Энн Эдвардс - Возвращение к Скарлетт. Дорога в Тару

• Название: Возвращение к Скарлетт. Дорога в Тару
• Автор: Энн Эдвардс
• Издательство: Дрофа
• Жанр: Любовные романы
• Год: 1994
• ISBN: 5-7107-0164-5

«Бессмертная американская классика», «самый знаменитый роман XX века», «волнующая история любви и ненависти» — все это сказано о романе Маргарет Митчелл «Унесенные ветром». О романе, тиражи которого в США и во всем мире уступают лишь тиражам Библии, а фильм, снятый по нему, до сих пор, спустя 50 лет после выхода на экран, остается непревзойденным по числу посмотревших его зрителей.

Какова же история этой прекрасной книги? Как случилось, что скромная домохозяйка — Маргарет Митчелл из Атланты — стала автором супербестселлера? Что должна была узнать и пережить эта женщина, чтобы создать произведение, вот уже более полувека волнующее миллионы читателей во всем мире? Существовали ли в реальной жизни люди, похожие на Ретта Батлера и Скарлетт О’Хару? Все это можно узнать, прочитав историю жизни М. Митчелл «Дорога в Тару». Написанная живо и увлекательно, книга заинтересует не только поклонников романа «Унесенные ветром», но и тех, кто увлекается американской историей, издательским делом и кино.

---

Впервые увидев Пегги Митчелл, Лэтем решил, что ей не больше двадцати, сделав ее на пятнадцать лет моложе.

Но весь ее облик способствовал этому обманчивому впечатлению — рост меньше пяти футов (155 см), юношеская прическа, застенчивый наклон головы и выражение беспечности на лице. Закоренелый холостяк, ревниво оберегающий свою независимость, Лэтем всегда чувствовал себя несколько настороженно с женщинами, играющими роль роковых особ, и поначалу Пегги с ее природным кокетством застала его врасплох. Но подлинным сюрпризом для Лэтема стали ее грубоватое чувство юмора и непристойности, время от времени проскальзывающие в ее разговоре.

По правде говоря, Пегги даже гордилась своими бунтарскими замашками и любила думать о себе как о «продукте века джаза», как об одной из тех коротко стриженных, видавших виды молодых женщин, которые, как говорили проповедники, «пойдут к черту в ад или будут повешены еще до того, как им стукнет тридцать». И тем не менее было уже 35, но в ад она пока не собиралась, продолжая очаровывать большинство людей, встречавшихся на ее пути, своим прелестным юмором, соленым язычком и женским шармом. И в этом была загадка Пегги Митчелл Марш: забавная смесь эмансипированной женщины и красавицы Юга.

И не прошло и часа, как Лэтем полностью подпал под ее обаяние.

Пегги вела свой изрядно побитый зеленый «шевроле» не спеша, намеренно выбирая отдаленные дороги, которые она хорошо знала. Какая прекрасная возможность, думала она, сыграть роль гида в прогулке по окрестностям города, который она считала таким же родным, как и любого из членов своей семьи.

Несколько часов назад ей позвонила Медора и, сообщив, что у Энгуса в последний момент вдруг оказались срочные дела и он не сможет быть на завтраке, который «Джорнэл» устраивал в честь Гарольда Лэтема, сказала, что Пегги будет совершенным ангелом, если приедет и поможет Медоре принимать гостей. Пегги, конечно, согласилась, поскольку бросать друзей в беде было не в ее правилах. И теперь, когда она с таким увлечением рассказывала об истории создания гигантского каменного монумента, она была даже рада, что согласилась пойти на этот завтрак.

Она ничего не знала о намерениях Лэтема, пока уже во время завтрака он не признался ей, что слышал о романе, который Пегги якобы написала и на который ему бы очень хотелось взглянуть.

— У меня нет романа, — ответила она.

И они вновь продолжили обсуждение известных писателей и их книг, обнаружив, что их литературные вкусы весьма схожи. Поэтому когда Лэтем предложил ей за небольшие комиссионные подыскивать в Атланте и прилегающих районах рукописи, которые могли бы заинтересовать издательство Макмиллана, она согласилась.

Лэтем не был обескуражен ее отказом признать существование романа, поскольку, говоря об этом, она избегала смотреть ему прямо в глаза, и он понял, что ее слова — ложь. Лэтем чувствовал, что, несмотря на свою разговорчивость, миссис Марш была не из тех женщин, для которых солгать ничего не стоит. И кроме того, он понял, что полностью согласен с Лу Коул: его маленькая живая собеседница была одной из лучших рассказчиц, которую он когда-либо слышал.

У нее были четкая мягкая дикция южанки и мелодичный приятный голос. Говорила она быстро и с большим мастерством. Лэтем даже решил, что ей очень нравится выступать в роли рассказчицы, покоряющей слушателей. Она была просто очаровательна, эта женщина, обладавшая к тому же редким чувством юмора, и когда она рассказала ему историю о том, как в дни ее журналистской молодости она, обвязавшись боцманской цепью, повисла за окном на высоте шестого этажа, чтобы почувствовать, что испытывает скульптор, работая на высоте 60 футов над созданием монумента в честь героев Конфедерации, Лэтему как никогда раньше захотелось познакомиться с ее рукописью.

