Франсина Доминик Лиштенан - Елизавета Петровна. Императрица, не похожая на других

• Название: Елизавета Петровна. Императрица, не похожая на других
• Автор: Франсина Доминик Лиштенан
• Издательство: Астрель
• Жанр: История
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-271-065491-В

Елизавета Петровна.

Ее называли «искрой Петра Великого» — лесть это или истина?

В данной биографии одной из самых значительных женщин не только российской, но и мировой истории Франсина Доминик Лиштенан. использовавшая в работе над книгой множество ранее не публиковавшихся документов, создаст портрет сильной, многогранной личности и блестящей правительницы. Елизавета Петровна впервые в европейской истории отменила смертную казнь, выпустила декреты, уравнивавшие женщин в правах с мужчинами, проповедовала передовые — даже по представлениям нашего времени — нормы градостроительства, дипломатии и охраны окружающей среды.

Так почему же Елизавета Петровна осталась в памяти потомков просто «веселой царицей», более всего любившей праздники и развлечения?

Умышленно или нет преуменьшена ее роль в российской и европейской истории?..

---

Волнения достигли высшей точки, когда манифест возвестил публике, что регентство до совершеннолетия двухмесячного царя будет осуществлять Бирон. Но тут он, самодовольный и неотесанный, совершил промах: осмелился грубо обращаться с брауншвейгеким семейством. Хуже того, он угрожал взяться за Юлию Менгден. Анна Леопольдовна не желала этого терпеть, она рассчитывала сохранить за собой все права. Она знала, что в деле свержения узурпатора может рассчитывать на гвардейцев Преображенского полка, офицеры которого уже давно негодовали на сложившуюся систему, обеспечивающую остзейским немцам преимущественные возможности карьерного роста. Она посулила им прибавку жалованья, но потом не исполнила обещания — как впоследствии выяснилось, это с ее стороны было роковой ошибкой. Бирона арестовали, взяв врасплох глубокой ночью, обвинили в заговоре и сослали в Пелым. В его лице Елизавета потеряла свою единственную поддержку при дворе, раздираемом противоборством группировок. Могла ли дочь Петра допустить, чтобы ее снова оттеснили от трона, да еще не кто-нибудь, а немцы? Она и так уже десять лет прозябала в страхе, что ее силком выдадут замуж или заточат в обитель, терпя к тому же бесконечные придирки и невыносимое давление.

А тут еще Елизавету постигло новое оскорбление, глубоко ранившее ее самолюбие. Возник претендент па руку царевны, возбудивший любопытство всего Санкт-Петербурга: шах Персии Надир. Он прислал в Россию четырнадцать слонов: девять предназначались для маленького царя Ивана, четыре для Елизаветы и один для регентши{134}. Когда эмиссар шаха пожелал взглянуть на его предполагаемую невесту (она-то на самом деле не имела ни малейшего намерения заключать этот союз и тем паче переходить в ислам), Остерман ловко обошел вопрос об этой встрече. Возмущенная этими манипуляциями, Елизавета, утратив хладнокровие, резко поставила министра на место. Воронцов, посланный от ее имени в Зимний дворец, напомнил ему, что своим возвышением он всецело обязан Петру Великому. Оскорбленный таким внушением, Остерман поклялся сбить спесь с этой женщины, одновременно скрытной и непокорной{135}.

Вскоре Анна Леопольдовна чрезмерно вошла во вкус власти и более не скрывала, что мечтает стать императрицей. Ее супруг Антон Ульрих был назначен верховным главнокомандующим армии — верный способ отстранить его от государственных дел. Однако это решение окончательно лишило ее поддержки гвардии, и без того задетой тем, что жалованье так и не повысили. Поведение регентши сулило долгие годы диктатуры, под властью которой иностранцы по-прежнему будут решать судьбы России. Назревал взрыв. Елизавета знала: наступает ее время. Тем не менее она колебалась, пока не решаясь потребовать восстановления своих прав или прав своего племянника Карла Петера Ульриха Голштейнского, которому в ту пору было двенадцать лет. В самом ли деле ей так уж хотелось, назвавшись императрицей или регентшей, взвалить на себя тяжкое бремя правления громадной страной? Могла ли она рассчитывать на сторонников петровских реформ, отрешенных от власти после смерти ее матери Екатерины I? И наконец, если дело дойдет до коронации, как ей быть с Разумовским?

Но нашелся человек, сумевший убедить ее, что необходимо подготовить государственный переворот. Это был Жак Иоахим Тротти, маркиз Шетарди, посол Франции в Санкт-Петербурге.

ПОДГОТОВКА ГОСУДАРСТВЕННОГО ПЕРЕВОРОТА

Маркиз де ла Шетарди был назначен послом в Петербург в июле 1739 года. Посредничество Франции в войне России с Портой позволило наладить между двумя этими странами дипломатические отношения, создавшие противовес русско-германскому альянсу. Представитель Людовика XV соединял в своей персоне все качества дипломата, придворного и шпиона; он умел нравиться всем — и мужчинам, и женщинам. При дворе, около пятнадцати лет управляемом императрицами, подобные достоинства могли стать залогом поворота в российской внешней политике, благоприятного для Версаля. Король требовал, чтобы его послу оказывалось почтение наравне с императором{136}. И тут он мог положиться на маркиза де ла Шетарди, склонного к пышности и великолепию: этот человек мог навязать российскому двору его волю. Посольство его христианнейшего величества насчитывало двенадцать секретарей, восемь капелланов, шесть поваров, пятьдесят пажей и камердинеров в сверкающих парадных ливреях с галунами. Шетарди содержал охрану из восьми гренадеров и двенадцати стрелков под командованием младшего офицера или сержанта{137}. Его два экипажа (в том числе коляска, украшенная накладным серебром), конская сбруя, обивка, костюмы офицеров и пажей в общей сложности обходились в 148 791 ливр ежегодно. Около 25 000 ливров были потрачены на меблировку, 6000 — на почтовые расходы, 12 000 — на поддержание нарядов в должном виде, 45 000 — на всякого рода подачки при посещении двора. И наконец, весьма существенные суммы тратились на высших придворных сановников, поскольку мзда в форме даров и наличных оставалась действенным средством убеждения{138}.

