Яан Кросс - Императорский безумец

• Название: Императорский безумец
• Автор: Яан Кросс
• Издательство: Известия
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1985

В историческом романе известного эстонского писателя Яана Кросса «Императорский безумец» перед читателем предстает трагическая история полковника русской армии Т.Г. фон Бока, участника военных походов 1805-1807 годов, русско-турецкой войны и Отечественной войны 1812 года, который, выйдя в отставку, решился послать Александру I проект, содержавший резкую критику самодержавия и крепостничества, что повлекло за собой десятилетнее заточение в Шлиссельбурге и Петропавловской крепости...

---

— Так что я попросила его такое разрешение сразу написать… Знаешь, я заметила, когда я всеми силами хочу, чтобы кто-нибудь что-то сделал, то обычно он делает. Если я тут же поблизости. И на этот раз тоже.

— То есть?

— Это разрешение уже у меня. Дату я сама должна проставить, когда мы будем уезжать.

Это, конечно, поразительное достижение. И я спросил:

— И ты поедешь и будешь отвечать?

Ээва закусила свои мягкие, но упрямого очертания губы и кивнула. Я спросил:

— Но ты же дала подписку и заверила, что будешь следить, чтобы…

Ээва соскользнула с моего стола — я понял, она сделала это, чтобы, говоря, можно было ударять ногой в пол:

— А я не собираюсь считать, что подобная подписка имеет какое-нибудь значение! Если она дана в подобных условиях!

Я усмехнулся:

— А царь считает, что имеет…

Ээва сказала:

— Пусть. Если он так наивен. Только он этого не считает. Он делает вид, что считает. И я делаю вид. Пока мы однажды не тронемся с места. Тогда — игра позади и делу конец.

29 апреля 1829 г.

Чему быть, того не миновать. На прошлой неделе, несмотря на весеннюю распутицу, прибыли Мантейфели с двумя огромными обозами. И еще не все семейство. Однако их куда больше, чем хотелось бы. Петер такой, как и прежде. С тяжелым синеватым подбородком и черной обкорнанной головой, он успел уже повсюду сунуть свой хмурый мрачный нос. И его по-прежнему насморочная и тихая, очевидно, не такая уж антипатичная Эльси. И пятнадцатилетняя Клэр, смущенная собственной полнотой, с колыхающимися пышными формами под стать какой-нибудь пекарше, она бывает надоедной, хотя порой эта болтушка остроумна. Затем одиннадцатилетний черноволосый чертенок Эмма и, кроме того, еще двое шумных, веснушчатых мальчишек — восьмилетний Макс и шестилетний Алекс. И при этом есть еще три старших сына от первого брака Петера: Герхард, Отто и Карл, тем уже больше двадцати, они живут отдельно, двое первых, как я понял, офицеры, а третий учится в Тартуском университете. Так что только летом мы будем иметь честь и радость ожидать их сюда — теперь, видимо, уже в наследственное имение их отца…

3 мая 1829 г.

Так и есть — чему быть, того не миновать… Сегодня утром, когда мы втроем по случаю воскресенья сидели в зале и Тимо играл нам на фортепиано, с самодовольным выражением лица вошел Петер. Самодовольным, насколько допускают его крохотный и немножко кривой рот, массивный подбородок и глубоко посаженные глаза с тяжелым взглядом.

Тимо едва ответил на его приветствие, но Ээва предложила ему сесть. Он расселся на нашем скрипучем диване и после нескольких вежливых фраз с явно слышимой недовольной ноткой сказал своим низким голосом примерно следующее:

— Друзья мои, я люблю открытые карты. Во всех делах и обоюдосторонне. Тимо, мне говорили, что ты будто бы что-то пишешь. Нет, я не собираюсь тебе, ну, запрещать. Пиши, если хочешь. Если ты иначе не можешь. Но я хочу читать то, что ты пишешь.

Мы все взглянули на него с нескрываемым удивлением. Очевидно, Тимо первым из нас пришел в себя. Мне показалось, что от раздражения голос его стал глухим:

— Как это понимать?

— А что тут понимать! — произнес Петер. — Я же сказал: я люблю открытые карты. — (Кстати, я уже не раз слышал, как в течение этой первой недёли пребывания в Выйсику Петер все говорил об открытых картах, а Эльси — за его спиной — умилялась, какой он бесконечно честный человек.) — Да-да, именно открытые карты. И да будет тебе известно… и вам тоже: я должен писать про тебя донесения генерал-губернатору. Два раза в месяц. Буду писать о том, как ты живешь, что ты говоришь, чем ты занимаешься. Я же не стану просто указывать, что ты занимаешься бумагомаранием, не поинтересовавшись тем, что именно ты пишешь.

— А почему бы тебе не писать именно так? — спросил Тимо. — Никто из знающих тебя не заподозрит, что ты скрываешь свой глубокий интерес к написанному слову. Кстати, а разве ты не нарушаешь предписания? Когда во всеуслышание объявляешь нам, что тебя обязали писать обо мне донесения. Тебе же поручен тайный надзор!

