Декстер Мастерс - Несчастный случай

• Название: Несчастный случай
• Автор: Декстер Мастерс
• Издательство: Известия
• Жанр: Современная проза
• Год: 1957

Опубликовано в журнале "Иностранная литература" №№ 4-6, 1957

Из предисловия

...В романе Декстера Мастерса... описана вторая авария котла, при которой пострадало семь человек, а один из них погиб от острой лучевой болезни..

Рисунки П. Пинкисевича

---

И теперь, среди царившего на плато строительного хаоса, из которого с фантастической быстротой вырастал город, Герцог стоял и смотрел на холодильник для кока-кола, спрашивая себя, на что сейчас смотрит, о чем думает и над чем работает Оттобергер, и ждал глипталя. Часа через полтора после того, как ему сказали, что грузовик приедет с минуты на минуту, вошел приставленный к его лаборатории солдат и сообщил, что грузовик прибыл, но глипталя не привез. Герцог вместе с солдатами отправился на разгрузочный пункт, за четверть мили; там уже собралась толпа: несколько офицеров, солдаты, механики, кладовщики и двое-трое физиков и химиков. Глипталя не было. Однако среди ящиков и коробок, содержавших уйму других материалов, оказался новенький, блестящий холодильник для кока-кола. Герцог взглянул на него и вдруг затрясся. Он стоял как вкопанный, окружающие стали оборачиваться и постепенно умолкали, а у него тряслась голова, тряслись руки и ноги. Так продолжалось с минуту.

— Будьте любезны, убирайтесь ко всем чертям, — выговорил наконец Герцог. С посеревшим лицом он повернулся и пошел в свою лабораторию. С тех пор эта фраза пошла в ход. Ее часто кричали друг другу шоферы встречных грузовиков на петляющей горной дороге, но сотрудники Герцога никогда не произносили этих слов в его присутствии.

…Вначале был страх. Больше всего обитатели Лос-Аламоса боялись неизвестности. Сорок лет назад дело, приведшее их на плато, никому и не снилось; пять лет назад оно могло только привидеться во сне; никто в мире еще не делал ничего даже отдаленно похожего на то, что делали здесь они, и они были далеко не уверены, что из этого что-то выйдет. Так возник страх неудачи, а неудача (и этого страшились здешние обитатели) могла означать проигранную войну и владычество варваров. Но ничуть не меньше они страшились и удачи, так как изготовляли — собственно говоря, что же они изготовляли? А изготовляли они некий снаряд, обладавший такой чудовищной способностью убивать и калечить все живое, что его применение — а оно-то и должно было увенчать их труды — не так-то легко отличить от самого закоснелого варварства. Нужно было во что бы то ни стало поддерживать в людях боязнь, что противник работает в том же направлении, ибо только страх, что противник их опередит, мог заглушить страх перед варварской сущностью нового снаряда. Однако их работа требовала от промышленности немалых усилий, и было ясно, что вражеской промышленности, и без того перегруженной и пострадавшей от бомбежек, с такой работой не справиться; следовательно, если они идут правильным путем к разрешению проблемы, то противника особенно бояться нечего. Тогда появился другой, и самый изводящий страх: а вдруг противник найдет какое-то неожиданное и очень простое решение. И так как люди, приехав на плато, еще очень многого не знали, то этот страх имел серьезные основания, хотя в то же время служил своего рода отвлекающим средством.

И вот ученые, для которых всякая секретность пагубна, ибо ничто так не вредит работе, ее результатам, полноте знаний, поискам истины, в конце концов стали радоваться этой ненавистной секретности, находя в ее хаотических крайностях не только своего рода прибежище, но, быть может, и маскировку для своих мучительных сомнений в чудовищном замысле, который они собирались осуществить, оправдание своим ошибкам и какие-то проблески надежды среди вечных страхов. И если этим ученым было суждено застопорить развитие науки (так как работа над атомной бомбой превращала их в инженеров и техников) и отложить свои исследования (неизвестно на какой срок), то уединенное плато Лос-Аламос создавало им для этого все условия.

С начала 1943 года физики, химики, инженеры и техники хлынули на плато непрерывным потоком. Они приехали для того, чтобы работать в городе; военные, офицеры и солдаты всех рангов и всех родов войск приехали с ними, чтобы управлять городом. Тысячи людей других специальностей — врачи, педагоги, строители, ремонтные рабочие, сиделки, заведующие штатами, повара и пожарные — приехали обслуживать город. Все они прибыли из разных мест, в одиночку и группами, с мужьями или женами и детьми, и, выезжая из Санта-Фе, сразу попадали в удивительную страну гор и плоскогорий, яркого, словно отполированного, неба, всепроникающего прошлого и новых страхов.

