Иван Аксаков - По поводу книги «Против течения» Варфоломея Кочнева

• Название: По поводу книги «Против течения» Варфоломея Кочнева
• Автор: Иван Аксаков
• Жанр: Публицистика

«Есть замечательная книга, на которую наша читающая публика, а равно и журналистика мало или недовольно обратили внимания. И напрасно. Не говоря уже о том, что книга сама по себе преисполнена животрепещущего интереса, мы имеем основание предполагать, что она прошла не совсем бесследно в некоторых высших, более или менее властных кругах нашего общества. Мы разумеем „Беседы о революции“, изложенные под общим заглавием: „Против течения“ в разговорах двух приятелей…»

---

Иван Сергеевич Аксаков По поводу книги «Против течения» Варфоломея Кочнева

Есть замечательная книга, на которую наша читающая публика, а равно и журналистика мало или недовольно обратили внимания. И напрасно. Не говоря уже о том, что книга сама по себе преисполнена животрепещущего интереса, мы имеем основание предполагать, что она прошла не совсем бесследно в некоторых высших, более или менее властных кругах нашего общества. Мы разумеем «Беседы о революции», изложенные под общим заглавием: «Против течения» в разговорах двух приятелей. Они появлялись сначала в «Русском Вестнике» в течение полутора лет, а потом, несколько месяцев тому назад, вышли особым изданием в двух частях. Надобно отдать полную справедливость автору, скрывающемуся под псевдонимом Варфоломея Кочнева: его труд заслуживает прочтения даже после книг о французской революции Тэна и представляет новое, вполне самостоятельное исследование – не самой революции 1789 г., а времени, ей непосредственно предшествовавшего, того предреволюционного периода – периода либеральных иллюзий власти и общества – который, с целью предотвратить революцию, напротив, уготовил ей, как бы с особенною старательностью, торный, широкий путь. Автор очень искусно и талантливо разработал свою тему по подлинным источникам, собрал много данных и ярко осветил для читателя именно то, что и хотел ему показать: постепенное падение авторитета королевской власти прежде всего в ее собственном, а потом и в общественном сознании и постепенное «перемещение власти от короля и аристократии к интеллигентному разночинству», или к так называемой «Нации». Но главный интерес книги г. Кочнева не в характеристике французского предреволюционного периода, а в параллельной характеристике нашей собственной общественной, так сказать, политической жизни за последние ближайшие годы. Не судьба Франции занимает его, а судьба России.

Изучение времени, предшествовавшего знаменитой революции, предпринято им с целью извлечь из уроков французской истории спасительные предостережения, наставления и указания для русской власти и для русского общества. В этом и заключается существенное, серьезное, важное значение книги. Автор вовсе и не скрывает своего умысла. «Ты догадываешься, – говорит он своему приятелю, – по какой причине стараюсь я особенно внимательно остановиться на разъяснении неизбежности революции вследствие шага, сделанного французским правительством в 1787 г. Мы только что пережили исторический момент, представляющий некоторое сходство с тем, какой решил судьбу королевской власти во Франции. К счастию, Провидение хотело, чтоб исход правительственного решения у нас был другой». Затем автор резкими чертами, на четырех страницах, изображает деятельность правительства и общественное движение в России за «тринадцать месяцев умиротворения», завершившихся событием 1 марта, и заканчивает свой очерк словами: «Промысл Божий спас нас от шага, который, при современных условиях, мог бы быть роковым, как было роковым сознание нотаблей во Франции в условиях 1787 г.» (стр. 25–29, ч. II). Затем и во многих других местах своего труда автор возвращается к сравнению с Россией и к поучительным, по его мнению, указаниям…

Не подлежит сомнению, что все эти рассуждения и доводы способны произвесть сильное впечатление на читателя, плохо вооруженного знанием русской истории и действительных, можно сказать, сокрытых условий нашей государственной крепости и правительственной силы. И конечно, если именно их, эти условия, упустить из виду, то есть упустить из виду Россию и ограничить свой кругозор Петербургом, или петербургскою канцеляриею и «интеллигенциею» нескольких городов, то нельзя не поразиться внешним сходством французских и русских явлений. Но это сходство именно только внешнее. Главное же дело в том, что Россия вовсе не заключается в Петербурге, держится вовсе не канцелярией, выражается вовсе не тою «интеллигенцией», которая на все лады, громкие и тихие, бравурные и умильные, проповедует «правовой», на иностранный манер порядок, а держится она подспудною земскою силой, служащею источником и оплотом государственной власти, коренящеюся в стихийном инстинкте народных масс и лишь отчасти в сознании общественных классов: полного, искреннего, всестороннего выражения эта земская сила, можно сказать, почти лишена в нашей литературе и остается малознаемою даже и до сих пор. Г. Варфоломей Кочнев также знаком с нею мало. В своих исследованиях он руководится той господствующей у наших ученых системою «сравнительно исторического метода», которая обращает преимущественное внимание на сходство, а не на различие сравниваемого. Он совершенно забывает, даже не понимает о каких-либо самостоятельных особенностях нашей страны. У него что Россия, что Франция – это все равно, тогда как не только Россия не одно и то же, что Франция, но и другие государства той же Западной Европы, хоть бы, например, Англия, не подходят под одно с Францией мерило: одинаковые причины, одинаковые либеральные законы производят в обеих странах различное действие, сообразно различию народного темперамента, нравов и других местных и исторических условий. И во Франции есть народ, и в России – народ, это несомненно: народ, да не тот.

