Василий Шульгин - Дни. Россия в революции 1917

• Название: Дни. Россия в революции 1917
• Автор: Василий Шульгин
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-496-01443-4

В феврале 1917 года российское государство было уничтожено в результате государственного переворота. Государь Николай II был предан, арестован заговорщиками и отстранен от власти. А дальше началась трагедия… Одним из тех, кто описал дальнейшие и предшествующие события, был Василий Витальевич Шульгин (1878–1976). Он был одним из лидеров русских националистов, депутатом Государственной Думы, противником либералов и революционеров. Но страшная правда истории такова: именно он вместе с лидером либералов-октябристов Гучковым принимал отречение царя в феврале 1917 года. И это было для него логическим финалом, а не отправной точкой. Патриот Шульгин, как и многие другие, блокируется с прозападными политиканами в стремлении изменить власть в стране и «отодвинуть» в сторону Николая II. Именно союз недалеких патриотов и прозападных либералов разрушит Россию. И в этом трагедия Шульгина, который проживет долгую жизнь и даже успеет послушать Хрущева, будучи гостем на XXII съезде КПСС. Книга мемуаров Шульгина «Дни» рассказывает о важнейших событиях в жизни нашей страны. 1905 год, переворот февраля 1917 года, отречения Николая II и его брата Михаила, при которых он лично присутствовал… Воспоминания Шульгина – это нерв истории. И урок всем русским патриотам. Нельзя разрушать свое государство, нельзя объединяться с врагами России.

---

Этого хотите?.. Так вот заявляю вам: видит бог, запалю в вас, если не прекратите гадости…

Опять сильное движение в толпе. Вдруг как бы что-то прорвало. Какой-то сильный рыжий мужчина без шапки, с голыми руками и в белом фартуке закричал:

– Ваше благородие! Да мы их не трогаем! У нас, вот смотрите, руки голые!

Он тряс в воздухе своими голыми руками.

– А они зачем в нас стреляют с револьверов?

– Верно, правильно, – подхватили в разных местах. – Зачем они в нас стреляют?

Я хотел что-то возразить и поднял руку. На мгновение опять стало тихо… Но вдруг, как будто в подтверждение, в наступившую тишину резко ворвался треск браунинга.

Толпа взъелась. – А что!.. Вот вам… Ваше благородие, это что же?! Вы говорите… Я хотел что-то прокричать, но звонкий тенор в задних рядах зазвенел, покрывая все:

– Бей их, жидову, сволочь проклятую… И к небу взмылюсь дикое, улюлюкающее: – Бей!!!

Толпа ринулась по направлению выстрела. Рассуждать было некогда.

– Взвод, ко мне!!!

* * *

Мне удалось все же опередить толпу. Теперь мы двигались так. Передо мною была узкая кривая улочка. За моей спиной цепочка взвода, от стенки до стенки… За солдатами сплошная масса толпы, сдерживаемая каемкой тринадцати серых шинелей.

Впереди раздалось несколько выстрелов. Толпа взвыла. Я велел зарядить винтовки. Люди волновались, и дело не ладилось. Наконец справились. Двинулись дальше.

Завернули за угол. Это что?..

* * *

Улочка выводила на небольшую площадь. И вот из двухэтажного дома напротив выбежало шесть или семь фигур – еврейские мальчишки не старше двадцати лет… Выстроились в ряд. Что они будут делать… В то же мгновение я понял: они выхватили револьверы и, нелепые и дрожащие, дали залп по мне и по моим солдатам… Выстрелили и убежали.

Я успел охватить взглядом цепочку и убедиться, что никто не ранен. Но вслед за этим произошло нечто необычно быстрое… Толпа, которая была за моей спиной, убежала другим переулком, очутилась как-то сбоку и впереди меня – словом, на свободе, – и бросилась по направлению к злосчастному двухэтажному дому…

* * *

– Взвод, ко мне!.. Я успел добежать до дома раньше толпы и стоял спиной к нему, раскинувши руки. Это был жест – приказ, по которому взвод очень быстро выстроился за мной. Толпа остановилась.

В это время – выстрелы с верхнего этажа. – Ваше благородие, в спину стреляют. Я сообразил, что надо что-то сделать. – Вторая шеренга, кругом… Шесть серых повернулось. Но толпа пришла в бешенство от выстрелов и, видя перед собой только семь солдат (первая шеренга), подавала все признаки, что сейчас выйдет из повиновения.

– Стреляют, сволочь… Как они смеют?.. У нас руки голые… Бей их, бей жидову! Tрам-тарарам их перетрам-тарарам… Они завыли и заулюлюкали так, что стало жутко. И бросились.

Я решился на последнее: – По наступающей толпе… и по дому… пальба… взводом!!! Серые выбросили левые ноги и винтовки вперед, и взвод ощетинился штыками в обе стороны, приготовившись…

Наступила критическая минута. Если бы они двинулись, я бы запалил. Непонятным образом они это поняли.

И остановились. Я воспользовался этим и прокричал: – Если вы мне обещаете, что не тронетесь с места, я войду в дом и арестую того, кто стрелял. А если двинетесь, палить буду.

Среди них произошел какой-то летучий обмен, и выделилась новая фигура, я его не видел раньше.

Это был, что называется, «босяк» – одна нога в туфле, другая в калоше. Он подошел ко мне, приложил руку к сломанному козырьку и с совершенно непередаваемой ухваткой доложил:

– Так что мы, ваше благородие, увсе согласны.