«Едва я почувствовала твердый пол под ногами, — рассказывала Пегги, — как фотограф заявил, что пленку в его камере заклинило и потому кадры надо бы переснять. Ладно. И я вновь повисла за окном, повернув к фотографу лицо и уставившись прямо на него. Если бы судьба всей Конфедерации зависела от моей готовности висеть на высоте шестого этажа над землей, заявила я, Шерману пришлось бы совершить еще один марш к морю!»

Когда они вернулись в машину, Лэтем вновь заговорил о романе, хотя и рисковал потерять ее расположение.

— Я не люблю быть назойливым, — начал он, — но Лу Коул сказала, что вы и в самом деле написали роман, и я бы очень хотел посмотреть рукопись.

Быстро взглянув на него, она нахмурилась и, прежде чем завести машину, сказала:

— Я вынуждена признать, что действительно работала над романом, но говорить об этом пока рано.

— Хорошо, но не могли бы вы по крайней мере сказать мне, о чем он?

— О Юге, — ответила Пегги.

— Как и «Табачная дорога»? Тоже о дегенератах и выродках? — поддел он ее.

— Нет, он о стойких людях, южанах, отказавшихся признать поражение Юга.

— Почему вы никому не показывали его? — спросил Лэтем.

— Ну, во-первых, он не готов, а во-вторых, я не думаю, что его может кто-нибудь купить, потому что в нем говорится о женщине, которая любит чужого мужа, но между ними ничего не происходит, и потому, что в нем всего лишь четыре проклятия и одно грязное слово.

— Это какое же? — улыбнулся Лэтем.

— Неважно.

— И все-таки я хотел бы посмотреть вашу рукопись.

— Я уже пообещала Лу, что, если когда-нибудь закончу этот роман, «Макмиллан» будет первым издательством, которому я позволю познакомиться с ним.

На следующий день было прекрасное апрельское утро, солнце было неяркое, и в воздухе пахло весной. Пегги, пообещавшая мистеру Лэтему и Медоре собрать всех молодых авторов, которых она знает, и привезти их после полудня на чай в писательский клуб Джорджии, провела утро на телефоне. К вечеру, как она писала потом, Пегги загрузила в машину «всяких и разных подающих надежды писателей и повезла их в клуб на чай, где они должны были увидеть живого издателя во плоти».

За чаем Лэтем вновь начал разговор о ее рукописи.

— Давайте не будем говорить об этом. У меня действительно нет такой рукописи, которую я могла бы показать вам, — упорствовала Пегги.

— Послушайте, — отвечал Лэтем, — это самая странная реклама, с какой я когда-либо сталкивался. Вы говорите, что не имеете готовой рукописи, и в то же время все ваши друзья «болеют» за ваш успех.

Она отвела взгляд и быстро сменила тему.

Уже темнело, когда Пегги вновь загрузила своих подопечных в машину, чтобы развезти их по домам. Один из этих молодых людей спросил ее, когда она планирует закончить свою книгу и почему бы ей, коль скоро она взялась сейчас подыскивать рукописи для «Макмиллана», не предложить издательству свою собственную.

Надо сказать, что за те четыре года, которые Пегги проработала в «Атланта Джорнэл», за ней установилась прочная репутация блестящего очеркиста. И даже теперь, спустя десять лет после ее ухода из газеты, ее все еще считали в некотором роде знаменитостью и литературным авторитетом, и начинающие авторы часто обращались к ней за советом.

И вот сейчас одна из них, молодая женщина, совсем недавно буквально преследовавшая Пегги просьбами оценить книгу, которую эта особа написала, закричала с заднего сиденья:

— Как, вы пишете книгу, Пегги? Странно, что вы никогда об этом ничего не говорили! Почему же вы не дали ее мистеру Лэтему?

— Потому что она так плоха, что я просто стыжусь показывать ее кому бы то ни было, — ответила Пегги.

— Да, я полагаю, это действительно так! Я не могла бы отнести вас к той категории людей, которые способны написать удачный роман! — воскликнула девица.

И тут Пегги почувствовала, как волна ярости захлестывает ее. Что мог знать этот ребенок о ее жизни и о том, к какому типу людей она принадлежит, или о том, что довелось ей испытать и пережить? Пегги была почти уверена, что, узнай эта девица всю правду о ее жизни, она была бы слишком шокирована, чтобы поверить некоторым фактам. Эта неожиданная мысль заставила Пегги расхохотаться. Она так смеялась, что ногой непроизвольно нажала на тормоз и машина резко остановилась.

— Вот видите! — закричала девица, когда неожиданный толчок едва не выбросил ее из машины. — Это подтверждает мое мнение. Вам явно недостает серьезности, столь необходимой романисту.

Эти слова оказались последней каплей — Пегги была в бешенстве, и, едва освободившись от своих подопечных, она помчалась домой.

Пегги работала над своим романом с 1926 года — от случая к случаю и с большими перерывами, и теперь более чем две тысячи страниц рукописи были втиснуты в большие и довольно потрепанные конверты, которые, в свою очередь, были разложены по всей квартире, всюду, где только она смогла найти для них место.

Был седьмой час. Лэтем говорил, что уезжает поздно ночью. Пегги носилась по квартире, ничуть не заботясь о том, какой беспорядок оставляет после себя. Часть конвертов была сложена на столике для шитья и прикрыта банными простынями, остальные находились в более курьезных и укромных местах. Пегги то приходилось, извиваясь, лезть под кровать, чтобы вытащить оттуда части романа, относящиеся к периоду Реконструкции, то, балансируя на высоком табурете в кладовой для кухонной посуды, доставать с верхних полок главы о послевоенном времени.