Виссарион Белинский - Голос в защиту от «Голоса в защиту русского языка»

• Название: Голос в защиту от «Голоса в защиту русского языка»
• Автор: Виссарион Белинский
• Жанр: Критика

«…Журналы у нас судят о предметах науки, искусства и литературы не по праву сильного завладения, а по изволению высшей власти, со времен Петра Великого и до настоящего мгновения содействующей и благотворящей успехам просвещения и образованности в России. Было время, когда великая монархиня была участницею журнала в качестве писателя. Теперь журналистика сделалась потребностью образованной части русского общества, вошла, так сказать, в его привычки и нравы, именно вследствие этого деятельного покровительства свыше. Что теперь есть (как и были прежде и, к сожалению, будут всегда) журналы, которые добиваются попасть в законодатели и оракулы наук и словесности, – это правда; но правда и то, что именно этого-то рода журналы и не успевают никогда в своем намерении, потому что успех всегда остается на стороне журналов, которые без претензий, но зато с талантом и знанием дела, объявляют свое мнение о предметах, законно подлежащих их суждению, то есть о науке, искусстве и литературе…»

---

Вот в сущности все содержание статьи «Отечественных записок», возбудившей негодование «Москвитянина». Не понимаем что в ней оскорбительного для нашего национального чувства? После этого как же прикажете исследовать предметы науки, искусства и литературы? После этого отдать итальянскому климату преимущество пред петербургским – значит ни больше ни меньше, как таска России?.. Что русский язык – один из богатейших языков в мире, в этом нет никакого сомнения. Но при этом не должно забывать исторического развития России и быстрого оборота, произведенного в нем реформою Петра Великого. До Петра Великого русский язык вполне соответствовал нравственному состоянию Руси и был больше, чем только достаточен для выражения всего круга понятий того времени. Но с реформою Петра Великого, отворившею двери России дотоле чуждым ей понятиям, русский язык по необходимости должен был подвергнуться наводнению чужестранных слов и даже оборотов, а высшее общество по необходимости должно было предпочесть чужой язык своему родному. Теперь, когда у нас есть уже литература и когда самый язык подвергся большим изменениям, эта необходимость не существует более и для высшего общества. Но, несмотря на то, еще не близко время окончательного установления русского языка, и чем оно отдаленнее, тем больше надежды на более богатое развитие нашего языка.

Еще раз спрашиваем: что обидного в наших словах для чести русского языка или русской национальности? Может быть, наше мнение неверно, ошибочно, даже вовсе ложно? Положим, что так; но неужели право ошибаться есть чье-нибудь исключительное право? Ведь «Москвитянин», верно, не считает же себя непогрешительным? Если наше мнение о русском языке показалось ему ошибочно или ложно, он мог сделать свои замечания на наше мнение, опровергнуть его, но не должен, не вправе был приписывать нам по этому поводу намерений, которых у нас вовсе не было. К чему такая нетерпимость к чужому мнению, и в ком же? – в журнале, который беспрестанно рассуждает о добродетели, кротости, смирении, любви!..

Но взглянем на доводы «Москвитянина». Первый запрос его нам состоит в том, зачем, говоря о влиянии на русский язык наших знаменитейших светских писателей, умолчали мы о влиянии на него писателей духовных? Отвечаем: журнальная рецензия – не диссертация, не ученая книга, где предмет сочинения исчерпывается по мере возможности весь, до дна. Явится другая книжка, вроде сочинения г. Васильева, мы, разбирая ее, скажем то, чего не досказали по поводу первой; явится третья – опять найдется что сказать по ее поводу о том же предмете. Сверх того, мы были, как говорится, в своем праве, говоря о влиянии на русский язык только светских писателей, так же как всякий другой был бы в своем праве, говоря о влиянии на наш язык только духовных наших писателей. Тут все многозначительные вопросы – зачем и почему, не имеют места, и на них один ответ: потому что так хотели мы.

Второй запрос состоит в том, зачем «Отечественные записки» не показали влияния на язык нашего юридического красноречия? «Или (многознаменательно и чисто юридически замечает рецензент) эта отрасль языка у народа, имеющего гражданское устройство, так ничтожна, что не заслуживает и упоминовения?» Отвечаем на это: мы вовсе не знакомы с русским судебным красноречием, потому что, как замечает сам судия наш, произведения этого рода не напечатаны. А о том, что не напечатано, журнал не имеет права и судить. Рецензент «Отечественных записок» нисколько не сомневается, что рецензент «Москвитянина» знает все науки и что ему в особенности знаком язык юридический, как это доказывает, статья его: тем лучше для него, – ему и книги в руки!

Третий запрос: почему рецензент «Отечественных записок», говоря о Пушкине как преобразователе языка, останавливается на повести «Арап Петра Великого» и не говорит ни слова об «Истории Пугачевского бунта»? Ответ: рецензент забыл и охотно признает свою забывчивость непростительною, а третий запрос дельным.

