Франсина Доминик Лиштенан - Елизавета Петровна. Императрица, не похожая на других

• Название: Елизавета Петровна. Императрица, не похожая на других
• Автор: Франсина Доминик Лиштенан
• Издательство: Астрель
• Жанр: История
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-271-065491-В

Елизавета Петровна.

Ее называли «искрой Петра Великого» — лесть это или истина?

В данной биографии одной из самых значительных женщин не только российской, но и мировой истории Франсина Доминик Лиштенан. использовавшая в работе над книгой множество ранее не публиковавшихся документов, создаст портрет сильной, многогранной личности и блестящей правительницы. Елизавета Петровна впервые в европейской истории отменила смертную казнь, выпустила декреты, уравнивавшие женщин в правах с мужчинами, проповедовала передовые — даже по представлениям нашего времени — нормы градостроительства, дипломатии и охраны окружающей среды.

Так почему же Елизавета Петровна осталась в памяти потомков просто «веселой царицей», более всего любившей праздники и развлечения?

Умышленно или нет преуменьшена ее роль в российской и европейской истории?..

---

Члены Верховного совета встречали Анну на подступах к столице, в нескольких верстах от города. Остерман, по обыкновению, «блистал своим отсутствием»: он всегда исчезал, как только ситуация принимала рискованный оборот. Государственный канцлер Головкин почтительно вручил новой владычице орден Святого Андрея Первозванного, она же при этом заметила: «Да, верно, я забыла его надеть»{112}. Взяла орден и сама его себе прицепила. Советники испытали некоторое замешательство, когда она пожелала принять присягу гвардейцев, звучащую в точности как та, что позволила Екатерине завладеть троном. При этом Анна собственноручно поднесла им выпить. Невзирая на поставленные ей условия, она позволила величать себя полковником Преображенского полка, а своего кузена Семена Салтыкова произвела в генерал-лейтенанты того же полка. Долгорукий и Голицын, почуяв неладное, попытались как-нибудь изолировать вновь прибывшую, а главное — отсрочить ее торжественный въезд в Москву. Но заговорщики, сторонники самодержавия Гаврила Головкин — креатура Петра Великого — и Остерман, поддерживаемые Никитой Трубецким, Алексеем Черкасским и Семеном Салтыковым, последовательно пеклись об интересах Анны. Она же через посредство фрейлин была осведомлена об интригах и раздорах внутри Верховного тайного совета.

28 февраля 1730 года на первом же пленарном заседании царица приняла делегацию, возглавляемую князем Черкасским. В самых пышных выражениях он осудил условия, что были поставлены ее величеству. И просил ее созвать своих сановников, генералитет, офицеров и дворян, чтобы найти форму правления, достойную русского народа. Тогда царица приказала принести ей пресловутый проект и прочитать его вслух. И после каждого параграфа иронически предлагала ассамблее одобрить прочитанное, вызывая тем самым взрывы негодующих воплей. Офицеры гвардии вконец разбушевались, протестуя против условий, навязанных их госпоже, которую они в финале приветствовали как императрицу. Вскоре к военным примкнули члены совета из мелкопоместных дворян. Тогда царица собственными руками разорвала договор, который подписала в Митаве. Самодержавное правление существовало на Руси испокон веку, и Анна, взойдя на трон по праву наследства, а не вследствие избрания, будет обвинять в гнусной измене и осуждать как преступника всякого, кто станет противиться ее абсолютной власти. Верховный тайный совет будет упразднен и заменен кабинетом министров, включающим трех человек: Головкина, Черкасского и Остермана, по-прежнему ответственного за внешние сношения. Реабилитированный Ягужинский получит обратно свою должность генерального прокурора; его пособники Трубецкой, Чернышев и Салтыков также получат повышение и займут ключевые посты в государстве и в армии. Войска меж тем изготовились к новой присяге. На каждом перекрестке установили посты. Голицына и Долгорукого сослали в их имения, подальше от столицы. И наконец, во все губернии были разосланы курьеры с отрадной вестью: Россия вновь имеет царя. Ну, в данном случае — царицу.