Первая аудиенция французского посла в Зимнем дворце не разочаровала его начальство, а русских ошеломила. Он проехал через столицу в императорской карете, согласно обычаю окруженный охраной, лакеями, пажами, гайдуками и скороходами. Анна Иоанновна оказала представителю Версаля все почести, подобающие его рангу. Царица встретила его в парадном костюме и выразила свое расположение этому господину с безукоризненными манерами, щедрому на любезности. Он сумел побудить ее пойти навстречу его не предусмотренному протоколом желанию встретиться с Анной Леопольдовной и Елизаветой. Тогда — впервые с тех пор, как не стало ее родителей, — Елизавета через посредство посла получила почтительное приветствие от короля, который, сверх того, некогда чуть не стал ее женихом, — от Людовика XV собственной персоной. Остерману просьба маркиза не понравилась, но он тщетно пытался отговорить царицу от этого ложного дипломатического шага: она поддалась обаянию красавца француза. Елизавете, таким образом, пусть в неофициальном порядке, однако при поддержке великой европейской державы, возвращался ее статус царевны-престолонаследницы. Маркиз посетил цесаревну в ее дворце. Симпатия возникла мгновенно, и она была обоюдной. Молодая женщина сделала три шага навстречу гостю, хотя тут же отпрянула на те же три шага{139}. Их беседа затянулась, потом маркиз возобновлял эти свои якобы церемониальные визиты снова и снова, преподнося Елизавете ослепительные дары, соответствующие последней парижской моде. Уж не выходили ли их взаимоотношения за рамки, в самом строгом смысле дружеские? Поговаривали, будто дипломат, тщательно переодетый, словно для маскарада, был замечен выходящим из Летнего дворца глубокой ночью. В стране, где чего-чего, а поводов для скуки предостаточно, он нашел в царевне единственную достойную внимания личность. И, восхищенный, расписывал Флери непомерную популярность дочери Петра Великого: мол, если бы русские могли выбирать себе монарха, корона досталась бы Елизавете. Он информировал Версаль о тяготах, которые нация испытывает под, так сказать, немецким засильем, оскорбительным как для старинной родовитой знати, так и для аристократии заслуг, этого порождения петровской эпохи. Великие принципы салического закона, казалось, были забыты. Женщина, дочь монарха, к которому Версаль относился с подозрением, приобретала вес в европейской политике: она сыграет на руку Франции или по меньшей мере сохранит нейтралитет среди противоборств, раздирающих континент. Кабинет министров короля в ответ на все это ограничился тем, что велел своему послу соблюдать предельную сдержанность{140}. Восшествие на престол Ивана и регентство его матери сами по себе не слишком повлияли бы на ход европейских дел, если бы незадолго до смерти русской монархини не скончался австрийский император Карл VI. «Прагматическую санкцию» (то есть особо важное решение, действительное «отныне и навсегда»), заключавшуюся в передаче его короны Марии Терезии, тотчас оспорили Франция и Пруссия, молодой правитель которой Фридрих II вторгся в Силезию в декабре 1740 года. Европа тогда ввязалась в войну за австрийское наследство, к которой еще добавились территориальные распри на польской границе. Россия поначалу заняла выжидательную позицию. Однако, учитывая германское происхождение Анны и ее супруга, можно было предвидеть здесь альянс, благоприятный для принцессы из рода Габсбургов. К тому же внешними сношениями России по-прежнему ведал Остерман, злейший враг Франции. И вот Шетарди, прирожденный интриган, наперекор указаниям Версаля принялся раздавать деньги и подарки противникам Ивана VI; его визиты к Елизавете участились, он расточал царевне советы и подсказки, украшая их всеми мыслимыми цветами красноречия, призванными сделать и без того медовые речи еще убедительнее{141}. Он намекал, что положение молодой женщины, уже достигшей к тому времени тридцати одного года, недостойно ее ранга и оскорбительно для памяти ее отца. Как она, любящая свой народ, может терпеть, видя его страдающим под гнетом германского правления? Маркиз умел находить точные слова и доводы, выразительно колеблющиеся между лестью и угрозой, — монастырь, куда русские правители любили заточать мятежных царевен, был аргументом, способным заставить Елизавету уступить… Ближайшие, преданнейшие приверженцы царевны — Разумовский, ее личный врач Лесток, Михаил Воронцов, Петр и Александр Шуваловы, а вслед за ними их жены — поддерживали французского посла в его затее. Кое-кто из гвардейцев Преображенского полка, раздраженных деспотическими замашками регентши, в один голос убеждали царевну принять бразды правления{142}. Когда же наконец дочь Петра Первого взвалит на себя подобающую ей ответственность?