Алексей Писемский - В водовороте

• Название: В водовороте
• Автор: Алексей Писемский
• Издательство: Издательство «Правда», биб-ка «Огонек»
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1959

Известный роман выдающегося писателя, посвященный русской общественной жизни 60-х годов XIX века, проникнутый идеями демократизма, добра и человечности. Произведение это получило высокую оценку Л.Н.Толстого.

---

– Но как же вы спаслись? – проговорила она, смотря ему прямо в лицо.

– С помощью ж добрых товарищей и некоторой собственной смелости!.. – отвечал Жуквич.

Елена продолжала не спускать с него глаз: сделанное им открытие еще выше подняло Жуквича в глазах ее.

– Да доверьте ж мне, панна Жиглинская!.. – воскликнул между тем он. – Вы ж удумали посвятить себя вместе со мною польскому делу!

– Удумала! – проговорила Елена.

– Так разве ж можно, быв так близко к вам, не поклоняться вашей красоте?.. Разве ж вы, панна Жиглинская, не знаете ваших чарующих прелестей? Перед вами быв, надо ж или боготворить вас, или бежать от вас!..

Елена мгновенно вся покраснела и сделалась сумрачною.

– Очень жаль это!.. – заговорила она. – И я, признаюсь, в этот раз гораздо бы больше желала быть каким-нибудь уродом, чем красивою женщиной!

– Для чего ж то? – воскликнул Жуквич.

– Для того, чтобы вы тогда относились ко мне по сходству наших убеждений, а не по чему иному… Я собственно с любовью навсегда покончила: мое недавнее прошедшее дало мне такой урок, что я больше не поддамся этому чувству, и, кроме того, я убедилась, что и по натуре своей я женщина не любви, а политики.

– Но любовь ж не помешает политике! – возразил Жуквич.

– Напротив, очень помешает! – продолжала Елена. – Шиллер недаром выдумал, что Иоанна д'Арк до тех пор только верна была своему призванию, пока не полюбила.

– Нет, эта фантазия поэта совершенно несправедливая! – возразил ей Жуквич, и лицо его приняло весьма недовольное выражение, так что Елена несколько испугалась этого.

– Вот видите, как нехорошо быть красивой собой! – проговорила она. – Вы теперь будете недовольны мною и, может быть, даже постараетесь отстранить меня от нашего общего дела.

– О, нет, зачем ж? – возразил он ей.

– И не отстраняйте меня!.. Я буду вам полезна! – сказала Елена с чувством.

– Да знаю ж это я! – воскликнул и Жуквич с чувством.

VIII

С Елизаветой Петровной после того, как Елена оставила князя, сделался легонький удар. Услыхав от Елпидифора Мартыныча, что у князя с Жуквичем была дуэль, она твердо была убеждена, что Елена или приготовлялась изменить князю, или уже изменила ему. Главным образом в этом случае Елизавету Петровну беспокоила мысль, что князь, рассердясь на Елену, пожалуй, и ей перестанет выдавать по триста рублей в месяц; но, к великому удивлению ее, эти деньги она продолжала получать весьма исправно. Достойный друг Елизаветы Петровны, Елпидифор Мартыныч почти всякий день посещал ее в болезни и пользовал ее совершенно бесплатно. В своих задушевных беседах с ним Елизавета Петровна каждый раз превозносила князя до небес.

– Это ангел, а не человек, – ей-богу, какой-то ангел! – говорила она почти с удивлением.

– Именно, что ангел! – подхватывал Елпидифор Мартыныч, тоже, как видно, бывший очень доволен князем.

– Но как его-то, голубчика, здоровье? – продолжала Елизавета Петровна со слезами на глазах.

– Что здоровье!.. Тело еще можно лечить, а душу нет, – душу не вылечишь! – отвечал Елпидифор Мартыныч грустным тоном.

– Стало быть, он все еще любит ее, мерзавку? – спрашивала Елизавета Петровна.

– Кажется, что любит!.. О ребенке, главное, теперь беспокоится. Приказал было мне, чтоб я каждый день заезжал навещать малютку; я раз заехал… мальчик уже ходит и прехорошенький.

– Ходит? – переспросила с чувством Елизавета Петровна.

– Месяца с два, как ходит!.. Говорю Елене Николаевне, что «вот мне поручено навещать ребенка». – «Это, говорит, зачем? Вы видели, что он здоров, а сделается болен, так я пришлю за вами!» Так и не позволила мне! Я доложил об этом князю, – он только глаза при этом возвел к небу.

– Голубчик мой, голубчик! – повторила еще раз Елизавета Петровна.

Елпидифор Мартыныч больше за тем и ездил так часто к Елизавете Петровне, чтоб узнавать от нее о дочери, так как Елена не пускала его к себе; а между тем он видел, что князь интересуется знать о ней.

– Ну, а как, слышно, она послуживает на новом своем месте? – расспрашивал он.

– Какая уж служба! Это вот как-то горничная ее прибегала и рассказывала: «Барышня, говорит, целые дни своими ручками грязное белье считает и записывает»… Тьфу!

– Тьфу! – отплюнулся на это и Елпидифор Мартыныч.

– И ништо ей: не хотела быть барыней, так будь прачкой! – присовокупила Елизавета Петровна с каким-то злобным удовольствием.

Вскоре после лотереи, в затее и устройстве которой Елпидифор Мартыныч сильно подозревал участие Елены, он снова приехал к Елизавете Петровне.

– Нет ли у вас каких-нибудь новостей насчет Елены Николаевны? – спросил он ее будто бы к слову.

– Марфутка моя сегодня убежала к ним; не знаю, воротилась ли… Марфутка!.. – крикнула Елизавета Петровна на всю квартиру.

