Вячеслав Бакулин - Некроманты (сборник)

• Название: Некроманты (сборник)
• Автор: Вячеслав Бакулин
• Издательство: Литагент «1 редакция»0058d61b-69a7-11e4-a35a-002590591ed2
• Жанр: Книги магов
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-699-77239-1

Юный некромант приезжает в гости к тете Аглае, готовясь провести обычное скучное лето, и вступает в схватку с демонами преисподней…

Благородный чер Рэкто и его ученик готовы противостоять колдунам и личам таинственной обители ради спасения наследника престола…

Локи спускается в Мидгард, чтобы отыскать безумца, поднимающего целые кладбища, а в провинциальном Клонмеле объявляется некто, обещающий лишний год жизни тому, кто отважится станцевать со смертью…

Жизнь и смерть на страницах новой фантастической повести Ника Перумова и в произведениях других авторов сборника «Некроманты»!

---

Приотворил дверь – заскрипел лежалый, трехдневный снег, упал с козырька смерзшийся сугробик, разбился на три части у входа, брызнув в сенцы осколками. Игнат едва протиснулся в щель и, ломая рогатиной наст, пошел туда, где пряталась под снегом межа. Надо было выкопать, обозначить низенький межевой частокол. Долго ходил от одного столбика к другому, постукивая трижды по черному дереву и приговаривая: «Чур меня, Чур!» – пока не обошел избу кругом.

В сенцы вернулся закоченевший, повалился у порога и просидел так, не шелохнувшись, до полдня, пока не заиграл, ослепляя, искрами мерзлый наст. Игнат вздрогнул – уходило время и силы, а дел еще было невпроворот. Опираясь на рогатину, встал, прошел в горницу, кинул в печь полешек, огонь-травы сверху, ударил по кремню. Запылало ярко-голубым пламенем, занялось жарко. Кочергой сгреб тлеющие бледно-лиловым цветы в сторону. Потянувшись, снял с полатей связку петушиных гребешков – трёх кочетов дед Игнат зарезал еще по осени, – вздохнув, накинул связку на рогатину. Не бог весть какой оберег, да при малых силах и невеликая подмога не лишняя. Вынул из-под медвежьей шкуры чугунок, закопченным до черноты ухватом задвинул в печь и пошел по всем четырем углам, пока каша поспевает, молитвы читать – богам старым и новым.

Когда солнце малиновой кромкой коснулось верхушек сосен, дед откинул край шкуры, положил горящую голову внука себе на колени – мокрые волосы липли ко лбу, веки подрагивали – смочил бледные растрескавшиеся губы теплым взваром. Ванятка застонал, но сглотнул. Так и кормил, по чуточке, скатывая разваренное жито в шарики, закладывая в рот, пальцами прижимая язык к зубам, надавливая на тонкое дрожащее горло. Вспомнил, как лето целое ходили они с Ваняткой за птенцом козодоя, кормили так же вот, а тот давился, мотал глупой своей головой, выворачиваясь.

А за оконцем смеркалось. Дед Игнат накрыл чугунок рогожкой, обмотал плотно, поставил еще горячую кубышку в ноги мальцу, приговаривая: «То ты кашку грел, нехай она тебя погреет». Накинул страшную медвежью голову, спрятав Ванятку от глаз костлявой. А что придет она нынче – не сомневался. За окнами под чьими-то шагами хрустнул сминаемый наст.

Подхватив рогатину, вышел за дверь, толкнул было, да не смог захлопнуть – примерзла за день – под солнцем снег стаял, а к ночи схватился. Так и осталась чуть приоткрытой. Шагнул от порога, вглядываясь.

Пришел неупокойничек.

У чурок стоял Тимофей, что не возвернулся о позапрошлый год из города. Брехали, будто ушел от жены к полюбовнице… Брехали значит, псы шелудивые. Тимошку было жалко, шебутной парень, а веселый – лицо почернело, батогом разбитое, продавленное внутрь. Стоял тихо, не выл – на избу смотрел, на чердак. Крепко держал Чур нежить, хоть ни горячих углей, ни зерна, ни вина, ни меда не опустил дед Игнат в землю под чурбачки.

Солнце не вставало век, но как посерел лес, потянулся меж ветвями сизый, зябкий свет, дед Игнат ступил от приоткрытой двери, подошел к Тимошке – мороз глушил тяжкий дух, а все одно мерещился смрад могильный, – поглядел в черное лицо, нагнулся, постучал по чурбачку трижды и прошептал: «Чур меня, Чур!»

Весь день дед Игнат кормил Ванятку взваром, перебирал скарб в прогрызенном мышами ларе, выглядывал в окошко на каждый скрип подтаявшего снега. Покойник стоял у межи. В сумерках Игнат взял рогатину, вышел, встал перед дверью.

Лес, ночами похрустывающий, пощелкивающий мерзлыми ветками, ожил. В чаще сверкали голодные волчьи глаза. Ухватил рогатину крепче – звякнули бубенчики, нанизанные чередой на петушиную связку. Волков Чур не остановит, а волколаков – и подавно. Захотелось нагнуться, пригоршней снега умыть лицо, да лобастый серый зверь вышел из лесу, задрал морду, принюхиваясь. Редкая шерсть поднялась дыбом, оскалил пасть, повизгивая, и, прильнув к насту, прыгнул через межу, высоко. Принял его Игнат на рогатину, поднял как сноп, над головой запрокинул и стряхнул обратно – в голый подлесок. Заскулил, завизжал щенком подранок, пополз, размазывая вязкую кровь по твердому насту, а потом извернулся и цапнул себя, вырывая кишки из раны. Взвыла волколачья стая – прижимали к голове уши, приседали на жилистых лапах, прыгали туда, где запахло кровью.