«Согласие народа», выраженное через «босяка», меня устраивало, но не совсем. Я пойду «арестовывать», кого я оставлю здесь? Как только я уйду – они бросятся.

В это время, на мое счастье, я увидел далеко, в конце улицы, движение серых шинелей. Я узнал офицера. Это был другой взвод нашей роты. Я подозвал их, попросил встать на мое место около дома. Сам же со своим взводом обошел угол, так как ворота были с другой стороны.

Но ворота оказались на запоре. Пришлось ломать замок. Замок был основательный, и дело не клеилось.

* * *

Боже мой! Это что такое?! Какая-то новая, несравненно более многочисленная, словом, огромная толпа залила выходившие сюда улицы. Это, очевидно, из города. Та демонстрация, о которой вчера говорилось. Да, да… Патриотическая манифестация.

Хоругви, кресты… Затем торжественно несомые на груди портреты государя, государыни, наследника… Важное, как бы церковное, шествие… Вроде как крестный ход. Поют? Да – гимн.

– Взвод, смирно!!! Слушай – на караул!!!

Процессия медленно протекает, сопутствуемая огромными толпами. Гимн сменяется – «Спаси господи…» Прошли.

Мы должны продолжать свое дело. Наша толпа, демиевская, сначала совершенно затопленная процессией, теперь отсеялась. Она осталась и ждет финала – ареста «тех, кто стрелял».

Я приказываю: – Ломай замок! Но солдаты не умеют. В это время подходит фигура, кажется, тот самый, который докладывал, что они «увсе согласны».

– Дозвольте мне, ваше благородие. В руках у него маленький ломик. Замок взлетает сразу…

* * *

Во внутренности двора, сбившись в кучу, смертельно бледные, прижались друг к другу, кучка евреев. Их было человек сорок: несколько подозрительных мальчишек, остальные старики, женщины, дети…

– Кто тут стрелял?

Они ответили перебивающим хором:

– Их нема… они вже убегли…

Старик, седой, трясущийся, говорил, подымая дрожащие, худые руки:

– Ваше благородие… Те, что стреляли, их вже нет… Они убегли… Стрелили и убегли… Мальчишки… Стрелили и убегли…

Я почувствовал, что он говорит правду. Но сказал сурово:

– Я обыщу вас… Отдайте револьверы.

Солдаты пощупали некоторых. Конечно, у них не было револьверов. Но мое положение было плохо.

Там, за стеной – огромная толпа, которая ждет «правосудия». И для ее успокоения, и для авторитета войск, и для спасения и этих евреев, и многих других весьма важно, чтобы «стрелявшие» были арестованы. Как быть? Внезапно я решился…

– Из этого дома стреляли. Я арестую десять человек. Выберите сами…

Получился неожиданный ответ:

– Ваше благородие… арестуйте нас всех… просим вас – сделайте милость – всех, всех заберите…

Я понял. За стеной ждет толпа. Ее рев минутами переплескивает сюда. Что может быть страшнее толпы? Не в тысячу ли раз лучше под защитой штыков, хотя бы и в качестве арестованных?

Я приказываю все-таки выбрать десять и вывожу их, окруженных кольцом серых. Дикое улюлюканье встречает наше появление. Но никаких попыток отбить или вырвать. Чувство «правосудия» удовлетворено. Они довольны, что офицер исполнил свое обещание. Я пишу записку: «Арестованы в доме, из которого стреляли». С этой запиской отправляю их в участок под охраной половины взвода. (Они были доставлены благополучно – я получил записку из полиции; дальнейшая судьба: через два дня выпущены на свободу. На это я и рассчитывал.)

* * *

Желтые звуки трубы режут воздух. Трубят общий сбор. Мы бросились на эти сигналы. Что это?

Грабят базар…

* * *

На базар обрушилась многотысячная толпа. Когда мы прибежали, в сущности, все было кончено. Мы вытеснили толпу с базара, но рундуки были уже разграблены, все захвачено, перебито. Больше всего было женщин. Они тащили, со смехом, шутками и визгом. Иные, сорвав с себя платки, вязали огромные узлы.

– Брось, бесстыжая…

Она улыбалась мне виноватой улыбкой:

– Ваше благородие, пропадет ведь… Запалить бы в них надо по-настоящему, но не хватает духу.

Психологически это невозможно.

* * *

– Не помню уже, как в третьем часу дня ко мне собралась вся рота. Куда девались остальные офицеры – не знаю. Зато появился понтонный капитан с ротой понтонеров. Наш фельдфебель разыскал нас, и теперь мы все обедали, усевшись среди разбитых рундуков.

Пошел дождик, чуть темнело. Подошел фельдфебель.

– Ваше благородие. Тут народ стал болтать. У него сделалось таинственное лицо.

– Ну что?

– Насчет голосеевского леса…

– Ну?..

– Что там, то есть как бы неблагополучно…

– Что такое?..

– Жиды, ваше благородие…

– Какие жиды?

– Всякие, с города… С браунингами и бомбами… Десять тысяч их там. Ночью придут сюда.

– Зачем?

– Русских резать…

– Какой вздор!..

– Так точно – вздор, ваше благородие.

Но по его глазам я вижу, что он этого не думает.

* * *

Я должен был бы послать донесение об этом в батальон. Но я не послал, не желая попадать в дурацкое положение. Я только поставил пост на краю предместья, на всякий случай. Но сенсационное известие каким-то путем добежало и, по-видимому, в самые высокие сферы.