– Чего изволите, барыня? – отозвалась та.

– Позовите ее сюда и порасспросите хорошенько! – проговорил Елпидифор Мартыныч скороговоркой.

– Хорошо!.. Марфуша, поди сюда! – крикнула Елизавета Петровна уже поласковей.

Марфуша вошла. Она сделалась еще более краснощекой.

– Что, Елена Николаевна здорова? – спросила ее первоначально Елизавета Петровна.

– Здорова-с! – отвечала Марфуша.

Далее Елизавета Петровна не находилась, что спрашивать ее; тогда уже принялся Елпидифор Мартыныч.

– А скажи мне, моя милая, – начал он, – кто бывает у Елены Николаевны в гостях?..

– Кто, барин, бывает-с?.. Я не знаю-с!.. – отвечала было на первых порах Марфуша.

– Как же ты не знаешь?.. Поди-ка ты сюда ко мне!

Марфуша подошла к нему.

– На тебе на чай! Я давно хотел тебе дать, – продолжал Елпидифор Мартыныч, подавая ей рубль серебром.

Та, приняв этот рубль, поцеловала у Елпидифора Мартыныча руку, который с удовольствием позволил ей это сделать.

– Ну, а не ходят ли к Елене Николаевне разные барышни молоденькие… девицы небогатенькие? – сказал он.

– Нет, барин, не ходят-с! – отвечала Марфуша.

– А из мужчин кто же бывает у ней? – допытывался Елпидифор Мартыныч.

– Из мужчин-с, горничная Елены Николаевны сказывала, у них только и бывает этот Николай Гаврилыч…

– Так… так… Оглоблин это! – подхватил Елпидифор Мартыныч.

– Оглоблин-с!.. Потом этот поляк!.. Уж не помню, барин, фамилию…

– Жуквич! – напомнил ей Елпидифор Мартыныч.

– Жуквич, барин, Жуквич! – воскликнула Марфуша.

– Это тот злодей, что стрелялся с князем? – спросила Елизавета Петровна по-французски Елпидифора Мартыныча и спросила очень хорошим французским языком.

– Oui, c'est lui![166] – отвечал он ей тоже по-французски, но только черт знает как произнося. – И что же, они любезничают с барышней? – обратился он снова к Марфуше.

– Любезничают-с! – отвечала та, усмехаясь.

– А который же больше?

– Да оба, барин, любезничают! – проговорила Марфуша и окончательно засмеялась.

– А сама барышня, однако, с которым больше любезна? – спрашивал Елпидифор Мартыныч.

Марфуша при этом взглянула на Елизавету Петровну, как бы спрашивая, может ли она все говорить.

– Говори, если что знаешь! – сказала та в ответ на этот взгляд.

– С поляком, надо быть, барин, больше! – начала Марфуша. – Он красивый такой из себя, а Николай Гаврилыч – этот нехорош-с!.. Губошлеп!.. В доме так его и зовут: «Губошлеп, говорят, генеральский идет!».

– Именно, губошлеп!.. Именно! – подтвердил, усмехаясь, Елпидифор Мартыныч.

– Я вам говорила, – сказала Елизавета Петровна опять по-французски Елпидифору Мартынычу, – что у Елены непременно с господином поляком что-нибудь да есть!

– Oui, c'est vrai!.. Il est quelque chose![167] – отвечал и он ей бог знает что уж такое.

– Ну, ты ступай! – разрешила Елизавета Петровна Марфуше.

Та ушла.

– Il est quelque chose! Il est! – повторил еще раз свою фразу Елпидифор Мартыныч.

* * *

Князь после болезни своей очень постарел и похудел; стан его сгорбился, взгляд был постоянно какой-то мрачный, беспокойный, блуждающий и озирающийся кругом. Удар, нанесенный князю поступком Елены, был слишком неожидан для него: он мог предполагать очень много дурного для себя на свете, только не это. Князь считал Елену с пылким и, пожалуй, очень дурным характером, способною, в минуты досады и ревности, наговорить самых обидных и оскорбительных вещей; но чтоб она не любила его нисколько, – он не думал… И его в этом случае поражало не столько то, что Елена ушла от него и бросила его, как то, что она после, в продолжение всей его болезни, ни разу не заехала к нему проведать его. Так поступать можно только или в отношении злейшего врага своего, или вследствие своей собственной, личной ветрености и даже некоторой развращенности, но то и другое предполагать в Елене для князя было тяжело!.. «Кому же после этого верить? В ком видеть хоть сколько-нибудь порядочного человека или женщину?» – спрашивал он сам себя и при этом невольно припоминал слова Миклакова, который как-то раз доказывал ему, что тот, кто не хочет обманываться в людях, должен непременно со всяким человеком действовать юридически и нравственно так, как бы он действовал с величайшим подлецом в мире. Слова эти начали казаться князю величайшею истиной. Склонный и прежде к скептическому взгляду, он теперь стал окончательно всех почти ненавидеть, со всеми скучать, никому не доверять; не говоря уже о родных, которые первое время болезни князя вздумали было навещать его и которых он обыкновенно дерзостью встречал и дерзостью провожал, даже в прислуге своей князь начал подозревать каких-то врагов своих, и один только Елпидифор Мартыныч день ото дня все более и более получал доверия от него; но зато старик и поработал для этого: в продолжение всего тяжкого состояния болезни князя Елпидифор Мартыныч только на короткое время уезжал от него на практику, а потом снова к нему возвращался и даже проводил у него иногда целые ночи. Когда князю сделалось, наконец, получше, Елпидифор Мартыныч однажды остался обедать у него. Князь, сев за стол и попробовав суп, вдруг отодвинул от себя тарелку и не стал больше есть.