Ошибки кланов Долгорукого и Голицына, как полагает анализировавший их действия Манштейн, послужили впоследствии уроком сторонникам Елизаветы, которые были полны решимости их не повторять. Олигархи упустили возможность стакнуться с духовенством, особенно с Прокоповичем, серым кардиналом самопровозглашенных императриц. Они недооценили роль гвардии: гвардейцев следовало либо удалить, либо привлечь на свою сторону. Требовалось также устранить Ягужинского, тем самым обезглавив группировку приверженцев Петра Великого. И наконец, они не должны были доверять молчанию и видимому отсутствию заграничных эмиссаров, всегда готовых вмешаться в российскую внутреннюю политику с целью обеспечить собственные интересы. С воцарением Анны Иоанновны австрийцы и пруссаки могли рассчитывать на прогерманскую ориентацию министерства иностранных дел.

Коронация состоялась 28 апреля 1730 года. Отсутствие на торжествах Елизаветы вызвало вопросы и комментарии: она и впрямь предпочла поздравить кузину письменно. По некоторым враждебным, но маловероятным слухам, она незадолго до того родила своего первого ребенка и, стремясь избежать унижения, не захотела появляться в таком виде на публике. Как бы там ни было, это отсутствие разгневало Анну, от природы мстительную и злопамятную. Императрица вообще опасалась этой кипучей царевны, вот и задумала удалить ее от двора. Года не прошло со дня ее воцарения, как она издала указ о новом порядке наследования престола, исключительное право на который выпадал ее тринадцатилетней племяннице Анне Леопольдовне фон Мекленбург-Шверинской. Последняя получила титул ее величества и обосновалась при дворе, где пользовалась императорскими почестями{113}. Потомству Петра I было отказано во всех правах, и тем не менее новая императрица не переставая злобно сетовала на то, что голштейнский «чертенок», «урод» — сын Анны и внук великого государя, — еще жив{114}. Елизавета затворилась у себя в Летнем дворце; казалось, ее окончательно отстранили от власти и отныне она обречена жить в своих поместьях, появляясь при дворе лишь при особых, тщательно выбранных для этого оказиях. В ту пору она, будучи в самом расцвете своей красоты, поражала изысканностью: элегантные наряды бледных тонов, серебряное шитье по розовому, прическа по новой моде — волосы собраны узлом на затылке, а удерживающая их длинная лента вьется по плечам. Автор книги «Путешествие в Россию» Педер фон Хавен, проведший там с 1736 но 1739 год, оставил подробнейшее описание Елизаветы. Она была наделена превосходными душевными качествами: казалась решительной, но осторожной, имела живой ум. Щедрая, она благодетельствовала беднейшим и одаривала своих сторонников. Однако Хавен, как благочестивый пастор, проявляет некоторую сдержанность, когда заходит речь о телесных прелестях знатной персоны: «даже самые искушенные знатоки», по его словам, не могли бы описать ее красоту: среднего роста, очень румяная и пышная, она в глазах многих могла сойти за образец женского очарования. Сознавая, какие у нее преимущества, покорилась ли она тем не менее необходимости терпеливо ждать своего часа или даже примириться с судьбой{115}?

