Мейлах Бакальчук-Фелин - Воспоминания еврея-партизана

• Название: Воспоминания еврея-партизана
• Автор: Мейлах Бакальчук-Фелин
• Издательство: Возвращение
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2003
• ISBN: 5-7157-0051-5

Мейлах Бакальчук-Фелин (1904–1961) — непосредственный свидетель Холокоста и участник еврейского Сопротивления в годы второй мировой войны, один из создателей первого еврейского партизанского отряда. События, описываемые автором, происходили в 1942–1944 годах на территории Украины и южной части Белоруссии. Полная драматизма жизнь партизан-евреев и сам факт широкого участия евреев в партизанском движении почти неизвестны нашему читателю.

---

Евреи из Серников узнали о нашем приходе и тайно навещали нас. Ни родителей, ни брата своего, ни кого-либо из родных я в своем местечке уже не застал. Мой отец Борух Аронович, которому было за восемьдесят лет, и средний брат Егуда-Лейб погибли в «акции» 9-го Ава в 1941 году. Мать моя Сарра Мееровна скончалась в 1940 году. Не застал я уже и свою нежную сестру Ривочку с семьей.

Несколько дней скрывались мы в сарае, затем вышли оттуда. Местечко выглядело тоскливо и обездоленно. Дома, крытые тесом и соломой, как в трауре, точно и они обречены. Мужчины, оставшиеся в живых после «акции» 9-го Ава, от голода и горести еле волочили ноги и выглядели как скелеты.

Я не узнал своих серниковских евреев, прежде здоровяков, работавших в лесах Жолкина, Сварыцевичей[6], Николаева и Дибровска. Они рубили лес, распиливали бревна, вязали плоты и гнали их по ближним и дальним рекам до самого Немана и Щары, Буга и Вислы. Теперь в местечке на улицах были почти одни женщины. Они бродили, как тени. Лица желты, глаза потухли. Счет времени велся по промежуткам между одной и другой резней в окрестных местечках. Отсюда делали вывод, сколько дней оставалось им жить.

Никакой надежды остаться в живых ни у кого не было, и все-таки временами появлялись проблески надежды на спасение. Эти искры быстро потухали и опять вспыхивали.

Вот из уст в уста передавался слух, что в Бутовском лесу появился партизанский отряд и в случае «акции» партизаны выступят в защиту евреев. Поговаривали, что немцы эвакуируются из Пинска, так как партизаны предъявили им ультиматум. Заговорили, что больше убивать евреев не будут, и в это же время разнеслась черная весть, что роют ямы на Суломирских[7] хуторах. Все эти слухи большей частью возникали в доме Баси, третьем доме от моста, где разместилась импровизированная молельня.

Катастрофа надвинулась теми же шагами и в том же виде, как и в других городах и местечках. Первыми признаками надвигающейся катастрофы было то, что евреев перестали брать на принудительные работы в поместья и фольварки; стали отбирать заказы у портных, сапожников, других мастеровых; толпы крестьян шныряли у заграждения гетто, жадно заглядывая туда; еврейских детей, работавших пастухами у крестьян, отправили обратно в гетто. Они бежали в гетто с плачем, заливаясь слезами — детские сердца предчувствовали свою страшную судьбу. Гетто было заперто и окружено разбойниками-полицаями. Каждого, кто пытался переступить границы гетто, расстреливали на месте.

Наступили сумерки. Находясь лицом к лицу со смертью, евреи начали бежать из гетто. Бежали несмотря на сильную стрельбу. Речка Стубла стала красной от еврейской крови. Люди падали, но продолжали бежать. Каждый думал, что лучше погибнуть убегая, чем быть уведенным к ямам. Бежали мужчины с женами и детьми, женщины с детьми, сами дети.

Почти треть Серниковского гетто бежала. Многие из бежавших были расстреляны, в основном когда бежали через мост или переправлялись через Стублу. Остальные погибли на следующий день, то есть на третий день после Рош-Гашана (еврейский Новый год[8]).

Гестаповцы, одетые в черные мундиры — мундиры смерти — прибыли ночью. Чтобы замаскировать свое появление, палачи еще у въезда в местечко — на Вичевских песках — выключили на автомашинах фары. Они прибыли на больших автомашинах. В ту ночь евреи уже не спали и хорошо слышали приезд гестаповцев. Некоторые евреи пытались спастись в последнюю минуту, но только отдельным удалось бежать из гетто.

За евреями пришли на рассвете. Как разбойники, бегали ради наживы из дома в дом крестьяне. Немцы и украинские полицаи шныряли по всем уголкам, сараям, подвалам, чердакам, штабелям дров и бревен — не укрылся ли где еврей. Всех гнали на Погурок — центр местечка — и здесь их грузили на машины — хуже чем скот. Многие прыгали с автомашин, но их сейчас же ловили и расстреливали на месте.

У Суломира были вырыты ямы. Этот слух оказался верным. Всех гнали или везли к ямам у Суломира, в четырех-пяти километрах от Серников.

