскажет о себе, о пережитом и о своем произведении. Авторский текст дан без изменений, редакторских правок и комментариев.

---

Но жрец поднимает руку. И танцовщицы медленно обращаются лицом друг к другу. Ритм пляски ускоряется. Теперь уже мужчины хором чеканят быстрое:

— Лю-лю-лю-лю…

Там-тамы отбивают бешеный ритм, женщины визжат, над ними в страшном смятении дико жестикулирует плотная стена мужчин. Хриплые голоса рычат:

— Лю! Лю! Лю!

Жрец, опустив правую, поднимает левую руку.

С пеной у рта танцовщицы падают на землю. Грохочет дикая музыка, воют женщины, рычат мужчины. В последних отблесках света видна судорожная свистопляска тел. Волосы у меня шевелятся. Я задыхаюсь и встаю с кресла, не замечая этого и не понимая зачем. На мгновение вижу капрала — но дрессированный солдат в нем исчез, остался разъярённый зверь с налитыми кровью глазами.

Колдун поднимает обе руки. Толпа единой грудью издает крик, протяжный, хриплый. В смятении, не зная зачем, я хватаюсь за браунинг. Колдун опускает обе руки. Наступает безмолвие, полное и глубокое — звенит в ушах, слышен шёпот листвы. Я стою уничтоженный, испепелённый напряжением, скорее мёртвый, чем живой.

Кто-то легко трогает меня за рукав. Ассаи даёт понять, что всё кончено.

Спотыкаясь и покачиваясь, как пьяный, бреду домой, в свою хижину. Поднимаюсь на веранду, толкаю дверь ногой.

На полу стоит фонарь. В кругу жёлтого света на белой скатерти сервирован ужин.

Я молча опускаюсь на корточки и выпиваю стакан коньяка. Потом дрожащими руками зажигаю сигареты и бездумно делаю глубокие затяжки. Наконец, сажусь и только тогда вдруг замечаю Люонгу. Она сидит на моей постели, подобрав под себя ноги. Вокруг пояса ярко-жёлтая ткань. Две чудесно-синие бабочки, медленно закрывающие и открывающие крылья, подвешены вместо серёжек. Большие и блестящие глаза смотрят ожидающе. Она делает приветственное движение ручкой, и я замечаю, что кончики маленьких шоколадных пальчиков тщательно выкрашены в белый цвет.

«Нет!» — говорю я себе, беру кувшин прохладной воды и на веранде принимаю душ. Мне кажется, что спокойствие восстановлено.

«Нет и нет», — повторяю я себе строго. Но перед тем как войти в комнату, не могу удержаться и оглядываюсь. Какая ночь! Какая сладкая нега, влажная, жаркая, расслабляющая.

Пьянящий аромат ядовитых цветов. «Кровь кипит! — шепчу я, сжимая руками виски. — Африка….»

— Нет и нет! — громко и строго говорю я себе. — Это решено.

Твёрдо вхожу и сажусь на постель. Поужинаем, она — домой, я — спать. Завтра много работы. К чёрту… К чёрту… Вообще ей не место здесь… С утра отправлю её к отцу… Не глядя на Люонгу, наливаю себе ещё стакан. Но Люонга вкрадчиво и мягко говорит что-то и кокетливо покачивает головой. Синие бабочки, как бы играя, порхают меж её лицом и моим. Но я не хочу этого видеть и отворачиваюсь.

Тогда она берёт обеими руками мою пылающую голову и порывисто прижимает к своей груди.

Капрал смастерил и установил над моим ложем большой веер. Всю ночь слуги покачивали его, и первое, что я замечал просыпаясь, была пара чёрных сильных рук, крепко державших верёвки. Теперь рядом с ними я вижу тоненькие шоколадные ручки. Люонга помогает в домашней работе. Раньше она приходила днем и уходила к ужину, но теперь оставалась на все время.

Я стал чаще и дольше задерживаться в хижине и вначале радовался, что работа от этого должна выиграть. Оказалось не так. Прежде я одновременно работал только над одной большой вещью и одним-двумя рисунками и всегда доводил до конца раз начатую работу. Шли дни, и в углу комнаты росла галерея готовых вещей. Я работал жадно, забывая про еду, не замечая жары, по десять-пятнадцать часов в сутки. Бывало, лягу спать, а мне не спится потому, что всё виденное за день вспоминается снова и по каким-то особым законам творческого освоения преображается в новые замыслы. Они захватывали меня целиком, я горел от нетерпения закончить начатые вещи, чтобы поскорее перевести на холст и бумагу вновь возникшие яркие, живые образы.

Люонга! Теперь я уже ничего не чувствовал, кроме страстного влечения к этому ребёнку, и оскорблённая богиня вдохновения меня покинула. Закрою глаза — и вижу только её, от весёлых лукавых глаз до браслета на маленькой ножке. Я начал было её портрет, но неудачно, потом стал писать сразу два этюда в различных позах, но — увы! — точно чужая рука держала теперь кисти, как будто бы я никогда и не был художником. Сделаю два-три мазка и бросаю моль-

берт, и присаживаюсь к маленькой натурщице, которая тоже рада прекратить скучный сеанс и начинает шалить, играть со мной, чтобы в конце концов неизменно очутиться в моих объятиях.

