Фридрих Ницше - Веселая наука

• Название: Веселая наука
• Автор: Фридрих Ницше
• Жанр: Философия
• Год: 2010

«Веселая наука» (1882) была одной из самых любимых книг Фридриха Ницше. Она не только несла определенный полемический заряд, но и имела целью предложить позитивную программу по преобразованию науки, философии и, в конце концов, мировоззрения. Хочется надеяться, что этот оригинальный проект будет интересен современному читателю.

---

Третья часть

Картина современной философии

А) бессилие современной философии

1

Некоторые вещи приобретают прочность, только когда они становятся слабыми. До тех пор им грозит опасность внезапной и неожиданной гибели. Здоровье крепнет в старческом возрасте. Так и философия насчитывает как раз теперь самое большое количество ценителей и сторонников: она уж не мучит больше людей, многих она даже поддерживает, и они благодаря ей вправе открывать рот и болтать себе сколько угодно. Вещи крепкие и сильные находятся в опасности погибнуть, неожиданно сломаться, привлечь удар молнии. Со всеми полнокровными может случиться удар: но нынешняя уж философия, наверное, не умрет от удара. Особенно безвредной, а, следовательно, бессмертной стала философия с тех пор, как обратилась в историческую дисциплину.

2

Поразительный недостаток любви в современных философах, которые заботятся лишь об избранных; к их мудрости не примешано ни капли веры. Мудрость должна светить всем, как солнце: даже в самую низкую душу должен проникнуть хоть бледный луч ее.

3

Отказывать людям в надежде на обладание! Философия и религия – это тоска по особого рода обладанию.

4

Науки похожи на деревья: можно держаться только за стволы и нижние ветви, а не за верхушки и крайние веточки: иначе и сам упадешь, и ветви обломятся. Так обстоит дело с философией: горе юности, которая хочет уцепиться за вершину.

5

Я ненавижу презрительное отношение к этому миру и осуждение его огулом: из них возникает искусство и мистика. Ах, я понимаю это бегство так: это стремление ввысь и выше мира.

Б) Ученость современной философии

1

Каждая философия должна уметь удовлетворить моему требованию: концентрировать человека, – в настоящее время этого не в состоянии сделать ни одна.

2

Переделать философию в науку, как это делает Тренделенбург, значит окончательно сложить оружие.

3

Слово «философия» протестует против меня, когда я применяю его к немецким ученым и писателям: оно кажется мне неподходящим. Я бы желал, чтобы его избегали и называли ее впредь по-немецки сильно: мыслительное хозяйство.

Я буду так нескромен, что стану говорить народу мыслителей о немецком мыслительном хозяйстве. Где живет этот народ, спросит иностранец. Там, где живут пять мудрецов, на которых недавно обратили внимание в одном в высшей степени публичном месте, как на самую сущность немецкой философии: это Ульрици, Фршхаммер, Губер, Каррьер и Фихте-младший: что касается последнего, то о нем нетрудно сказать кое-что хорошее. Даже злой силач Бюхнер говорит о нем: «с рождением г. Фихте-младшего каждый человек, кроме самого г. Фихте, имеет сопутствующего ему гения. Но даже и этот фанатический приверженец материи согласится со мною, что в остальных четырех фосфоресцирует что-то, чего нет в Фихте. Итак, у одного нет никакого гения, четверо других фосфоресцируют, все вместе философствуют, или, по-немецки, занимаются мыслительным хозяйством. Но на них обращают внимание иностранцев в доказательство того, что мы, немцы, все еще народ мыслителей. Гартманна не называют, имея на то хорошие основания, у него действительно есть то, чего бы так хотелось иметь Фихте: благодаря этому чему-то он весьма невежливо водил за нос даже всю коллегию пяти мудрецов: из этого следует, что он сам вряд ли верует в народ мыслителей и, что еще хуже, в пятерых мыслительных хозяев. Но блажен, кто в них верует: вот почему имя Гартманна не блистает среди знаменитых имен нашего царства. Он силен духом, а царство принадлежит теперь только нищим духом.

Мудр ли г. Ульрици? Пребывает ли он в свете мудрости по крайней мере в качестве влюбленного в нее? Нет, к глубокому моему огорчению – нет! не виноват же я, если он не мудр. Куда как хорошо бы сознавать, что есть мудрец из Галля, мудрец из Мюнхена и т. д. Особенно жалко нам упускать Каррьера, изобретателя реалидеализма и деревянного железа: будь он чуточку мудрее, мы бы охотно объявили его совершенным мудрецом. Это ведь стыд и срам, что мы, великая нация, не имеем мудреца, а всего пять мыслительных хозяев и что Эдуард Гартманн дает понять то, что ему хорошо известно: именно, что в настоящее время чувствуется недостаток в философах.

4

Признания Штрауса: – летучая паутина стариковского лета.

