Василий Шульгин - Дни. Россия в революции 1917

• Название: Дни. Россия в революции 1917
• Автор: Василий Шульгин
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-496-01443-4

В феврале 1917 года российское государство было уничтожено в результате государственного переворота. Государь Николай II был предан, арестован заговорщиками и отстранен от власти. А дальше началась трагедия… Одним из тех, кто описал дальнейшие и предшествующие события, был Василий Витальевич Шульгин (1878–1976). Он был одним из лидеров русских националистов, депутатом Государственной Думы, противником либералов и революционеров. Но страшная правда истории такова: именно он вместе с лидером либералов-октябристов Гучковым принимал отречение царя в феврале 1917 года. И это было для него логическим финалом, а не отправной точкой. Патриот Шульгин, как и многие другие, блокируется с прозападными политиканами в стремлении изменить власть в стране и «отодвинуть» в сторону Николая II. Именно союз недалеких патриотов и прозападных либералов разрушит Россию. И в этом трагедия Шульгина, который проживет долгую жизнь и даже успеет послушать Хрущева, будучи гостем на XXII съезде КПСС. Книга мемуаров Шульгина «Дни» рассказывает о важнейших событиях в жизни нашей страны. 1905 год, переворот февраля 1917 года, отречения Николая II и его брата Михаила, при которых он лично присутствовал… Воспоминания Шульгина – это нерв истории. И урок всем русским патриотам. Нельзя разрушать свое государство, нельзя объединяться с врагами России.

---

О н а. Да, еще бы.

О н. Это ужасно… это просто ужасно…

О н а. Но если она действительно подчинилась влиянию Распутина? Ведь утверждают же, что он сильнейший гипнотизер. Если она верит в то, что он спасает и наследника, и государя, и Россию, наконец…

О н. В старину было хорошее для этих случаев слово. Сказали бы, что Гришка «околдовал» царицу. А колдовство изгоняется молитвой. А молиться лучше всего в монастыре…

О н а. Монастырь? Да, такие проекты есть… Но если… сам государь… им околдован?

О н. Если так, то нечего делать: мы погибли… Но я не верю в это… У меня нет этого ощущения… Нет, государь не околдован. Все эти рассказы про «тибетские настойки» – вздор… Он если околдован, то из себя самого, изнутри…

О н а. Как?

О н. Он не может не знать, что делается… Ему все сказано…

Его глаза раскрыты… Но он околдован каким-то внутренним бессилием. Ведь подумайте, что бы ему стоило только один раз рассердиться?.. И от этого Распутина ничего бы не осталось… Государыня бы билась в истерике… Хуже будет, когда в истерике забьется Россия… И тогда будет поздно. А теперь… Ах, если бы он рассердился!.. Если бы он один раз ударил кулаком по столу… Чтобы задрожало все кругом, а главное, чтобы задрожала царица…

О н а. Нет, вы положительно неравнодушны к «Домострою».

О н. Положительно. И я убежден, что сама царица этого жаждет в глубине души.

О н а. Почему вы так думаете?

О н. Потому что все женщины жаждут самодержца… Я знаю, вы скажете, что это «пошлость»… Но заповеди «не убий» и «не укради» – тоже «пошлость»… Однако пошлости этого рода обладают таким свойством, что стоит только от них уклониться и начать «оригинальничать», как мир летит вверх тормашками. И Россия скоро полетит… Потому что, только подумайте об этом ужасе – какая страшная драма происходит на этой почве…. Ведь ради слабости «одного мужа по отношению к одной жене» ежедневно, ежечасно государь оскорбляет свой народ, а народ оскорбляет своего государя…

О н а. Как?

О н. Да так… Разве это не оскорбление всех нас, не величайшее пренебрежение ко всей нации и в особенности к нам, монархистам, – это «приятие Распутина». Я верю совершенно, как это сказать… ну, словом, что императрица совершенно чиста… Но ведь тем не менее Распутин грязный развратник… И как же его пускать во дворец, когда это беспокоит, волнует всю страну, когда это дает возможность забрасывать грязью династию ее врагам, а нам, ее защитникам, не дает возможности отбивать эти нападения… Неужели нельзя принять во внимание, так сказать, «уважить» лучшие чувства своих верноподданных? Неужели необходимо топтать их в грязь, неужели нужно заставлять нас краснеть за своего государя?.. И перед врагами внутренними… и перед врагами внешними… а главное… перед солдатами. Это во время самой грозной войны, которую когда-либо вела Россия, это когда от психологии этих солдат зависит все… И подумайте, какое бессилие наше в этом вопросе. Ведь заговорить об этом нельзя… Ведь офицер не может позвать свою роту и начать так: «Вот говорят то, другое про Распутина – так это вздор»… Не может, потому что уже заговорить об этом – величайшее оскорбление. Ну, словом, это невозможно. И тем более невозможно, что может оказаться такой наивный или представляющийся наивным солдат, который скажет: «Разрешите спросить, ваше благородие, а что говорят про Распутина? Так что это нам неизвестно». Офицеру придется рассказывать, что ли?.. Ужас, ужас – безвыходное положение. А сколько офицеров верят в это?..