И в то же время я мою её, чешу, обрезаю ногти, учу чистить зубы и слежу при этом, чтобы она не съела мыло и не выпила одеколон. Я сшил ей куклу, по вечерам сижу в кресле и курю и молча дивлюсь тому плену, в который неожиданно попал, а моя маленькая тюремщица играет и щебечет у моих ног.

«Что же будет дальше? Чем всё это кончится?»

Я чувствую неясное желание встряхнуться и освободиться от власти этих накрашенных в белый цвет маленьких, но цепких пальчиков. Иначе я заведу её и себя в тупик, из которого не будет выхода.

«Живая игрушка?»- вспоминаю я, пожимаю плечами и покачиваю головой.

В одну из таких минут ко мне подошёл капрал. С ревнивой ненавистью глядя на Люонгу, укравшую у него господина, он сказал:

— Много думаешь, господин. Кто в Африке много думает, пропадать будет. Что тебе надо? Надо веселье!

— Мне надоели танцы, капрал!

— Зачем танцы? Ты — господин, тебе другое надо. Вот охота — весело! Звери, люди — ой, ой, как весело!

«Вот она, возможность освобождения!» — хватаюсь я за предложение капрала и говорю:

— Решено, давай охоту!

С небольшого холма я вожу биноклем по горизонту. Подожжённая охотниками степь горит, и дым застилает небо. Жёлтые языки пламени видны справа и слева — там огонь подбирается уже к ручью. Но в центре вспыхивают лишь сухие кусты и пучки травы. Как точно туземцы рассчитали направление и силу ветра, как мастерски организовали пожар и травлю зверей! А ведь я не дал им на подготовку просимого времени. Ассаи хотел проверить дичь, чтобы принять меры предосторожности против больших хищников. Я не позволил — зачем? Неизвестность придаёт охоте характер приключения!

Мы стоим спиной к ручью в центре полукруга, в который беспрерывно вбегают звери. Охота идёт прекрасно — грудой лежат убитые антилопы, зебры, жирафы. Охотникам был

роздан спирт, они разъярены кровью и пожаром: как только из дыма выбегает испуганное животное, раздаётся дикий рев, и навстречу ему бросаются озверевшие люди. В бинокль видно, как на чёрном фоне дыма сверкают копья и мечи, зверь бросается из стороны в сторону и наконец падает, окружённый людьми, пляшущими в неистовстве истребления. Арена римского цирка в Центральной Африке!

Я также опьянён и оглушён бойней. Рябит в глазах: время от времени даю знак, и охотники гонят на меня особо крупного зверя. Я бью его с большого расстояния, чтобы щегольнуть меткостью стрельбы, или подпускаю на несколько шагов, и тогда покрытое пеной животное валится к моим ногам.

Вдруг Ассаи вскрикивает:

— Лев! Лев!

Капрал хватает винтовку. В бинокль я вижу серо-зелёную степь, тёмные пятна кустов и чёрные фигурки разбегающихся людей. А за ними что-то мелькает в высокой траве… То здесь… То там… Секунду не видно ничего — потом полоснёт мгновенно серо-жёлтая спина зверя. Ближе… Ближе…

— Скорей стреляй! — капрал подаёт мне карабин.

— Нельзя, попаду в людей!

— Ой, скорей! Лев сюда побежит!

— Почему?

Я опять собираюсь поглядеть на льва в бинокль, вожу им вправо и влево.

— Лев!!! — вдруг взвизгивает капрал и дергает меня за рукав. Я роняю бинокль и вижу перед собой на расстоянии ста шагов огромного зверя. Он припал к земле и тяжело дышит.

Стреляю. Лев рванулся в сторону, затем, делая молниеносные прыжки, бросается на нас.

Выстрел капрала. Промах. Вижу пригнутую к земле голову, оскал страшных зубов. Сейчас он прыгнет вон до того куста, а оттуда — мне на плечи…

В это мгновение крик. Ассаи бросается навстречу зверю, срывает с себя плащ и, размахивая им, пробегает мимо зверя. Готовый к прыжку лев в недоумении поворачивает голову к вождю и топчется на месте.

Выстрел. Мой. Как жёлто-серая молния, лев прыгает, на мгновение распластавшись в воздухе. В сторону Ассаи. Падает в двух шагах от него и, с воем взметнув лапами, вторым коротким прыжком покрывает вождя. Я вижу жёлто-се-

рое на белом. Но в то же мгновение, кувыркнувшись в воздухе, хищник тяжело падает за вождём. На бок. Хрипит.

Выстрел капрала. Лев, резко дернувшись, сразу замирает. Ассаи хочет подняться, потом падает в двух шагах от раскрытой пасти.

У него оказался перелом левой руки и ушиб головы — и только. Лев в предсмертном прыжке толкнул вождя под себя, не задев когтями.