Петер склонил голову вправо и выставил подбородок:

— Слушай, фон Бок, тебе бы следовало это понимать, хотя ты и лишен понимания: Мантейфель — не доносчик. Это первое. Но и не слепой исполнитель предписания, это второе. Да и какой может быть толк от тайного надзора?

— А от гласного может? — спросил Тимо.

— Во всяком случае, не исключен. При условии, что ты настолько разумен, что оставишь свое бумагомарание. Если оно подозрительно и если ты знаешь, что с тебя не спускают глаз.

— Значит, ты хочешь прочитать то, что я написал? И думаешь, что тебя это позабавит?

— Не знаю, позабавит меня или нет, — сказал Петер, — но сейчас я во всяком случае не забавляюсь. Мне еще нужно обойти здоровенное поле, убедиться, до чего спустя рукава этот новый управляющий Тимм его унавозил. Так что — дай мне ключ от твоего письменного стола.

Тимо уперся локтями в подлокотники кресла и слегка сблизил кончики растопыренных пальцев обеих рук. Он сказал тихо, безо всякой аффектации:

— Тебе… добровольно?.. никогда.

Я видел, как побледнела Ээва, как напрягся у нее рот, но прежде, чем она успела что-либо произнести, Петер даже быстрее и податливее, чем я мог бы предположить, сказал:

— Кхм… Ну, насилия я не стану применять. Если нет, так нет. — Он кисло улыбнулся и завел другой разговор — Помните, как вы обиделись, когда я велел переселить вас из господского дома сюда? А чем вам здесь плохо? Сухо так, что аж звенит. А за окнами… я представляю себе, какой здесь весной будет запах, когда все зацветет. И красиво как. Если бы мы могли разместиться, я бы, не раздумывая, поселился здесь. И послал бы вас обратно в господский дом. Там ведь в комнатах со стороны сада со стен течет от сырости.

Тимо спросил:

— Разве у тебя в Харми этого не было?

Петер серьезно ответил:

— Намного меньше, чем здесь.

Тимо сказал почти совсем без иронии:

— Я тебе советую, поезжай обратно. И тебе самому было бы лучше, и всем остальным тоже.

Петер посмотрел на Ээву и на меня, как бы ища помощи. Казалось, ему хотелось рассмеяться, но он остался серьезен. Он развел руками и, глядя в нашу сторону, пробормотал, ни к кому не обращаясь:

— Ну, что ты скажешь сумасшедшему?!

Потом медленно поднялся, кивнул нам на прощание и вышел.

На мой вопрос, думает ли Тимо как-то защитить от него свои бумаги, он ответил односложно: «Увидим…» Так что я не стал раздумывать, сказать ли ему о тайнике, где я прячу бумаги. Я решил, что говорить об этом значило бы слишком обнажить самого себя. Хотя я не верю, что Петер откажется от своего плана ознакомиться с бумагами Тимо.

4 мая 1829 г.

Вчера поздно вечером Тимо постучался ко мне. Сказал, чтобы я зашел на их половину. Он добавил:

— Однажды тебе уже довелось быть арбитром. Помнишь, между мною и Георгом. Так будь же на этот раз арбитром между мной и женой.

Нам не пришлось идти дальше столовой. Ээва сидела у обеденного стола и вязала чулок, и я заметил, что лицо у нее более застывшее, чем когда-либо. На столе — недопитая чашка с чаем и уложенные на серебряном блюде поверх белой салфетки ломтики золотистого шафранного штрицеля с изюмом.

Я сказал:

— Ишь какой красивый штрицель ты испекла, — ибо это не могло быть изделием Лийзо, я никогда но видел, чтобы она подала на стол что-либо подобное.;

— Его испекла не я, — сказала Ээва, — именно поэтому Тимо и счел нужным тебя позвать…

Выяснилось, что штрицель испекла Эльси в господском доме. Она сама принесла его в Кивиялг и поставила в столовой на стол в отсутствие Ээвы и Тимо, которые в это время гуляли вдоль уже просохшего края поля, за парком, обеспокоенные утренним разговором с Петером. Когда они вернулись, Кэспер показал им штрицель Эльси и передал ее слова: он сделан по рецепту их покойной матери, то есть матери госпожи Эльси и господина Тимо… Тимо сказал, обращаясь ко мне:

— Я видел, что при словах Кэспера Ээва нахмурилась. Я спросил, почему ей не нравится, что моя сестра принесла нам штрицель. И поскольку она не ответила, я попросил ее сказать мне от чистого сердца всю правду. Но этого, наверно, даже и в своей семье нельзя требовать… потому что… Китти… будь добра, скажи Якобу, что ты мне ответила.

Ээва подняла глаза от чулка, который вязала. Она странно усмехнулась, как мне показалось, но глаза были серьезны и полны боли:

— Я сказала, что, по-моему, нам не следует принимать принесенный Эльси штрицель. Я уверена, что она знала об утреннем визите Петера, и принесла нам этот штрицель, чтобы загладить поступок мужа. Во всяком случае и для этого тоже. И если мы его примем, она подумает, что мы согласились с тем, ради чего приходил Петер.