Иван Аксаков - О статье Ю. Ф. Самарина по поводу толков о конституции в 1862 году

• Название: О статье Ю. Ф. Самарина по поводу толков о конституции в 1862 году
• Автор: Иван Аксаков
• Жанр: Критика

«Вот и еще замогильный голос, так вовремя, в назидание нам звучащий, – голос, которому во дни оны и нельзя было раздаться во всеуслышание, как будто сама судьба задерживала его до настоящей нашей поры, когда он именно нужен и нужней чем в ту пору, – когда, кажется, самый общественный слух, благодаря вразумлению событий, приобрел большую чуткость и восприимчивость ко всякому трезвому и строгому слову правды…»

---

Так как посылать адрес русскому царю от публики было неудобно, – притом же адрес, хотя бы и был подписан всеми, приписавшими себя к «прогрессу», или к «интеллигенции», как выражаются в наши дни, однако не представил бы не только сорока тысяч, но и четырехсот подписей (ибо состоящим на государственной службе подписываться было бы прямо невыгодно), то и возникла агитация о сочинении адреса от какой-нибудь организованной корпорации или сословия. Имелся в виду съезд дворян на выборы, в первый раз после издания манифеста 19 февраля 1861 г. Но от слов перейти к делу – шаг великий, да и политический такт дворянства не допустил его на сей раз до такой грубой политической ошибки… Через год вспыхнуло польское восстание, подготовленное отчасти самими нашими, обмороченными «либералами» и рассчитывавшее на содействие поляками же взлелеянной русской революционной партии. Расчеты оказались ошибочными, потому что, когда из области внутренней глухой борьбы, из недр внутреннего общественного духовного брожения, вопрос выплыл наружу, в форме, доступной общенародному пониманию, то есть когда дело коснулось внешней чести, достоинства и целости государства, – пробудились исторические инстинкты, и дух народный воспрянул во всей силе, а отрицательно-либеральные, разлагающие силы присмирели на время, в ожидании благоприятной поры. (Она и наступила, вслед за минованием опасности).

В этот-то промежуток времени, между освобождением крестьян и польским восстанием, когда слухи о готовившемся конституционном адресе дошли до Самары, Ю. Ф. Самарин и прислал к нам (мы тогда приступили к изданию «Дня»), на наше распоряжение, напечатанный в этом N проект заявления. Так как заявление имело характер гражданского действия, протеста, вынужденного гражданским же действием противоположного направления, то в такого рода действии, по нашему соображению, и не представлялось уже достаточного основания, как скоро мысль об адресе была оставлена: мы признали более приличным ограничиться чисто литературного, хотя несколько и отвлеченною борьбою с принципами, разъедавшими русское общество, и вызовом к жизни, по мере возможности, положительных стремлений и сил.

В то время отсутствие свободы печатного слова, – той доли свободы, которою мы теперь пользуемся, – являлось одним из самых крепких оплотов отрицательного и западно-либерального направления. Защитникам русского исторического и народного принципа приходилось сдерживать свои нападения, с одной стороны, для того, чтоб, по недосказанности, избежать смешения с толпою подлых человекоугодников, с другой – для того, чтоб не подать противникам дешевого способа уклоняться от спора, с видом лежачего или жертвы, которая будто бы имела нечто сказать ниспровергающее и неопровержимое, но осуждена на молчание. Этим, в высшей степени выгодным положением наши противники и пользовались, ловко проводя между строк свои теории, приучив публику разуметь их по одному неуловимому для цензуры намеку, – и в то же время преграждая возможность всякого честного возражения – обвинением противника в «доносе»: средство не совсем добросовестное, но достигавшее цели. В то время события еще не ставили вопроса об упомянутом историческом принципе так резко и повелительно, как в наши дни, когда самое благо нашей страны требует, чтоб каждый исповедал прямо и открыто свои убеждения, заявил себя по ту или по другую сторону; когда имеется возможность спора почти без недомолвок и нет опасности, по недосказанности, подать повод к оскорбительным недоразумениям. Конечно, никто теперь не дерзнет причислить К. С. Аксакова и Ю. Ф. Самарина к сонму льстецов и человекоугодников. Но в то время, когда Самарин писал этот проект публичного заявления, такое заявление представлялось делом своего рода гражданского мужества и вело прямо к утрате «популярности» в среде большинства русского общества. Этим и объясняются следующие строки Самарина: «Как ни ничтожны два-три голоса в массе голосов, поднявших современную разноголосицу, как ни несомненно, что эти одинокие голоса будут заглушены криком, топаньем, свистом и всеми орудиями убеждения современных прогрессистов (современных „либералов“, можно бы сказать теперь), однако в настоящую минуту молчать грешно. Мы настолько устарели в своих понятиях, что для нас свист не опровержение, рукоплескание не доказательство, а успех не мерило убеждения. Без всякой надежды на успех, мы просто считаем долгом совести, гласно и без всяких недомолвок, высказать то, что мы думаем по поводу современных толков об ограничении самодержания в России».

Хотя заявление Самарина написано двадцать лет тому назад, однако же, к сожалению, мало того – к истинному ужасу – оно кажется, за исключением некоторых частностей, написанным как бы вчера! Мы говорим «к ужасу» потому, что этим доказывается, как мало подвинулось русское общественное сознание в эти двадцать лет, как, напротив, только усиливался и рос указанный Самариным недуг… Конечно, внешней опасности сойти с исторического национального пути России не грозит, как не грозило и тогда, – а теперь, можно думать, грозит и еще менее после того, как недуг объявился воочию таким страшным пароксизмом, как событие 1 марта. Можно даже уповать, что этот пароксизм – в то же время и благодетельный кризис, но слишком предаваться такому упованию было бы еще рано. Несомненно одно, что власть, в союзе с народом, – вполне могущественная для предотвращения всякой внешней опасности, – в то же время своими внешними средствами не может спасти общество без него самого, без усилия его собственной воли, от нравственных, духовных зол, его разъедающих. Та отрицательная сила, о которой пишет Самарин, – разве она не продолжает, как и в 1862 г., «нагонять на русскую землю тучу диких понятий, извращать общественный смысл, сбивать с исторической колеи и делать негодными для жизни целые поколения»?! Нельзя внешними средствами велеть отрицательной силе – стать положительною, или перестать быть и творить, раз уж она завелась. Для этого необходимы внутреннее перевоспитание самого общества и тот, в нем самом, преизбыток начал положительных, который бы и помимо власти, свободно, органически удерживал в пределах развитие отрицательного начала… К этому и должны быть направлены усилия всех честных, любящих родную землю людей. Но многое, конечно, может и власть, движимая духом любви и истины. Признавая, вместе с Самариным, что верховная власть и народ представляют, пока, у нас единственные исторические положительные силы, мы думаем однако, что первая, со времен Петра, была сама не свободна от ржавчины отрицания, – отрицания не каких-либо высших отвлеченных, но исторических, жизненных, народных начал. От этой-то ржавчины и необходимо ей вполне избавиться, чтоб стать снова и вполне – силою творческою и зиждущею. Нужно, чтоб освежился союз царя с народом новым, теснейшим сближением; нужно, чтоб земля не чувствовала себя сирою, отчужденною, отдаленною, как прежде, – чтоб черствое слово петровской немецкой команды сменилось словом – властным вполне, но однако же родным, внятным, любовным, – чтоб не холодом веяло от власти, но чтоб власть светила, живила и грела, являя себе везде, всюду, деятельно и благотворно, – чтоб неправдою наконец стала скорбная народная поговорка «До царя далеко»!..