Николай Черкашин - Нелегал из Кенигсберга

• Название: Нелегал из Кенигсберга
• Автор: Николай Черкашин
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-4444-7769-4, 978-5-4444-2255-7

Действие остросюжетного военно-исторического романа известного российского писателя Николая Черкашина начинается накануне Второй мировой войны. Главный герой — военный разведчик-нелегал Николай Лунь проходит через множество испытаний, но сохраняет верность своему делу и своему Отечеству. В неожиданных поворотах его судьбы раскрывается мужественный характер разведчика-патриота. Автор дает свою трактовку начального периода Великой Отечественной войны, рисует картины героической обороны Брестской крепости.

---

Лунь старательно вживался в роль простого служаки-повара, запретив себе вспоминать прошлую жизнь. У него не было прошлого. И если что-то наплывало из глубин памяти, он умело отстраивался от ненужных ему воспоминаний. Они были опасны, поскольку могли выбить его из выбранной роли. Он отмерил себе безопасную границу памяти — с того дня, когда он впервые приехал в Мемель и увидел на площади красивую женщину, к ногам которой чайка бросила мешочек с ключами. Это были ключи от его московско-кёнигсбергской жизни, и он наглухо запер все ходы, ведущие туда. Он никогда не был офицером русской армии, никогда не был майором Разведупра, кенигсбергским нелегалом-антикваром. Отныне и навсегда он — обычный мемельский бюргер, который бережет свой дом, свою крепость. Так повелел ему инстинкт самосохранения.

Глава третья Роковая дата

Ко дню рождения фюрера обер-ефрейтор Швальбе был произведен в фельдфебели. Этому способствовало еще и то, что Вейга бесплатно шила в своем ателье платья и прочие наряды жене командира батареи, с которой нечаянно, но весьма кстати познакомилась в кафе «Толстая утка». Возможно, по ее протекции обер-фельдфебель Швальбе получил краткосрочный десятисуточный отпуск в разгар лета, а не слякотной осенью. Да еще тогда, когда многим военным отпуска попридержали по случаю особой обстановки. Но Швальбе дали, правда, с оговоркой, что в любой момент его могут отозвать в часть.

Вейга уговорила мужа съездить к маме, которая жила в генерал-губернаторстве — в ста километрах от Варшавы: в местечке Седльце. Собрав баулы с подарками и нарядами, супруги отправились на Зюйдбанхоф, где очень удобно разместились в вагоне 2-го класса ночного экспресса. Утром, позавтракав домашними пирожками и неостывшим в термосе кофе, в прекрасном расположении духа они вышли на вокзале Варшава-Центральная. И тут благодушная жизнь была взорвана в мгновение ока: на перроне Лунь нос к носу столкнулся с капитаном Опитцем. Разыграть сцену «Вы, наверное, ошиблись, господин капитан» не удалось. Капитан на радостях схватил его за плечи и поволок в вокзальный буфет. Лунь сделал знак Вейге — я скоро вернусь — и положился на волю рока. По пути капитан засыпал его вопросами:

— Куда же ты делся? Я тебя так искал! Ты был так нужен! У меня для тебя крайне важная информация.

Поблизости никого не было, если не считать троих весьма шумных в дорожном подпитии летчиков. Капитан заказал по кружке пива. Со стороны казалось, что встретились два фронтовых товарища и вспоминают былые дни. Почти так все и было, за исключением той новости, которая — обухом по голове — ошеломила Луня.

— Гитлер собирается напасть на СССР 20 июня, — глядя в пивную кружку, сообщил Турман. — Сведения получены из очень надежных источников.

Сказав все это, капитан Опитц большими глотками допил пиво. Таить такой секрет в себе ему было просто мучительно, и теперь он наконец смог сбросить с души тяжелый груз.

— Войска потоком идут на восток. Ты сам видишь. Вся Варшава забита танками, техникой. Авиация сосредотачивается на полевых аэродромах. Фюрер сошел с ума — это война!

Капитан торопился. Они обменялись крепким рукопожатием и бесследно растворились в серо-зеленом воинском половодье.

Лунь лихорадочно соображал, кому и как передать эту архиважную жизнесущую для страны информацию? Собственно, ради этого сообщения и создавалась вся кенигсбергская сеть. Да только ли кенигсбергская? Это был триумф всей военной разведки — назвать точную дату нападения противника! Лунь безоговорочно доверял капитану Опитцу и ничуть не сомневался в верности его сведений. 20 июня! До вторжения оставалось всего семь дней, или еще неделя — как посмотреть. За это время можно успеть изготовиться и встретить войну в поле, во всеоружии. Но как передать эту весть в Москву? Ах, как поспешили там расправиться с таким кадрами, как Орлан! Что же теперь делать? Прийти в советское консульство в Кёнигсберге? Подбросить письмо в почтовый ящик? Но от чьего имени? От имени «Турмана»? Но он же человек Луня, ему тоже нет доверия…

Лунь оборвал все связи со своим ведомством. Значит, надо действовать по-другому…

Немецкому фельдфебелю Швальбе сегодня поверят больше, чем своему, кадровому, разведчику — майору Северьянову. Это факт. «Немцу поверят, а мне нет!» Эта мысль просто убивала, но она же и подсказывала план действий. Надо перейти границу и под видом немецкого патриота, бывшего коммуниста, передать дату вторжения… Но откуда у заурядного фельдфебеля сведения такой важности? Обязательно спросят и наверняка не поверят. Тут нужна дополнительная легенда. И очень убедительная…

«Мой старший брат служит в люфтваффе и общается с крупными бонзами на аэродроме Растенбург…» Пусть не поверят до конца, но ведь должны же насторожиться. Ведь наверняка и по другим каналам поступают подобные сведения… А если не поступают? А вдруг он один обладает точной датой начала войны?