Перед экзекуцией начальник гестапо произнес речь перед толпой крестьян, сбежавшихся сюда, как на спектакль. Он выговаривал крестьянам за то, что они плохо охраняли гетто и поэтому многие евреи сбежали в лес. Он предупредил, что рейхсфюрер будет недоволен проведенной здесь «акцией» — на свете не должен остаться ни один еврей.

Евреи стояли в немом горе. Старики обратили свои глаза к небу в ожидании, что в последнюю минуту свершится чудо.

Столинский хасид[9] Меир Винер сейчас же после речи гестаповского коменданта начал читать вслух молитву, которую все, даже маленькие дети, повторяли слово в слово.

…Ураганом пуль из винтовок, автоматов и пулеметов евреев загоняли в ямы и расстреливали. Многие из них были заживо засыпаны землей.

Лишь один еврей, мясник Лейбл Фиалков, выбрался из ямы после ухода гестаповских палачей и полицаев. Голый, он ночью прибежал в лес и рассказал нам об ужасной гибели евреев Серниковского гетто, описать которую не в состоянии человеческая рука.

Глава 2 В поле и в лесу

В тот вечер, в канун серниковской резни, я также бежал из гетто. Со мною бежали и дети моей сестры. Перед бегством я зашел в мой родительский дом, где жила жена моего брата — Хая с детьми. Я предложил ей идти со мною, но она была в состоянии полной апатии и не хотела, как сказала, подвергать опасности жизнь детей… Перед уходом из дома я взглянул на них, как бы предчувствуя, что прощаюсь с ними навсегда. Я запечатлел в своей памяти их лица, и до сих пор они стоят перед моими глазами.

С детьми моей сестры и еще с несколькими евреями выбрались мы тем же путем, которым несколько дней назад пробрались в серниковское гетто. Под градом пуль мы бежали без передышки. И на этот раз счастье снова оградило меня от смерти.

Опасность была велика и по ту сторону гетто. Поэтому бежали не по улицам, а по задворкам, перебираясь через заборы, и потом — по болотам, не успевшим высохнуть летом.

За местечком мы встретились с другими беженцами, вместе переправились вброд через речку, пересекли поле. В ольшанике среди редких деревьев и кустов присели отдохнуть. Из местечка еще доносилось эхо выстрелов. Усталые, мы заснули, и проснулись, когда уже был яркий день.

Нам некуда было деваться, и никто из нас не знал куда идти. Мы перебирались из поля в поле и из леска в лесок. Некоторые отделились от нашей группы и пошли на хутора, где у них были знакомые крестьяне. Нас осталось двенадцать: я с детьми сестры, лодочник Арон Кринюк с женой и четырьмя детьми, Нисон Бобров со своим семилетним сынком, юноша Зелик Ворона.

Мы блуждали два дня в лесах вокруг Серников. Потом от крестьянина-баптиста узнали, что сотни евреев бежали из гетто, но многие из них попали в руки враждебно настроенных крестьян, шнырявших по дорогам. Он нам посоветовал направиться в Николаевский лес, куда бежали многие евреи.

Мы тоже направились в сторону Николаевского леса, где находились хутора польских осадников[10], рассчитывая на то, что они, как пострадавшие от немцев, проявят к нам больше сочувствия, чем местные крестьяне.

На хуторах, недалеко от Николаева, в небольшом лесу, мы наткнулись на несколько десятков евреев. Среди них шли разговоры, что через несколько дней немцы разрешат им вернуться в Серники и оставят их в живых. Им хотелось верить в это. В действительности в некоторых местах немцы заманили евреев обратно в гетто и по истечении нескольких дней истребили.

В Пинске еще существовало гетто, и это истолковывалось так: раз пинских евреев до сих пор не уничтожили, то они останутся в живых. Некоторые евреи даже договаривались с польским осадником, чтобы он на лодке перевез их в Пинск, обещая расплатиться за это своими последними вещами, которые они захватили с собой при бегстве из гетто.

Были случаи, когда женщины, которым невмоготу была лесная жизнь, ушли в Пинск, переодевшись в крестьянскую одежду. Дошли слухи, что немцы всех пускают в пинское гетто, но, за исключением таких одиночек, никто в Пинск не пошел, понимая, что в конце концов и там всех истребят.

Мы разбились на мелкие группы, надеясь, что если ночью появимся в деревне, чтобы выпросить кусок хлеба или несколько картофелин, не так обратим на себя внимание крестьян. Мы также считали, что чем группа меньше, тем легче скрыться в лесу.

Наша группа забралась в лесную делянку километрах в десяти от Николаевских хуторов. Почва была вязкой и сырой. Нас мучил голод. Днем мы утоляли голод клюквой, росшей на моховых болотах. Ночью — направлялись на поля, расположенные на опушке леса, недалеко от хуторов. На этих убранных полях мы еще могли найти кочан капусты и накопать за ночь корзинку картофеля. Мы пользовались правом брать бесхозное, как наши далекие предки в библейские времена пользовались правом подбирать на поле неубранные колосья и забытые плоды.