О н а. Да что офицеры… Весь Петербург в это верит. Люди, которые объясняют это вот так, как мы с вами, их очень немного… Большинство принимает самое простое, самое грязное объяснение…

О н. Да, я знаю… И вот это и есть другая сторона драмы… Это ежедневное, ежеминутное оскорбление государя его народом… Ибо эти чудовищные рассказы – то, что народ поверил в эти гадости, – это тяжкое и длящееся оскорбление всеми нами государя… Оскорбление такое безвыходное, безысходное… Он не может объяснить, что ничего подобного нет, потому что он не может об этом заговорить… Он не может вызвать на дуэль, потому что цари не дерутся на дуэлях… Да и кого бы он вызвал?.. Всю страну?.. Удивительно, конечно, что никто никогда не заступился за честь государыни… Но это происходит, вероятно, потому, что всякий сознает, что она сама создает обстановку, рождающую эти слухи… И вот этот страшный узел… Государь оскорбляет страну тем, что пускает во дворец, куда доступ так труден и самым лучшим, уличенного развратника. А страна оскорбляет государя ужасными подозрениями… И рушатся столетние связи, которыми держалась Россия… И все из-за чего?.. Из-за слабости одного мужа к одной жене… Ах, боже мой!..

О н а. Что?.. Ну что?..

О н. Вот что… Как ужасно самодержавие без самодержца…

* * *

Вот о чем денно и нощно жужжит Петроград. Однако, несмотря на эту непрерывную болтовню, в сущности, мы очень мало знаем достоверного об этом человеке, который несет нам смерть.

Немцы в нашем положении основали бы бесчисленное число обществ, ферейнов, посвященных изучению Распутина. У нас нет не только учебных обществ, занимающихся «распутиноведением», у нас попросту ничего хорошенько о нем не знают…

* * *

К тому же считается в высшей степени неприличным иметь с ним какие бы то ни было сношения. Поэтому, например, я в глаза его никогда не видел. Личного впечатления не имею.

Между тем было бы полезно его иметь. Потому что в этом человеке, несомненно, есть две стороны.

Вот, впрочем, то немногое, что я о нем знаю.

* * *

Вот рассказ некоего Р., киевлянина, которого Киев хорошо знает. Так как он был руководителем одной демократическо-монархической организации, то о нем говорят всякие гадости, но, по-моему, он старик честный, неглупый, хотя и не очень интеллигентный. Вот что он рассказывал.

– Перед тем как государь император и государыня императрица и Петр Аркадьевич Столыпин должны были приехать в Киев, за несколько дней получаю я телеграмму: «Григорий Ефимович у вас будет жить на квартире»… Я с Распутиным до этого времени не был знаком и не очень был рад, скажу вам по правде. Во-первых, и так много лишнего беспокойства, а у меня забот, вы сами знаете, было много… Потому что я, как председатель, при проезде государя, должен был со своими молодцами распоряжаться, чтобы все было как надо… А тут еще Распутин… А кроме того, сами вы изволите знать, что про него рассказывают, а у меня жена, вы знаете… Но, думаю, делать нечего: нельзя не принять… Приехал… Ничего… хорошо себя держит, прилично. Простой человек, всех на «ты» называет… Я его принял, как мог, он мне сейчас говорит: «Ты, милый человек, мне сейчас хлопочи самое как есть первое место, чтобы при проезде государя быть». Я сейчас побежал к господину Курлову [65]… Так да так, вот Распутин изволит требовать… Дали мне билет для него, только сказали, чтобы я смотрел, чего бы не было…

Ну вот… Поставили меня с моими молодцами на Александровской, около музея, в первом ряду… Среди них я Григория Ефимовича поставил. И молодцам моим сказал, чтобы смотреть за ним, как есть… А я хорошо знал, что уж кого-кого, а нас государь заметит. Потому мои молодцы так уже были выучены, как крикнут «ура», так уже невозможно не оглянуться… От сердца кричали – и все разом… Так оно и было. Вот едет коляска, и как мои молодцы гаркнули, государь и государыня оба обернулись… И тут государыня Григория Ефимовича узнала: поклонилась… А он, Григорий Ефимович, как только царский экипаж стал подъезжать, так стал в воздухе руками водить…

– Благословлять?..

– Да, вроде как благословлять… Стоит во весь рост в первом ряду, руками водит, водит… Но ничего, проехали… В тот же день явился ко мне на квартиру какой-то офицер от государыни к Григорию Ефимовичу: просят, мол, их величество Григория Ефимовича пожаловать. А он спрашивает: «А дежурный кто?» Тот сказал. Тогда Григорий Ефимович рассердился: «Скажи матушке-царице – не пойду сегодня… Этот дежурный – собака. А завтра приду – скажи»… Ну вот, ничего больше вам рассказать не могу… Жил у меня прилично… потом, как все кончилось, очень благодарил и поехал себе… Простой человек, и ничего в нем замечательного не нахожу…

* * *

А вот рассказ о том же событии, но совсем в других тонах. Осенью 1913 года ко мне в Киев пришел один человек, которого я совершенно не знал. Он назвал себя почтово-телеграфным чиновником. Бывало у меня в то время очень много народа. Я пригласил его сесть и уставил на него довольно утомленный взгляд. Он был чиновник как чиновник, только в глазах у него было что-то неприятное. Он начал так:

– Все это я читаю, читаю газеты и часто о вас думаю… Тяжело вам, должно быть?

Мне действительно было несладко в это время, но все же я не понял, о чем он, собственно, говорит, и ждал, что будет дальше.