Плато Лос-Аламос было просто плато на вершине горы; сначала домов не существовало вовсе, потом появились плохие дома, и, наконец, дома неудобные; вода исчезала, и ее привозили снизу; воды не хватало, и ее опять привозили снизу; дорога портилась, ее чинили, она опять портилась, ее переделывали; тротуары, вернее, утоптанные тропинки, раскисали от дождей, и весной 1946 года, когда на плато прибыло шесть тысяч человек, на весь Лос-Аламос было тринадцать ванн. Тяготы и неустроенность быта, подчиненного единой цели, прибавились к страхам, которые эта цель вызывала.

На некоторых обитателей города секретность и очевидная историческая важность работы производили такое огромное впечатление, что к бытовым тяготам они относились как к мелочам, сопутствующим увлекательному приключению. Другие же, которых раздражала засекреченность или одолевали страхи, относились к этим любителям приключений, как к добавочным бытовым тяготам. Патриотический пыл или трезвый «реализм», то или другое, либо то и другое вместе, стали играть роль перил на шатком мостике. Но в конце концов напряженная борьба за успех поглотила все и все подчинила себе. И вместе с войной кончились крайности засекречивания, кончились некоторые трудности быта и все страхи, кроме одного.

На вопрос «Что же мы наделали?» можно было найти несколько ответов, и один из них заключался в том, чтобы бежать с плато. В первые же месяцы после окончания войны, несмотря на то, что число людей, занятых управлением и обслуживанием города, все возрастало, ученые, работавшие во имя единственной цели, для которой был создан город, стали уезжать из него сотнями. У каждого были свои причины для отъезда; и не все те, кто уезжал потому, что не находил другого ответа на трудный вопрос, заявляли об этом вслух. Оставшиеся читали этот ответ в их глазах, или узнавали от их жен, или же находили в письмах, полученных впоследствии из научно-исследовательских центров, не имеющих ничего общего с войной. И многие из оставшихся жили, терзаясь сомнениями, жалели, что не уехали, и подумывали об отъезде или погружались в своего рода тревожную апатию, как животные на пастбище, с которого вдруг сняли все изгороди. Для этих трудный вопрос день ото дня становился все труднее; во время войны он тревожил всех, кроме самых пылких патриотов и самых трезвых «реалистов», отдаваясь эхом протеста в каких-то дальних закоулках мозга. И если во время войны каждому удавалось найти более или менее убедительное оправдание своей деятельности, то оправдания эти частично, а для некоторых и вовсе, утратили свою силу, когда война окончилась. Весной 1946 года весь Лос-Аламос был охвачен нервозностью — сказывались остатки былых страхов, подготовка к испытаниям новых атомных бомб в районе Бикини; ожесточенные споры в законодательных органах Вашингтона о том, сохранить ли навсегда или уничтожить военный контроль над атомной энергией; отголоски этих споров, газетные статьи и речи в Деловых клубах и Организации Объединенных Наций, свидетельствовавшие о том, что очень многие вовсе не понимают, что они наделали, и даже не допускают возможности каких-то сомнений.

«Для научной работы необходимы три условия: чувство, что ты на правильном пути, вера в то, что твоя работа не только высоко интеллектуальна, но и высоко моральна и ощущение солидарности с человечеством», — так писал за два года до того, как было открыто расщепление атома, Зент-Георги, лауреат Нобелевской премии 1937 года. Весной 1946 года все три условия были нарушены лос-аламосскими учеными, ибо они бросили науку ради производства атомной бомбы, они не слишком верили в свою работу и не чувствовали солидарности с человечеством, что и было источником их сомнений.

А тем временем весной 1946 года линия снегов на пике Тручас отступала все выше, по всему плато вдоль дорог и тропинок распускались весенние цветы, в домах установили еще триста ванн, а чудесные тихие сумерки становились все длиннее и радовали душу. По субботам и воскресеньям дороги и тропинки заполнялись пешеходами и всадниками, туристы взбирались на горы, коллекционеры минералов бродили между скал, многие из жителей города отправлялись в пуэбло, болтали с индейцами и покупали у них ковры и деревянные чаши. И все же, несмотря ни на что, в Лос-Аламосе чувствовалась нервозность, принимавшая самые разнообразные формы, над ним реяли остатки прошлых страхов и призрак одного, который так и не проходил.

3.

Выйдя от полковника, Дэвид Тил пошел обратно той же дорогой. С тех пор, как он шагал по этим пустынным улицам, прошло не больше часа; в ярком утреннем свете кое-где еще желтели фонари, но из домов западной, северной и восточной части плато уже выходили люди, устремлялись в одном направлении и, пройдя через центр, шли в южную часть города, где за высокой железной оградой, с колючей проволокой наверху и часовыми у калиток, находилась Техническая зона. По ту сторону ограды беспорядочно разбросаны строения разной высоты и всех размеров, а в просветы между ними, за каньоном, к самому краю которого подходят строения, виднеются несколько длинных, низких зданий на плато соседней горы. Дальше, вдоль подножья горного хребта тянется ровное плоскогорье; оно полого спускается к югу, мимо Санта-Фе, туда, где сотни на две миль ниже гор раскинулась пустынная низменность Аламогордо.