Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Возмездие. Том 4

• Название: Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Возмездие. Том 4
• Автор: Дмитрий Быстролётов
• Издательство: Крафт+
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-93675-184-4 (том IV)

Д.А. Быстролётов (граф Толстой) — моряк и путешественник, доктор права и медицины, художник и литератор, сотрудник ИНО ОГПУ — ГУГБ НКВД СССР, разведчик-нелегал-вербовщик, мастер перевоплощения.

В 1938 г. арестован, отбыл в заключении 16 лет, освобожден по болезни в 1954 г., в 1956 г. реабилитирован. Имя Быстролётова открыто внешней разведкой СССР в 1996 г.

«Пир бессмертных» относится к разделу мемуарной литературы. Это первое и полное издание книг «о трудном, жестоком и великолепном времени».

Рассказывать об авторе, или за автора, или о его произведении не имеет смысла. Автор сам расскажет о себе, о пережитом и о своем произведении. Авторский текст дан без изменений, редакторских правок и комментариев.

---

— Хорошо. Мне это понятно. Для начала расскажите, пожалуйста, как вы стали разведчиком?

— Все получилось закономерно. Я окончил гимназию на юге, при белых. Чтобы не служить в деникинской армии, вместе с революционно настроенными матросами бежал в Турцию. В Константинополе окончил колледж для европей-цев-христиан и был направлен для обучения в Чехословакию. В Праге получил диплом доктора права, а позднее, уже под чужой фамилией, стал доктором медицины одного из старейших университетов Европы. В Берлине и Париже обучался в Академии художеств и брал уроки у художников-графиков. Несколько лет работал в наших полпредствах и торгпредствах, где мне и предложили помочь в трудном и славном деле подпольной борьбы с врагами Родины.

Это случилось в середине двадцатых годов. Точнее, в апреле 1925 года в Москве состоялся I съезд пролетарского студенчества. Полпредство командировало меня в качестве представителя зарубежного студенчества, и вот таким «иностранцем» я явился в Москву.

В Праге меня предупредили, что в Москве со мной будет говорить очень важное лицо. И действительно, меня отвели в бывший долгоруковский особняк, где в маленькой комнате на диване лежал одетым усталый сонный мужчина средних лет, а рядом на стуле, задом наперед, положив руки на спинку, сидел и курил мужчина помоложе, брюнет, раскосый. Был еще один стул, и мне предложили сесть. Я не знал, кто эти люди и что они от меня хотят, но чувствовал, что это большие начальники и что от разговора зависит моя будущая судьба. Потом мне сказали, что лежал Артур Христиа-нович Артузов, а сидел Миша Горб, тогдашние руководители нашей разведки. Мне шел двадцать пятый год, я был недурен собой и одет в мой лучший костюмчик, что особенно бросалось в глаза на фоне толстовок и тапочек московских студентов. На лице Горба отразилось явное недоброжелательство, он взглянул на меня и стал угрюмо смотреть в угол. Артузов, напротив, с видимым интересом принялся рассматривать меня и мой костюм, не скрывая доброжелательную улыбку.

— Ну, давайте знакомиться. Рассказывайте все о себе. Не тяните, но и не комкайте. Я хочу знать, из какой среды вы вышли.

Я рассказал все честно и прямо о своем происхождении, о похождениях в эмиграции. Горб нахмурился и окончательно помрачнел. Артузов же хохотал при рассказе о комичных эпизодах моей прожитой жизни. Рассказ о себе я закончил так: «Я бежал не из страха перед фронтом, а из-за чувства, что воевать у белых мне не за что. Но я не трус, не пацифист, не вегетарианец!»

Выслушав, Артузов обратился к Горбу:

— Ладно, ладно, Миша, все проверим, все в наших руках. Но товарища мы к делу пристроим. Испытаем в работе, а там будет видно. — Горб молчал. — Где, по-вашему, вы могли бы работать у нас?

— Я не знаю… — начал я, но, видя, что робость не произведет хорошего впечатления, добавил, выпятив грудь: — Там, где опаснее.

Артузов открыл глаза и, не шевелясь, стал рассматривать меня с головы до ног. Горб тоже уставился одним глазом. Переглянулись. Посмотрели опять.

— На переднем крае нападения! Рискованнее всех труд вербовщика: сказал не то, повернулся не так — и за все немедленная расплата! Собачья жизнь, знаете ли, — вечером не знаешь, долежишь ли до утра, утром не ведаешь, дотянешь ли до своей постели.

Я ответил:

— Это мне подходит!

— Подойдет, решил Артузов.

Горб кивнул:

— Да, у него есть то, чего, например, полностью лишен я, личное обаяние.

— Проверим в деле, подучим и пустим по верхам, понимаешь, Миша, по верхам. — Артур Христиагіович поднял руку и пошевелил в воздухе пальцами. Потом повернулся ко мне и закончил: — Вот посмотрим, чего вы стоите!

И посмотрели: через несколько лет за выполнение задания большого оперативного значения и проявленную исключительную настойчивость я получил почётное боевое оружие с надписью: «За бесстрашие и беспощадность».

— Спасибо. Все записано. И все-таки, Дмитрий Александрович, как же советский человек делается разведчиком? Что для этого нужно?

