Михаил Долбилов - Русский край, чужая вера. Этноконфессиональная политика империи в Литве и Белоруссии при Александре II

• Название: Русский край, чужая вера. Этноконфессиональная политика империи в Литве и Белоруссии при Александре II
• Автор: Михаил Долбилов
• Жанр: История
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-4448-0305-9

Опираясь на христианские и нехристианские конфессии в повседневных делах управления, власти Российской империи в то же самое время соперничали с главами религиозных сообществ за духовную лояльность населения. В монографии М. Долбилова сплетение опеки и репрессии, дисциплинирования и дискредитации в имперской конфессиональной инженерии рассматривается с разных точек зрения. Прежде всего – в его взаимосвязи с политикой русификации, которая проводилась в обширном, этнически пестром Северо-Западном крае накануне и после Январского восстания 1863 года. Царская веротерпимость была ограниченным ресурсом, который постоянно перераспределялся между конфессиями. Почему гонения на католиков так и не увенчались отказом католичеству в высоком статусе среди «иностранных вероисповеданий» империи? Каким образом юдофобия, присущая многим чиновникам, сочеталась с попытками приспособить систему государственного образования для евреев к традиционной религиозности? Поиску ответов на эти и другие вопросы, сфокусированные на отношениях государства, религии и национализма, посвящена данная книга.

---

Отмеченное Стороженко отсутствие единой стратегии и руководства в наступлении на католицизм не случайно. Массовые обращения католиков в православие не были приоритетом Муравьева, сколь бы враждебно он ни высказывался о ксендзах и монастырях. Ни его собственный административный опыт, ни представление, которое он разделял со многими высшими бюрократами, о задачах конфессиональной политики не располагали к оптимистическому воззрению на религиозные обращения как средство интеграции Западного края в состав империи. Самому стилю администрирования Муравьева противоречило привнесение миссионерского рвения в работу бюрократического аппарата, особенно в низовых его звеньях. Один из доверенных подчиненных Муравьева, заведующий общим делопроизводством генерал-губернаторской канцелярии П.А. Черевин вспоминал через несколько лет после описываемых событий: «В частных с ним разговорах я убедился, что он избегал этого дела (обращений в православие. – М.Д.) и всегда твердил, что это не оружие, которым можно побороть латинство. Сознавал ли он силу сего последнего или предугадывал ли он нашу собственную слабость, нерешительность, отсутствие преследования принятой мысли, осталось для меня загадкою…»[697]. К этому свидетельству о воззрении Муравьева на силу католицизма мы еще вернемся ниже, а пока скорректируем излишне категоричное утверждение о том, будто он «избегал» обращений. Как раз анализ тех случаев, когда Муравьев одобрял действия светских и духовных лиц, нацеленные на приращение православной паствы за счет католической, проясняет его взгляд на предел возможного и допустимого в конфессиональной инженерии государственной власти.

Интерес Муравьева неизменно вызывали дела, связанные с т. н. разбором паствы, т. е. проверкой конфессиональной принадлежности по доступным приходским документам. Как уже отмечалось выше, споры об этом между православным и католическим клиром на территории северо-западных губерний – одно из наследий униатства – не утихали в течение 1840–1850-х годов.

В ноябре 1864 года архиепископ Минский и Бобруйский Михаил и минский губернатор сообщили Муравьеву о переходе в православие 237 крестьян деревни Куродичи Речицкого уезда. Первотолчком послужила жалоба мозырского декана[698] на местных чиновников палаты государственных имуществ, которые, как полагал декан, принуждали куродичских крестьян к принятию православия, не гнушаясь угрозами. В Куродичи отправился судебный следователь вместе с православным священником – в качестве «депутата со стороны духовной». На месте выяснилось, что никаким угрозам крестьяне не подвергались, если не считать того, что чиновники неоднократно упрекали их за исповедание веры, чуждой их предкам[699]. Осведомленные о том, что к ксендзу уже послан из Куродичей ходок с просьбой показать старые метрические записи католического прихода, следователь и священник захватили с собой и предъявили крестьянам униатские метрические книги, из которых явствовало, что «предки их были православного исповедания». (В согласии с официальной идеологемой, униатское вероисповедание предков легитимировало принадлежность потомков к православию, и только к нему.) Вскоре после приезда следователя вернулся и побывавший у ксендза крестьянин. Не показав ему никаких записей, ксендз передал через него жителям Куродичей приказание, чтобы «в случае увещания принять православие уходили в лес». «Приказание это возбудило в крестьянах негодование, и они все единодушно и добровольно согласились воссоединиться с Православною церковию, прося осмотреть костел их и принять меры, чтобы находящаяся в нем утварь и прочее имущество не были захвачены ксендзами», – писал Муравьеву минский губернатор[700].