Четвертый запрос: почему рецензент «Отечественных записок» не упоминает, например, о «Письмах русского офицера» Ф. Глинки? Ответ: оттого, что не считает их стоящими упоминовения. Может быть, рецензент «Отечественных записок» в этом случае ошибается, но «ошибки суть свойственны человеку» – errare humanum est. Почему же он не упомянул о других, действительно важных произведениях, упоминаемых ниже рецензентом «Москвитянина», – причина та, что он писал не диссертацию, а рецензию.

Что касается до стихов Кольцова, приведенных в рецензии «Отечественных записок» как пример живописности русского языка в изображении предметов природы, они действительно выражаются таким слогом, который очень естествен в произведении, написанном в духе народной поэзии.

Но вот самый страшный запрос: где рецензент «Отечественных записок» изучал русский язык – в пословицах, в песнях, в исторических актах? Потом, именно где и в чем изучал он – в своем кабинете, в бархатных сапогах, или в других каких-нибудь местах и в других сапогах? На это рецензент «Отечественных записок» имеет честь ответить рецензенту «Москвитянина», что бархатных сапогов он не носит, что русский язык изучал он больше всего в сочинениях русских писателей и в образованном обществе; с пословицами знаком; сказки и песни, собранные Киршею Даниловым, знает чуть не наизусть; читывал не без внимания и другие сборники произведений народной поэзии; к русскому народу прислушивался… Во всяком случае, с отроческих лет по страсти занимаясь русскою литературою и русским языком и лет около пятнадцати действуя на литературном поприще с такою удачею, что сам «Москвитянин» признал некоторые критические статьи его в «Отечественных записках» писанными бойким пером мастера, рецензент «Отечественных записок» думает, что в деле русской литературы и русского языка он что-нибудь знает, – может быть, не так много, как рецензент «Москвитянина», г. Д., но ведь не всем же быть генералами, то есть полководцами; для многих и офицерский чин – недостижимая высота: овому талант, овому два…

Далее рецензент «Москвитянина» делает нам запрос: в каких салонах au Marais, a la Chaussee d'Antin[3] или в предместий Saint-Germain[4] случалось нам слышать слова substance, absolu, abstrait, concret[5], и есть ли во французском словаре Академии слова: indifferentisme и obscurantisme[6]? Ответ: рецензент «Отечественных записок» не был во Франции, и ему мало нужды до того, какие употребляют или не употребляют слова салоны au Marais, a la Chaussee d'Antin и в предместий Saint-Germain. Прошло уже то время, когда свет образования был монополиею этих трех пунктов Парижа; он теперь во всем Париже, везде, где сходятся образованные люди. Слово substance имеет не одно философское значение, но и житейское: оно означает и припасы (съестные), и материю, и сущность; absolu – самое употребительное слово, особенно в приложении к словам: gouver-nement, puissance, monarchic[7]: может ли быть оно неупотребительным в простом разговоре там, где все помешаны на политике? Слово individu[8] самое простое: его встретите и в романе, и в комедии, и в водевиле. Есть ли слова: indifferentisme и obscurantisme в словаре Французской академии издания 1835 года, не можем сказать, за неимением под рукою этого словаря; но, в утешение рецензента «Москвитянина», скажем, что они есть не только в «Dictionnaire general et grammatical des dictionnaires francais»[9] Наполеона Ланде, изданном в 1843-м году{2}, но даже в «Словаре» Татищева, изданном в 1839–1841 годах. Впрочем, до словарей нам дела нет: с нас довольно и того, что эти слова встречаются даже в романах и повестях лучших французских писателей, которые не следуют примеру немцев, пишущих книжным или темным языком.

Теперь мы дошли до такой мысли «Москвитянина», которая, по самой оригинальности своей, весьма замечательна. Рецензент «Отечественных записок» назвал слова: фабрика, губерния, маляр, кучер, мастер, мастерство, подмастерье, смастерить – иностранными, вошедшими в состав русского языка. Рецензент «Москвитянина», прибавив к ним, как он говорит, и старших их братьев азиятского происхождения: ясак, ерлык, аргамак, халат, изъявляет свое согласие признать все эти слова не русскими, а иностранными, но не просто, а на том условии, чтоб рецензент «Отечественных записок» доказал ему, что «те, чьи предки выехали в XIV столетии от немец и из Золотой орды к Димитрию Иоанновичу Донскому, и доселе не русские, а иностранцы, хотя 500 лет исповедают (исповедывают?) православную веру, говорят русским языком, служат и пользуются всеми правами гражданства». Рецензент «Отечественных записок» решительно отказывается доказывать такую странность; а что касается до помянутых слов, он также признает их не русскими, а иностранными, как русских людей иностранного и притом древнего происхождения признает совершенно русскими, а не иностранцами, – и основывается на том, что национальность человека способна к перерождению физическому и нравственному и что слова не исповедывают никакой веры, не женятся и не родят.