Пожилой человек с профессорской бородкой ответил не сразу.

— Я начну с второстепенного и закончу главным, основным. Чтобы быть хорошим разведчиком, надо много знать, то есть каждодневно упорно работать над собой в той области, которая в разведке стала вашей специальностью. Изучить несколько языков. Вербовщик должен быть не только умнее и хитрее вербуемого, он обязан еще и видеть дальше, понимать общее положение яснее и глубже. Словом, быть культурным и очень современным порождением того самого буржуазного мира, для разрушения которого он работает. Это первое и самое маленькое. Теперь второе, потруднее: разведчик должен быть актером, но не таким, как в наших лучших театрах, а в тысячу раз более совершенным, более знающим тип человека, каким он хочет представиться своим зрителям.

В театре зритель видит артиста на сцене издалека и только час-другой, и может даже заметить неловко наклеенные усы или несколько съехавший набок парик. Если актер не в духе или нездоров, он проведет свою роль на этот раз хуже, чем вчера и завтра, и все. Но вербовщик идет к цели по лезвию отточенного ножа, он постоянно живет среди своих зрителей, таких чутких и внимательных, как контрразведчики и полиция. За любой промах можно расплатиться жизнью, потому что первые подозрения вызывают именно мелочи, позднее подозрения влекут за собой проверку и слежку, а уж если дело дошло до этого, то вербовщик погиб. Я захватил с собой три фотографии, и если хотите, напечатайте их вместе с текстом беседы — пусть читатели посмотрят и убедятся в тщательности подделки.

Разведчик должен искренне верить в то, что говорит, иначе обязательно сфальшивит. Должен сначала вжиться в роль, потом полностью перевоплотиться. Поясняю примером. Однажды мне разрешили приехать после трех лет зарубежного подполья на одну недельку отдыха к матери. А она возьми и скажи, что день сегодня выдался невероятно жаркий. Я тогда долго выдавал себя за бразильца и поэтому немедленно вспыхнул: «Невероятно жаркий?! Эх, мама! Ты поживи у меня на родине, в Бразилии, — тогда узнаешь, что такое жара!» Увидел испуганные глаза старушки и спохватился.

А в Англии однажды девушка небрежно сказала, что ночью слышала мое бормотание во сне. Я вспомнил купринс-кого капитана Рыбникова и заставил товарищей прослушать мой бред после того, как надышусь наркозного эфира. Надышался и сдал экзамен: заговорил по-английски!

Но чего стоила эта безжалостная ломка самого себя? Месяцы мучительного принуждения думать на чужом языке! А смена «масок»: ведь у вербовщика их много и часто он их меняет по несколько раз в день… И вот теперь главное, самое основное, та трудность, с которой не сталкиваются разведчики буржуазных стран: когда американец работает во Франции или француз в Америке, то каждый остается самим собой как человеческая личность — обе страны буржуазные, во внутренней ломке нет необходимости. И самое трудное у них отпадает. А советский разведчик должен изменить в себе все — привычки, вкусы, образ мыслей, выкорчевать все, все, кроме одного — преданности Партии и Родине! Он постоянно один среди врагов, и эти два слова — Партия и Родина — остаются для него единственным звеном, на жизнь и смерть неразрывно связывающим его с прошлым и будущим. Психологически это тяжело и трудно, это не спокойное актерское раздвоение, а мучительная добровольная отдача себя на поругание, всего, кроме горящего в груди жаркого огня любви, верности и преданности. Нужно очень любить Родину и быть беспредельно преданным Партии, чтобы не особачиться от такой жизни! Сложную разведывательную технику можно освоить и можно привыкнуть к постоянной опасности, но сжиться с насилием над собой невозможно. Только во внутреннем горении спасение и залог успеха и окончательной победы советского разведчика над его противником. Только огонь преданности и любви сжигает все соблазны, страх и усталость! Да я вам сейчас зачитаю слова авторитета, которому в данном случае вы обязаны верить:

«Советский разведчик представляет собой чистейший и самый совершенный образчик особой человеческой природы. В этом, мне думается, заключается самая важная отличительная черта советского разведчика, гораздо более важная, чем его профессиональные качества и практика разведывательного искусства. Можно сказать, что он является своего рода конечным и высшим продуктом советской системы, воплощением советского образа мыслей».

— Великолепно! Кому принадлежат эти вдохновенные слова? — воскликнул я.

— Человеку, по-звериному ненавидевшему коммунизм, советскую власть и нашу страну. Шефу американской разведки — миллионеру Аллену Даллесу.

— Все записано! — сказал я. — Продолжайте!

— За внутренней подготовительной перестройкой следует внешняя. Она физически опаснее, но психологически легче. Я расскажу несколько эпизодов, в которых мне пришлось выступать в роли наглого гангстера из Сингапура и японского шпиона, веселого добряка, венгерского графа и надменного психопата, английского лорда. Для каждой роли, прежде всего, нужен паспорт. Все бумаги графа мне купили, и единственное, что от меня потребовалось, это внимательно проштудировать книг пятьдесят по истории, литературе и искусству Венгрии, сфотографироваться на венгерских курортах и тщательно изучить внешние приметы местного быта, а также понаблюдать за характерными особенностями поведения местных аристократов на скачках, в театрах и в церкви.