Арабские сказки - Книга тысячи и одной ночи

• Название: Книга тысячи и одной ночи
• Автор: Арабские сказки
• Издательство: Гослитиздат
• Жанр: Сказка
• Год: 1958

Памятник арабского устного народного творчества «Сказки Шахразады» книга тысячи и одной ночи. Истории, входящие в книгу и восходящие к арабскому, иранскому и индийскому фольклору, весьма разнородны по стилю и содержанию. Это калейдоскоп событий и образов давно минувшей эпохи с пестрым колоритом нравов и быта различных слоёв населения во времена багдадского правителя Харун ар-Рашида. Связующим звеном всех сказок является мудрая и начитанная дочь визиря Шахразада. Спасаясь от расправы Шахрияра, после измены ополчившегося на всех женщин, Шахразада своими историями отвлекает тирана от мрачных мыслей, прерывая свой рассказ на самом интересном месте и разжигая его любопытство.

"Среди великолепных памятников устного народного творчества "Сказки Шахразады" являются памятником самым монументальным. Эти сказки с изумительным совершенством выражают стремление трудового народа отдаться "чарованью сладких вымыслов", свободной игре словом, выражают буйную силу цветистой фантазии народов Востока — арабов, персов, индусов. Это словесное тканье родилось в глубокой древности; разноцветные шелковые нити его переплелись по всей земле, покрыв ее словесным ковром изумительной красоты".

---

И, открыв кошель, он увидел там бумагу и прочитал ее, и это оказалась расписка еврея на имя Бедр-ад-дина Хасана, сына Нур-ад-дина Али каирского, и тысячу динаров он тоже нашел.

И, прочитав эту записку, Шамс-ад-дин испустил крик и упал без сознания, а придя в себя и поняв сущность дела, он изумился и воскликнул: "Нет бога, кроме Аллаха, властного на всякую вещь!"

"О дочь моя, — спросил он, — знаешь ли ты, кто лишил тебя невинности?" И она ответила: "Нет". И тогда везирь сказал: "Это мой племянник, сын твоего дяди, а эта тысяча динаров — приданое за тебя. Хвала Аллаху! О, если бы я знал, как случилась эта история!" Потом он вскрыл зашитую ладанку и нашел в ней исписанную бумажку, где были написаны числа почерком его брата, Нур-ад-дина каирского, отца Бедр-ад-дина Хасана.

И, увидев почерк своего брата, Шамс-ад-дин произнес:

"Я таю с тоски, увидя следы любимых,
На родине их потоками лью я слезы.
Прошу я того, кто с ними судил расстаться,
Чтоб мне даровал когда-нибудь он свиданье".

А окончив стихи, он прочитал бумажку, бывшую в ладанке, и увидел в ней число того дня, когда Нур-ад-дин женился на дочери везиря Басры и вошел к ней, и число дня рождения Бедр-ад-дина Хасана, и возраст Нур-ад-дина ко времени его смерти, — и изумился и затрясся от восторга; и, сличив то, что произошло с его братом, с тем, что случилось с ним самим, он увидел, что одно совпадает с другим и что его брак и брак Нур-ад-дина сходятся в числе и ночь их свадьбы и день рождения Бедр-ад-дина и его дочери Ситт-аль-Хусн тоже совпадают.

И он взял эту бумагу и пошел с ней к султану и рассказал ему, что случилось, от начала до конца; и царь удивился и велел тотчас же записать это дело. И везирь просидел, ожидая сына своего брата, весь этот день, но он не пришел, и на второй день и на третий тоже — до седьмого дня, и о нем не было вестей. И тогда везирь сказал: "Я непременно сделаю дело, которого еще никто не делал!"

И он взял чернильницу и калам и начертил на бумаге расположение всей комнаты и обозначил, что кладовая находится там-то, а такая-то занавеска — там-то, и записал все, что было в комнате, а потом он свернул запись и велел убрать вещи, а тюрбан, ермолку, фарджию и кошель он взял и убрал к себе, заперев их железным замком и запечатав их до той поры, пока не прибудет сын его брата, Хасан басрийский.

Что же до дочери везиря, то ее месяцы кончились, и она родила мальчика, подобного луне и похожего на отца красотой, прелестью, совершенством и блеском, и ему обрезали пуповину и насурьмили глаза, и передали нянькам, и назвали Аджибом.

И день был для него точно месяц, а месяц — как год; и когда над ними прошло семь лет, везирь отдал его учителю и поручил ему воспитывать его, научить его чтению и дать ему хорошее образование. И Аджиб пробыл в школе четыре года и начал драться со школьниками, и ругал их, и говорил им: "Кто из вас мне равен? Я сын каирского везиря!" И дети собрались и пожаловались старшему на то, что терпели от Аджиба, и старший сказал им: "Завтра, когда он придет, я научу вас, что сказать ему, и он закается ходить в школу. Когда он завтра придет, сядьте вокруг него и говорите: "Клянемся Аллахом, только тот будет играть с нами в эту игру, кто скажет, как зовут его мать и отца, а кто не знает имени своей матери и отца, тот сын греха и не будет играть с нами!"

И когда наступило утро и они пришли в школу и явился Аджиб, дети окружили его и сказали: "Мы будем играть в одну игру, но только тот будет играть с нами, кто скажет нам имя своей матери и отца". И все ответили: "Хорошо!" И один сказал: "Меня зовут Маджид, а мою мать — Алания, а отца — Изз-ад-дин"; и другой тоже сказал такие же слова. И когда очередь дошла до Аджиба, он сказал: "Меня зовут Аджиб, мою мать — Ситт-аль-Хусн, а отца — Шамс-ад-дин, везирь в Каире". Но ему закричали: "Везирь тебе не отец!" — "Везирь правда мой отец", — возразил Аджиб; и тогда дети стали смеяться над ним и захлопали в ладоши и сказали: "Его отца не знают! Вставай, уходи от нас, с нами будет играть только тот, кто знает, как зовут его отца".