Игнат отступил на шаг, в щербатый провал приоткрытой двери. Стая кольцом рассыпалась. Боялась рогатины, а когда бил концом о косяк – соловьем заливались на морозе бубенчики, – и вовсе отскакивала от ненавистного звона. Под утро принялся дед Игнат сбивать ледяную корку, державшую дверь. Волколаки бродили внутри межи, грызлись, поднимали морду по ветру, пробуя воздух – чуяли теплую человечью кровь и другой, смутный, щекочущий ноздри зов – скуля, утирали нос лапой. К рассвету Игнат отступил в сенцы и захлопнул дверь. Враз ударилось тяжко – посыпалась труха из щелей – заскреблось когтями. Задвинув засов, метнулся Игнат в избу, схватил бадейку студеной воды да плеснул под порог. Снаружи отступило, стихло. Дед Игнат держал дверь, пока не зашевелилась на столе медвежья шкура да не вынырнула из-под нее встрепанная макушка Ванятки.

За толстой бревенчатой стеной ходили, рыли то тут, то там сильными лапами – летел за окошком разгребаемый снег – кидались на дверь, да засов держал хорошо, и вода приморозила крепко. Потом вспрыгнуло на крышу, принялось терзать соломенную кровлю. Ванятка выглядывал из-под натянутой по глаза шкуры, прислушивался, а как начинало рвать и рычать – прятался.

К полудню ослабел Чур. Под мерными человечьими шагами заскрипел наст – заглянул в окошко неупокойничек. Ванятка заплакал, глядя на черное продавленное лицо да выклеванные вороньем глаза, дед Игнат подскочил, завесил окошко рушником. Сел на стол рядышком, обнял мальца, запел, покачиваясь:

Гуси-ле-е‑ебеди,
возьми-и‑ите меня,
понеси-и‑ите меня,
к отцу, к ма‑а-атери…

А в сумерках нежданно-негаданно смолкло. Чутко дремавший Ванятка поднял голову, поглядел на деда удивленно. Игнат отпустил внука, накрыл с головой шкурой, прошел в сенцы, придержал ладонью бубенчики и тихо взял рогатину, отступил на шаг. Заскулила, зарычала волколачья стая, да не рядом, а на опушке, и снова унялось. Послышались шаги близко, и вдруг трижды стукнуло в дверь.

– Отпирай, хозяева!

Онемел Игнат, промолчал в ответ. Тогда с той стороны дернуло сильно раз, другой, а на третий хрустнула ледяная корка, и распахнулась примерзшая дверь.

Богат был на госте кафтан: синего бархата, воротник стоячий, цветным шелком по борту расшитый, с лентой гарусной да серебряными бляшками по рукавам. Стынь на дворе, а душа – нараспашку. Рубаха белая грудь широкую закрывает, едва по швам не трещит, кудри черные вьются, глаза синие сверкают, только лицо, что твое полотно рубашечное, и губы – как у девки алые. Выронил Игнат рогатину, звякнули жалобно бубенчики. Ванятка не утерпел, скинул медвежью морду, уставился на гостя во все глаза.

– Вижу, выходил ученика мне? – засмеялся гость. – А где ж моя малая хоромина? Показывай, хозяин.

Подошел и рогатину поднял – будто не глядели острые концы грозно козой, будто не звенели воинственно бубенчики, будто не петушиные гребешки засушил дед Игнат, а василисковые – отдал в руки.

– А рогулю свою прибереги, три дня и три ночи гостить у тебя буду, внучка твоего учить. Последишь, чтоб… не шастали.

Игнат принял рогатину, повел гостя в горницу.

Ванятка сел на столе, заулыбался гостю веселому и красивому. Улыбнулся гость в ответ, потрепал по волосам, тронул щеку. Отшатнулся малец – схватился темный вихор инеем, побелела щека.

– Вот что, – подал голос Игнат, – ты мальца учи, так уж и быть, да не запугивай, а гроб… помоги спустить, один не выдюжу.

Открыли лаз, приставили лестницу, забрался Игнат в темень чердачную, присел – ноги вниз свесил – провел ладонью по светлому дереву. Не почудилось – нагрелась сосна, обласкала руки теплом. «Чур меня, Чур!» – прошептал Игнат, и засмеялся гость. Старик чертыхнулся, сплюнул через левое плечо трижды, ухватил гроб покрепче да спустил вниз, в ледяные ладони.

Гость поставил гроб на лавку, постучал по стенкам, приподнял крышку, покачал головой, на трещину глядя:

– Что ж, хозяин, домина у тебя с изъяном?

– Не любо – не бери, не навязываю.

Скинул гость кафтан свой бархатный, застелил ложе, примерился – да и улегся головой прям на треух Игнатовый. Обмерло сердце, дохнуло холодом, охнул дед Игнат. На опушке завыла, зашлась плачем волколачья стая.

– Деда, а чего он в гроб твой залез?! – закричал со стола Ванятка.

Повертел гость головой, укрылся полами.

– Крышку прикрой, изнутри на щель посмотреть хочу.

Дед Игнат взял крышку, ответил Ванятке, опуская:

– Мне теперь гроб не нужен вовсе, я теперь, внучек, век не помру. А хорошему человеку за доброе дело грех не отдать.