ПОДРУГА И ВОЗЛЮБЛЕННАЯ

Для Елизаветы настали мрачные дни. Анна сослала ее в женский Свято-Успенский монастырь в Александровской слободе, что в ста верстах к северо-востоку от Москвы. Под влиянием злых намеков Остермана царица прониклась завистью к красоте своей племянницы, к ее уму и предполагаемой преданности ее сторонников. Она всерьез подумывала, не постричь ли соперницу в монахини — идея, от которой ее сумел отговорить Бирон, любовник царицы. Этот человек, отличавшийся холерическим темпераментом и жестокостью, но ради своей корысти умевший казаться любезным, не любил прямых конфронтации. Осмотрительный, он не желал ссориться с дочерью первого русского императора; он даже осмелился за спиной своей покровительницы оказывать ей время от времени мелкие знаки почтения{116}. А цесаревна, отстраненная от власти, вернулась к былой праздной жизни — охоте, танцам, амурным интрижкам; ко всему этому прибавлялись званые обеды и ужины, которые она иногда готовила своими руками. В своих печалях она утешалась со своим ординарцем Алексеем Шубиным, ее другом с самых ранних лет. К государственным делам Елизавета оставалась, по видимости, равнодушной, предпочитая поддерживать задушевное общение с духовенством окрестных церквей и крестьянами ближней деревни, которых без колебаний приглашала поохотиться вместе — она увлекалась соколиной охотой.

Анну страшила харизма этой молодой женщины, связанной с теми кругами, которые ускользали от ее контроля: с духовенством, простонародьем и, наконец, с приверженцами Петра, этой новоиспеченной аристократией заслуг, в глазах которой Елизавета была единственной законной наследницей трона Романовых.

Не намеревалась ли она затеять заговор против царицы? Вскоре власти получили донесение, извещавшее, что Шубин ведет непочтительные речи о ее императорском величестве и защищает права Елизаветы. Его тотчас арестовали и сослали на Камчатку. Безутешная царевна слагала стихи, где воспевалось пламя пожирающей ее страсти; она говорила, что «сохнет» от печали и даже жалеет о том, что встретила его{117}. Тогда она впала в свой первый приступ мистицизма: стала ежедневно посещать богослужения в монастыре Успения Богородицы и погрузилась в чтение религиозной литературы. Стремясь ужесточить надзор над ней, Анна приказала Елизавете перебраться в Москву, в Аннеигоф — деревянный дворец, специально выстроенный для императрицы, где говорили преимущественно по-немецки. Елизавете пришлось терпеть грубое обращение царицы и наглые выходки ее сестры Екатерины Мекленбургской. Зато она обрела подругу в лице Анны, дочери последней. Между тем, будучи кузинами, они были различны во всем: по описанию леди Рондо, великая княгиня Анна была молчалива, скорее дурна собой и весьма глупа. Разница в темпераменте подруг особенно ярко проявилась во время венчания дипломата Иоганна Кейзерлинга в 1736 году{118}, на котором обе были подружками невесты. Венчание происходило в немецкой церкви Санкт-Петербурга. Когда собравшиеся затянули литургические песнопения, Анна помалкивала с озабоченным видом, так рта и не раскрыла, Елизавета же все время насмехалась над фальшивым пением пастора — вероятно, для нее это был способ подчеркнуть дистанцию по отношению к протестантизму{119}. Но как бы там ни было, подруг сближала одна общая страсть: врожденная склонность к любовному томлению. Будущая регентша питала безумное вожделение к саксонскому посланнику при русском дворе графу Морицу Карлу Линару. Эти молодые женщины объединились ко имя главной цели: ни в коем случае не вступать в брак, навязанный силой. Анна восторгалась естественным изяществом и обаянием Елизаветы, а вот какие чувства испытывала та к своей сопернице, сказать трудно. Может быть, в придворном обиходе, в такой непосредственной близости к трону это женское сообщничество помогало ей безнаказанно вести жизнь, далекую от образцов добродетели? К несчастью императрицы, Елизавета по-прежнему была очень популярна. Обосновавшись в столице, она сблизилась с дипломатическими кругами, и там у нее возникло множество почитателей, в том числе испанский посол герцог Лирийский и прусский — фон Мардефельд. Среди сановников ей покровительствовал один лишь Бирон, прочие министры, как русские, так и немцы, избегали общения с дочерью Петра Великого, чернили ее, сплетничали.