Муравьев немедленно распорядился о переделке Куродичского костела в православную церковь. Удовольствие, с которым он встретил известие об успехе «воссоединительного» дела в Куродичах (и о котором очень скоро узнали в Минске), отразилось в благодарственном письме к нему от крестьян, составленном, несомненно, под наблюдением местных властей, с учетом ожиданий Муравьева, и изображающем переход из католицизма в православие вопросом не столько религиозной совести, сколько исторической памяти. Письмо открывалось признанием: «Мы были польские католики по исповеданию, говорили же по-белорусски, даже соблюдали посты и праздники Православной церкви».[701] Эта характеристика перекликалась со столь памятной Муравьеву правительственной версией «воссоединения» униатов с православной церковью 1839 года, согласно которой сохранение исконной обрядности являлось, при языковом единстве между белорусами и великорусами, залогом духовной близости униатов к православию. «…При разъяснении нашего происхождения от православия, – говорилось далее в письме, – священник Малевич представил нам старые метрические книги, из которых вычитали, что не только предки наши, но даже некоторые из нас были крещены униатским священником и что наша деревня и церковь принадлежали приходом к соседней униатской церкви. Тогда как бы чешуя спала с наших глаз, тогда мы поняли, что ксендзы морочили нас…» А из беседы с благочинным после первой православной службы в бывшем костеле крестьяне узнали, «какие козни и насилия употребляемы были ксендзами для совращения из православия в свое исповедание. Мы не могли без ужаса слушать этой страшной истории»[702].

Тропы прозрения, вообще типичные для нарратива религиозного обращения[703] («чешуя спала с наших глаз»), встраиваются здесь в конвенциональную логику бюрократической аргументации («вычитали»). Крестьяне будто бы обрели откровение в формальном, почти нотариальном подтверждении того, что их предки принадлежали к униатству, – между тем как само отождествление унии с православием было в данном случае условной формулой из того же бюрократического дискурса. Письмо гораздо больше рассказывает нам о бюрократической концепции смены приписанной конфессиональной идентичности, чем о восприятии перехода в православие крестьянами.

В русло разбора оспариваемой паствы Муравьев стремился направить и деятельность частных миссионеров. Одним из них был отставной поручик, небогатый помещик В.К. Высоцкий, бывший католик, обратившийся в православие в 1858 году после исцеления от тяжелой болезни у мощей св. Тихона Задонского[704]. Высоцкий, по словам архиепископа Минского Михаила, «посвятил себя аскетической жизни и на труд обращения прежних своих единоверцев в Православие». Убедившись в том, что Высоцкий «глубоко проникнут чувством русского патриотизма, обладает сметливостью и практическими религиозными познаниями для проповедования Православия околичной шляхте» (т. е. в той социальной среде, из которой он вышел), а также и «в сердечной преданности его миссионерскому призванию», Михаил просил и получил разрешение Муравьева на поручение Высоцкому распространять в народе иконы, наперсные крестики и духовную литературу[705].

Высоцкий вскоре развил энергичную деятельность в Пинском уезде. На свою миссию он смотрел и побуждал смотреть других как на почетное личное поручение генерал-губернатора. Заручившись содействием местных православных священников, чиновников ведомства государственных имуществ (в округе проживали в основном государственные крестьяне) и жандармского офицера, он, как и «обратители» в Куродичах, избрал главным орудием миссионерской пропаганды хранившуюся в православной консистории документацию за предшествующие десятилетия. Предъявление приходских списков, записей о крещении жителей данного села или их предков в униатском храме подкреплялось административным нажимом, и в ряде случаев католические деканы были вынуждены сами уведомлять прихожан об их перечислении в ближайший православный приход. В письме помощнику генерал-губернатора А.Л. Потапову, изобилующем просторечными выражениями и ошибками в орфографии и грамматике, Высоцкий бесхитростно заявлял: «…это избранный мой любимый предмет об исключении их из списков католических»[706]. Иными словами, собеседованию с крестьянами об основах веры и религиозной истине новоиспеченный миссионер предпочитал куда более простую процедуру, нечто вроде коллективной перерегистрации. Крестьянам внушали, что они неправильно считают себя католиками.

К успеху это приводило не всегда. Так, прихожане костела в Охове Пинского деканата, дав в ноябре 1864 года «с добровольного своего расположения» подписки о «выполнении в точности всего того, что потребует наша церковь» и согласившись на переделку костела в православный храм, вскоре доставили Высоцкому много неприятных хлопот. Уже после освящения церкви они, «по-видимому, с подстрекательства соседних помещиков, коих предковские фамилийные прахи погребены около этой церкви… совершенно было отложились, давши как бы твердое намерение умереть католиками…». Против предполагаемого «подстрекательства» богатых католиков (в глазах которых, как нетрудно догадаться, подстрекателем и махинатором был именно Высоцкий) следовало употребить более изощренные приемы, чем уведомление крестьян явочным порядком о незаконности исповедания ими католической веры. Пригодились пастырские навыки протоиерея Грудницкого: он, «зная хорошо католическую службу, исповедывая их с применением к форме ксендзовской, разрешил некоторые недоразумения, по их понятию, ломание веры (sic. – М.Д.)»[707]. Гибридизация православной и латинской обрядности, столь осуждаемая миссионерами вроде Высоцкого в деятельности католической церкви, напротив, приветствовалась, если имелась надежда посредством такого совмещения удержать вчерашних католиков в новом вероисповедании.