И дети тотчас же разбежались и стали смеяться над Аджибом, и у него стеснилась грудь, и он задохнулся от плача. И старший сказал ему: "Мы знаем, что везирь — твой дед, отец твоей матери Ситт-аль-Хусн, но не твой отец. А твоего отца ты не знаешь, и мы тоже, так как султан выдал твою мать замуж за горбатого конюха, и пришли джинны и проспали с ней, — и у тебя нет отца, которого бы знали. Не думай же больше равняться с детьми в школе, пока не узнаешь, кто твой отец, а иначе ты будешь среди них сыном разврата. Не видишь ты разве, что сын торговца зовется по отцу? А ты? Твой дед — везирь в Каире, а твоего отца мы не знаем и говорим: нет у тебя отца! Приди же в разум!"

И, услышав от старшего из детей эти слова и позорящие его речи, Аджиб тотчас же поднялся и пошел к своей матери, Ситт-аль-Хусн, и стал ей жаловаться плача, но плач мешал ему говорить. И когда его мать услыхала его слова и рыдания, ее сердце загорелось огнем, и она спросила: "О сын мой, почему ты плачешь? Расскажи мне, что с тобою случилось".

И Аджиб рассказал ей, что он услышал от детей и от старшего, и спросил: "Кто же мой отец, матушка?" — "Твой отец везирь в Каире", — сказала Ситт-аль-Хусн; но Аджиб воскликнул: "Не лги мне, везирь — твой отец, а не мой! Кто же мой отец? Если ты не скажешь мне правду, я убью себя этим кинжалом".

И, услышав упоминание об его отце, Ситт-аль-Хусн заплакала, вспоминая сына своего дяди и думая о том, как ее открывали перед Бедр-ад-дином Хасаном басрийским и что у нее с ним случилось. И она произнесла такие стихи:

"Любовь в душе оставив, они скрылись,
И земли тех, кого люблю, — далеко.
Ушли они, и с ними ушло терпенье,
Расставшись со мною, и трудно уж мне быть стойкой.
Уехали — и радость улетела,
Исчез мой покой — и нет уже мне покоя.
И слезы они пролили мои, расставшись,
И льются из глаз обильно они в разлуке.
Но если когда захочется мне их видеть
И долго их мне придется прождать в волненье,
То вызову вновь я в сердце своем их образ,
И будут думы, страсть, тоска и горе.
О вы, чья память стала мне одеждой, —
Ведь, кроме страсти, нет у меня рубахи, —
Любимые, доколь продлится это
И долго ль меня вы будете сторониться?"

И она стала плакать и кричать, и сын ее тоже; и вдруг вошел к ним везирь, и при виде их слез его сердце загорелось, и он спросил: "Почему вы плачете?" И Ситт-аль-Хусн рассказала ему, что произошло у ее сына с детьми в школе; и он тоже заплакал, вспомнив своего брата и то, это между ними было и что произошло с его дочерью, и не знал он, что таится за этим делом.

И везирь тотчас же пошел и поднялся в диван и, войдя к царю, рассказал ему, что случилось, и попросил у него разрешения поехать и направиться в город Басру, чтобы расспросить о своем племяннике, и еще он попросил султана написать ему указы во все земли, чтобы он мог взять сына своего брата, где бы он его ни нашел.

И он заплакал перед султаном, и сердце султана сжалилось, и он написал ему указы во все земли и области.

И везирь обрадовался и призвал на султана благословение, и тотчас же ушел и снарядился для путешествия, захватив все необходимое и взяв с собою дочь и внука Аджиба. И везирь ехал первый день, и второй день, и третий, пока не прибыл в город Дамаск, и он нашел там деревья и каналы, подобно тому, как сказал об этом поэт;

Когда пришлось нам прожить в Дамаске и ночь и день,
Судьба клялась, что подобной ночи не будет впредь.
И спали мы, а сумрак ночи беспечен был,
И с улыбкой утро седые ветви тянуло к нам.
И заря казалась в тех ветках нам словно жемчугом,
Что рукою ветра срывается и слетает вниз.
И читали птицы, а пруд страницею был для них,
И писали ветры, а облако точки ставило.

И везирь расположился на площади Камешков и расставил палатки и сказал своим слугам: "Мы отдохнем Здесь два дня!" И слуги пошли в город по своим делам: один — продать, другой — купить, этот — в баню, а тот — в мечеть сынов Омейи[54], равной которой нет в мире.

А Аджиб вышел с евнухом, и они пошли в город прогуляться, и евнух шел сзади Аджиба с такой дубиной, что если бы ею ударить верблюда, он бы не встал.

И когда жители Дамаска увидели Аджиба и его стройный стан и блеск и совершенство (а он был мальчик редкой красоты — нежный и выхоленный, мягче северного ветра, и слаще чистой воды для жаждущего, и сладостнее здоровья для больного), за ним последовал весь народ, и сзади него бежали, и стали обгонять его, и садились на дороге, чтобы, когда он пройдет, посмотреть на него. И раб, по предопределенному велению, остановился возле лавки его отца, Бедр-ад-дина Хасана. (А у того вырос на лице пушок, и ум его стал совершенным за эти двенадцать лет; и повар уже умер, и Бедр-ад-дин Хасан получил его деньги и лавку, так как тот признал его у судей и свидетелей своим сыном.)