Яан Кросс - Императорский безумец

• Название: Императорский безумец
• Автор: Яан Кросс
• Издательство: Известия
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1985

В историческом романе известного эстонского писателя Яана Кросса «Императорский безумец» перед читателем предстает трагическая история полковника русской армии Т.Г. фон Бока, участника военных походов 1805-1807 годов, русско-турецкой войны и Отечественной войны 1812 года, который, выйдя в отставку, решился послать Александру I проект, содержавший резкую критику самодержавия и крепостничества, что повлекло за собой десятилетнее заточение в Шлиссельбурге и Петропавловской крепости...

---

В непроглядной тьме, под дождем с ветром я прошел по прибрежной улице до корабельного причала и заглянул в окно сторожевой будки. Раньше я послал туда с ресторанным мальчиком на троих стражников три кряквы и шесть бутылок пива. Он отнес их, будто бы от самого капитана. Что означало почти приказание: вылакать все до дна. И его подчиненные, во всяком случае в этом отношении, оказались людьми исполнительными. Штормовой фонарь, горевший на маленьком столике, давал возможность отчетливо видеть, как они ничком дрыхли на трех скамьях вокруг стола. Я приоткрыл дверь в будку, протянул было уже руку, чтобы погасить фонарь, но передумал. Решив, что темная будка скорее могла привлечь внимание, я снова закрыл дверь. Огонек из кормовой каюты на «Амеланде» мелькал тут же у причала, на сто шагов ближе к устью реки.

Через четверть чаш я снова был в летнем домике Цвибельберга Юрик спал на полу, на соломенном тюфяке. Ээва и Тимо сидели при свече на чемоданах у шаткого столика. Ээва нашла какой-то бидончик и дрова и сварила чай. Над столом от чашек, вынутых из саквояжа, поднимался пар.

Я сказал:

— Пора.

Ээва сказала:

— Да. Минутку. Я сложу чашки и разбужу Юрика. Иди, скажи Юхану, чтобы он спускался.

Тимо встал. Он поднес к горлу руки со сцепленными пальцами. Он сказал:

— Подождите… Друзья мои… мне смертельно стыдно… что я, когда было нужно, не сумел этого выяснить для себя…

Ээва стояла у стола, сливала остатки чая в ведро и вытирала белым полотенцем чашки. Я заметил, как моя сестра странно испуганно повернула к Тимо вдруг будто застывшее лицо и как приоткрылся у нее рот.

Тимо сказал: «Однако, слава богу… я пришел к решению…» Он поднял взгляд от стола и поглядел Ээве и мне в глаза:

— Я не могу уехать.

Ээва опустилась на чемодан и закрыла глаза. Мгновение ясно был слышен ветер за окном. Потом в полотенце, которым Ээва вытирала чашки, раздался хруст. Ее взгляд был устремлен на стену. Не глядя, она крошила ручку, отломленную от чашки. Тимо этого не заметил. Он прошел между столом и чемоданом. Я сказал:

— Тимо… ты в самом деле… сошел с ума…

Он мельком взглянул на меня и произнес, но не в ответ на мои слова:

— Да-да. Я признаю: мне стыдно. Два года Китти этим занималась. И ты тоже. И я допускал, чтобы это происходило. От слабости…

Он говорил как-то сбивчиво, и будто отсутствуя, и все же с лихорадочным подъемом.

— …Я не знаю, поймете ли вы это… Когда человек стоит под огнем картечи… тогда это ведь по-человечески, что он хочет уйти оттуда… И если его жена и его ребенок… стоят тут же неподалеку… на грани смертельной опасности… и хотят помочь ему оттуда уйти… и он сам должен помочь им уйти оттуда, где они из-за него… а он в сражении… тогда может случиться, что аргументы pro и contra[76] растут с такой парализующей силой, что человек не способен принять решения и вытесняет из своего сознания категорический императив… бежать с поля боя недопустимо! Китти, ты же помнишь — я послал тебе однажды оттуда письмо, в котором была та же мысль. И вы ведь оба помните, что сказал когда-то Пален…

Я крикнул:

— Я точно помню, что говорил Пален! Что он сразу же поддержал бы твое бегство, если бы ты был в том же положении, что и он. В то время ты не был. А сейчас ты — в сто раз худшем! И ты в нем не один. Твоя жена изводится с тобою рядом! Твоего сына превращают в опорный столп всего того, что ты пытался сломать…

Тимо прервал меня:

— Но Пален сказал еще кое-что… помните: на чужбину уходят те, которые хотят отомстить за себя…

Я спросил — знаю, что хотел тем самым не только заставить его действовать, но от разочарования и злости еще и просто уколоть:

— А ты не думаешь, что уже давно пришел твой час отомстить за себя?!

Жестом правой руки он отмел мои слова в сторону:

— Якоб… помнишь… Пален сказал: кто хочет чего-то более значительного, тот остается дома…

Я воскликнул:

— О дьявол… с таким сумасшедшим, как ты, не стоит спорить. Кто настолько слеп, что в такую минуту отказывается от всего, что нами предпринято… Ну скажи, к чему более значительному можно стремиться или чего достигнуть в выйсикуской тюрьме? Глупец!..