Во Франции на него нельзя опереться: он не более как страдательный материал в руках господствующей политической партии или смелого проходимца. В России он – центр тяжести всего нашего государственного бытия («тяга земли», по выражению народных былин), главный исторический фактор, направляющий основное течение нашей исторической жизни, хотя конечно и не способный ни предупредить ее временные кривоблуждания, ни формулировать, в отвлеченной форме, своего политического миросозерцания; хотя и не выступающий ни в какой активной политической роли, за исключением лишь величайших мгновений своей истории…

«Отчего Франция так слабо защищалась в последнюю войну свою с немцами?» – спросили мы одного умного французского публициста, посетившего Москву прошлою зимою… «Оттого, что нам не удалось возжечь у себя войны в полном значении слова народной, подобной вашей русской защите против нас же, французов, в 1812 г.», – был ответ. «А не удалось этого нам, – продолжал отвечать он на наши расспросы, – по недостатку патриотизма в народе. А недостаток патриотизма происходит оттого, что народ – в тесном смысле этого именования – у нас ничего не значит. Хотя мы уже почти сто лет как провозгласили принцип народного верховенства (la souverainete du peuple) и в силу наших конституций управляем страною посредством народных представителей и издаем законы „во имя народа“, – но в сущности, в наше понятие о народе входит только одно городское население, а не сельское. То громадное большинство, которое собственно и есть народ, нами было пренебрежено (negligee) до такой степени, что оно даже отвыкло почитать дело Франции своим делом, а приучилось почитать его делом исключительно парижских властей, так что и защиту Франции признавало обязанностью не своею, а только правительства. Таким образом, когда нам стало потребно опереться на действительную силу народа, настоящего народа, а не только того, что под этим именем, или под именем „нации“ красуется в наших палатах, этой силы у нас в наличности и не оказалось… Но мы не теряем надежды это исправить, – прибавил самоуверенно чистосердечный француз, – мы намерены учредить нечто вроде франкмасонства для подъема патриотического духа (une espece de franc-maconnerie pour relever l'esprit patriotique)» и т. д. Желая искренно французам успеха в этих искусственных мерах для подъема патриотического духа в целом народе, спрашиваем всякого: таков ли народ у нас, в России? Таковым ли он показал себя в ниспосланных России испытаниях? И к одной ли защитительной народной войне (в которой отличилась в начале нашего века и Испания) явил он себя способным? Слава Богу, у нас есть свидетельство истории, такой ее эпизод, которому ничего подобного, по объему и значению непосредственного народного действия, не представляет история ни одной страны, – эпизод относительно недавний. Читатели догадываются, конечно, что мы разумеем эпоху смуты или междуцарствия.

Все государство, по выражению историка Соловьева, разбилось вдребезги; дело дошло до самых нижних слоев, ибо все, что было поверх народных масс, не представляло никакой точки опоры. И вот народ – уже не в фигурном, риторическом смысле слова, а настоящий простой народ – восстал… под руководством мясника, не для бунта, грабежа, земельных и иных захватов, а для водворения вновь тишины, Божьей правды и государственного наряда. Он поклялся прогнать всех «чужих и своих воров», а затем уж поставить и царя, потому-де, что не можно нам «безгосударным быти». Он сослался грамотами со всеми городами, со всею землею (грех, великий грех тем преподавателям русской истории, которые не заставляют своих учеников читать эти чудесные грамоты, и не только читать, – наизусть учить!). И так как наш народ был всегда, как и теперь, чужд узкого сословного духа и уважал земский, народный и христианский дух и в людях иных, высших сословий, то и избрал вождем народной рати князя Пожарского, придав ему выборного от всей земли, мясника Козьму Минина. Известно, как шествовал потом Пожарский с Мининым и народным ополчением в Москву, как были разбиты поляки, как собрался великий Земский Собор, избрал и поставил на царство родоначальника ныне благополучно царствующего дома Романовых, как спас Россию от боярской конституции, как ревниво ограждал права несовершеннолетнего самодержца, пока не укрепилась власть его прочно, – и как затем, по выражению Хомякова, народ пошел в отставку из своей политической случайной службы и возвратился к своим мирным сельским и промышленным занятиям…