Симпатия к стародревним временам

Симпатия к условиям первобытной жизни – это страсть нашего времени. Не глупо ли, будто даже теорию происхождения видов можно преподавать не вразрез с мистикой! Отрадно хоть то, что ничто не прочно, ничто не вечно, что все постепенно исчезает.

Недостаток в великих моральных примерах

Незнакомство с Плутархом. Монтеня ставят выше его. Писатель наиболее сильно действующий (по Смайльсу). Есть ли хоть малейшая возможность появления нового Плутарха? Мы все живем в натуралистической приличнонравственной среде: лишенной стиля, античные характеры легко кажутся нам напыщенными.

У Грациана столько мудрости и ума в его суждениях о жизни, что в настоящее время никто с ним не может сравниться. Мы хорошие микроскописты жизни, наши романисты умеют наблюдать (Бальзак, Диккенс), но требовать и объяснять они не умеют.

По сравнению с древними и Монтескьё уже натуралист в этике, но безгранично богатый и глубокомысленный. А мы, натуралисты, бедны мыслью при всех наших познаниях. Какая вдумчивость, какое доверие к собственной этике видим мы в эпоху Дидро и Фридриха Великого!

Даже Минна фон Барнгельм, вся построенная на светском французском разговоре, для нашего времени слишком тонка.

Желал бы я, чтобы кто-нибудь показал нам, как мы с нашим возвеличением этического натурализма превратились окончательно в иезуитов. Естественное мы любим как эстетики, а не как моралисты: но моралистов вовсе нет! Подумайте напр, о Шлеймрахере.

Какой след философии найдете вы в воспитанниках философов, т. е. в «образованных людях?» Нам недостает лучшей темы для разговоров: утонченной этики. «Племянник Рамо». У нас нет этических знаменитостей: очевидно нет чутья, чтобы угадать их. А вместо того мы чтим теорию силы. Например: кто-нибудь скажет: Гегель плохой стилист, а другой: да, но у него так много оригинальных и чисто народных оборотов. Но ведь это относится к материалу, художник ценится не за то, что у него прекрасный мрамор, а за то, как он его отделывает. То же относительно области этики.

Конфликт между мышлением и жизнью

1

Самое важное в мудрости то, что она не дает мгновению овладеть человеком. Но она не должна быть вследствие этого злобой дня: ее цель охранять человека от всех возможных ударов судьбы, вооружить его на все времена. Она очень мало национальна.

2

Я думаю о первой ночи Диогена. Вся античная философия направлена была к простоте жизни и учила об известного рода отсутствии потребностей; это лучшее средство против всех мыслей о социальной революции. В этом смысле философские вегетарианцы сделали больше для человечества, чем вся новейшая философия: пока философы не станут достаточно мужественны, чтобы отыскивать новый образ жизни и показывать в этом отношении пример, до тех пор они ни к чему не нужны.

Жизнь философа и ее генезис

1

Какое влияние имеет теперь философия на философа? – Они живут так же, как и все другие ученые и даже политики. Шопенгауэр является уже исключением. Они не отличаются никакими особенными нравами. Они учат ради денег. Вглядитесь в жизнь их высших образцов, Канта и Шопенгауэра, – разве это жизнь мудрецов? Остается наука: к своему делу они относятся, как артисты, отсюда у Шопенгауэра жажда успеха. Философом быть удобно: к ним не предъявляют никаких требований, они все время занимаются вершинами: Сократ пожелал бы снова, чтобы философию свели вниз к человечеству: популярной философии нет вовсе, а если есть, то никуда негодная.

У философов найдешь все пороки нашего времени, и прежде всего его лихорадочную торопливость, а между тем они пишут о пороках. Еще очень молодыми они начинают уже стыдиться учиться.

Философы прежних времен стремились к душевному покою, нынешние к необузданному душевному беспокойству: так что человек весь уходит в свою должность, свое дело. Ни один философ не станет терпеть ругательства прессы, позволяя выходить в свет только еженедельным журналам.

2

Существует искусство отдалять от себя вещи путем слов и имен, которыми их обозначают: иностранное слово делает для нас часто чуждым то, что мы очень близко знали. Когда я говорю: «мудрость, любовь к мудрости», то, конечно, я ощущаю нечто более близко действительное: но, как я уже сказал, не давать вещам чересчур приближаться к себе есть своего рода искусство. Ведь в словах родного языка лежит часто столько пристыжающего. Ну, кому же не было бы стыдно называть себя мудрецом, или говорить, что он становится им. Философ – это другое дело, это не так легко сходит с языка, как титул доктора, который носят, совершенно не думая, что он налагает соответственную обязанность быть учителем. Согласимся же, что иностранное слово освобождает нас от стыда и конфузливости; или, может быть, и в самом деле тут нет никакой любви к мудрости и иностранное обозначение должно, так же, как и звание доктора, обозначать лишь отсутствие содержания и пустоту понятия?