Тимо обеими руками схватился за галстук. У него побелели суставы.

— Якоб… разве ты этого не понимаешь… Китти, ты должна меня понять — это моя битва… с императором, с империей… с той, что у нас… Я благодарю господа за то, что он дал мне силы прийти к этому решению. Дал мне понять: что смог бы я делать в чужой стране?! У меня нет денег, чтобы что-нибудь печатать. И если бы даже я нашел деньги, слово мое сюда все равно бы не дошло. А если бы и дошло, то для слишком многих было бы словом изменника! Нет-нет… если уж куда-нибудь ехать, то только не в Швейцарию. Тогда только туда, — он показал в темноту за окном, — за Иркутск, где уже есть другие… А для меня единственно правильно находиться там, где меня заставляют находиться. Быть там… подобно железному гвоздю в теле империи…

Я еще раз повторил от чистого сердца: «Глупец…» — и понял: если уж он принял слепое решение — спорить с ним бессмысленно. Может быть, я даже высказал бы все, что рвалось у меня из души: честное слово, это же совершенное безумие! Я уже пятый раз в Пярну! Но если бы только это… Люди рискуют тюрьмой и жестокими штрафами… Мы создаем огромный плацдарм от Таллина и Петербурга… И вам придется выложить Снидеру за труды и риск по крайней мере пятьсот рублей впустую… Знаете что, подите вы ко всем чертям и делайте дальше, что хотите, — больше я с вами дурака валять не намерен! Но я ничего не сказал — потому что мы все вдруг повернулись к Юрику. Мальчик сидел на соломенном тюфяке между окон. Золотые пуговицы на черной курточке гардемарина поблескивали от пламени свечи. Он воскликнул:

— Папа! Они соблазняют нас бежать! Я понимаю! Но мы ведь не убежим?! Правда?! Это было бы против повеления императора! Это было бы позорно…

Ээва крикнула:

— Юрик, ради бога — замолчи!

Я сказал, не надеясь, что это могло бы изменить решение Тимо, следовательно, просто со злости… ну, скажем, от разочарования, что меня так одурачили:

— Видишь, Тимо, как научили думать твоего сына! Вопреки императорскому повелению — значит позор!..

Ээва сказала:

— Якоб, ты мог бы быть великодушнее… — Она подошла к Тимо и положила руки ему на плечи. Она сказала — Я уважаю твое решение. Потому что я… я почти понимаю твои мотивы… Жаль только, что ты так поздно… Как же получилось, что ты раньше…

Тимо взял Ээву за руки. От облегчения он говорил почти весело:

— Знаешь… я так много это взвешивал. И сейчас в последние минуты, когда я сидел там на дворе… сейчас вдобавок к тем аргументам Палена… мне пришли на память… помнишь… его слова, что, может быть, он остался из любви к своим померанцам… может быть, самым северным во всей Европе… и особый горьковатый вкус этих померанцев… Я не знаю, испытывали ли вы, какой властной может быть иной раз память вкуса… И именно в этот момент, когда вкус померанцем возник в моей памяти… у меня в руке оказались ягоды рябины с того дерева, и я безотчетно положил их в рот… и тут вдруг во рту и во всем теле ощутил их ожидаемую сладость и невероятную горечь — тот же вкус, только у этих ягод он несравнимо более горький и властный…

Он вынул из кармана гроздь рябиновых ягод и поднес ее к Ээвиному рту.

— Видишь, вот они… — Он обнял Ээву за шею и прижался лицом к ее лицу. Гроздь незрелых оранжевых ягод возле их губ… Он сказал — Я понимаю, делайте со мной что хотите… Но и из-за этих ягод я не могу никуда уехать…

Короче говоря, в полночь я вручил в известном мне пустом доме боцману с «Амеланда» вместо своих беглецов пятьсот рублей золотом для передачи капитану Снидеру в уплату за его труды и риск и просил передать ему, что в дальнейшем он нам не понадобится. И поскольку я все равно бродил по городу, то, несмотря на дождь, зашел еще раз к Ингерфельду. Я постучал с черного хода — немало я роздал чаевых. Капитан Гланс по-прежнему спал мертвецким сном на том месте, где я его оставил. Я перевел обратно его часы, принес из печки сапоги и поставил под его ложе.

Сегодня на рассвете я отправил моих господ в полном составе обратно в Выйсику — и не знаю, нужно от всего этого плеваться, смеяться или плакать.

Пыльтсамаа, 18 марта 1830 г.

Нынешняя тихая и снежная зима в сущности уже идет к концу, а кажется, что она еще в полной силе. Если судить по высоте сугробов.

О том, что творится в Выйсику, с осени ничего не знаю. Через неделю после моего возвращения из Пярну была здесь Ээва и забрала по желанию Тимо ту памятную шкатулку с его рукописями. Так что подробнее изучить их я так и не смог. Однако в том, что тогда подумал, я все же почти уверен.