А Вейга? А что сказать Вейге? Ну, да — война, перевели в другую часть. А потом сообщат — пропал без вести. Для нее это будет ударом и каким…

А что будет с ним на той стороне? Наверняка профильтруют и поймут, что за птица этот псевдофельдфебель Швальбе! Но это будет потом, позже. Главное — успеть предупредить. И даже если разберутся и выяснят что к чему, — так, может, простят и оценят, какую информацию он передал? А если все-таки капитан ошибся? Тогда точно голову на плаху — как провокатора фашистской разведки, перевербованного абвером. О, формулировки там найдутся — каленые, рубленые, убийственные…

Ладно… Это все шкурные интересы. Главное — передать, а там видно будет. Как говаривал бравый солдат Швейк: «Пусть будет, как будет, ведь как-нибудь да будет, ведь никогда не было, чтобы никак не было!» Или как повторял дед при сложном выборе: «Бог не без милости, казак не без удачи!»

Вейге надо будет сообщить, что его переводят к новому месту службы. А там — война, и никаких вопросов.

Но неужели война? Неужели Гитлер решится воевать на два фронта? Правда, никакого фронта в Европе нет. Есть Англия, загнанная на свой остров, как крыса в угол. Бои идут где-то в Северной Африки да на морях. А вот в Европе руки у Гитлера практически развязаны… Понимают ли это в Москве? Наверняка понимают. Наверняка готовятся к отпору. И тут так важно — жизненно важно знать эту точную дату — 20 июня 1941 года! Всего лишь два слова. Но как? Как их передать?

Лунь бродил по варшавскому вокзалу, как сомнамбула. Надо было на что-то решаться. Вдруг накатило сомнение: а нужна ли вся эта суета? Ведь если эта дата известна всего-навсего капитану люфтваффе, наверняка берлинская агентура выведала ее у более высокопоставленных фигурантов. Лунь почти согласился с этим выводом и даже успокоился. Он вернулся к Вейге, но какой-то червячок тревожно точил душу. Вейга тоже встревожилась:

— Что случилось? На тебе лица нет!

— Встретил сослуживца. Он сказал, что всех отзывают из отпусков. Надвигаются серьезные дела…

— Ты что-то скрываешь от меня…

— Нет. Будет еще одна война. Здесь, на востоке. Тебе надо немедленно увозить маму в Мемель! Здесь будет опасно.

— И тебе тоже надо срочно возвращаться?

— Да, но сначала я провожу тебя к маме.

Вейга расстроилась, но не раскисла.

— Я вернусь вместе с тобой. Мы соберем маму в один день и уедем все вместе.

— Посмотрим, как пойдет дальше… — сказал Лунь.

Пассажирские поезда на восток от Варшавы ходили только до Седльце. Дальше к границе продвигались одни воинские эшелоны. В Седльце, на вокзале, забитом военными, их встретил старший брат Вейги, Казик Заритовски, бывший улан-хорунжий, а ныне малый без определенных занятий. Казик носил фамилию матери, а Вейга — отца. Но оба они были очень похожи, как близнецы.

Со слов Вейги Лунь знал, что Казик числился в списке «живых торпед», и за ним охотилось гестапо, как охотилось оно и на всех остальных, кто пожелал быть живыми торпедами для польского военно-морского флота. Перед самым началом Второй мировой военное ведомство, осознав малосильность польского флота в сравнении с его вероятными противниками — германским кригсмарине и советским Краснознаменным Балтийским флотом, объявило набор добровольцев в отряд «человекоуправляемых торпед». Свыше полутораста молодых патриотов, в том числе и девушек, записались в него; подал заявление и хорунжий Казимир Заритовский. Все они были готовы пожертвовать жизнью ради независимости Польши, то есть направить свои «живые торпеды» на вражеские корабли. Однако приобрести такую подводную технику министерство обороны не успело. А списки добровольцев попали после сентября 1939 года в руки гестапо…

Казик отобрал у них оба чемодана и понес сам, радуясь долгожданным гостям, июньскому солнцу и своей силе. Лунь пытался вернуть себе свою ношу, но Казик так и не отдал чемодан до самого дома. Хорошо, что он был не так далеко от вокзала. Вейгина мама, совсем еще не старая женщина, встретила их у калитки в палисадник, обняла дочь, потом зятя. И вскоре в доме под черепичной крышей и кронами лип собралась вся седлецкая родня. Всем было интересно взглянуть на избранника Вейги, так что застолье очень напоминала свадьбу, разве что невеста была в дорожном наряде, да и жених тоже. Лунь смотрел на них с некоторым угрызением совести: скольких же людей он подставит, если гестапо его однажды раскроет… Однако гостям он, судя по всему, понравился несмотря на «немецкое» происхождение. Разошлись поздно, молодоженам отвели место для ночлега в бывшей девичьей комнате Вейги, приспособленной теперь под швейную мастерскую. Полночи Лунь проворочался без сна. То обдумывал план перехода через границу, то пытался убедить себя, что надо оставить все как есть. Пусть будет, как будет. Но под самый рассвет выбрался из постели, переоделся в свою форму и тихо постучался к Казику.