Василий Емельянов - О времени, о товарищах, о себе

• Название: О времени, о товарищах, о себе
• Автор: Василий Емельянов
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1968

Настоящая книга представляет собой первую часть воспоминаний одного из организаторов советской промышленности, известного ученого, члена-корреспондента Академии наук СССР, Героя Социалистического Труда Василия Семеновича Емельянова. Кинозрители нашей страны и за рубежом знакомы с автором по одному из больших эпизодов фильма «Русское чудо». Книга посвящена в основном тридцатым годам, когда закладывался фундамент сегодняшнего индустриального могущества Страны Советов. Рассказывает В. С. Емельянов и о более раннем периоде — работе в Баку в первые годы Советской власти, учебе в Московской горной академии, встречах с И. Ф. Тевосяном, А. А. Фадеевым, А. П. Завенягиным. С большим интересом читаются страницы, посвященные пребыванию В. С. Емельянова в 30-х годах в Германии, где он работал на заводах Круппа. Автор — человек, много повидавший на своем веку, с точным пониманием людей и событий. Поэтому за отдельными фактами, характерами, судьбами перед читателем встает огромный исторический фон, интереснейшее время первых пятилеток.

---

Совершенно голодным я занял место в самолете. Мой «инструктор» — консул — также летел с нами. От Берлина до Москвы самолет все время проваливался в воздушные ямы. У всех пассажиров были бледно-зеленые лица. Все молчали и, вероятно, думали то же, что и я, — когда же закончатся эти муки.

Я не страдал морской болезнью, и поэтому мое самочувствие, кажется, было лучше, чем у многих других моих попутчиков, но этот первый полет не доставил мне никакого удовольствия, и я, поминутно посматривая на часы, ждал, когда же он придет к концу.

В Данциге сделали посадку.

Нам предложили выйти из самолета и отдохнуть в зале аэровокзала.

Мы вышли вместе с консулом, но не успели дойти до помещений аэровокзала, как он вдруг остановился — лицо его и без того бледно-зеленое стало мертвенно бледным.

— Что же это с вами? Вы же летаете не первый раз?

— Двенадцатый. И каждый раз одно и то же, — пролепетал мой советчик.

После короткого отдыха в Данциге, во время которого были пополнены запасы топлива, мы снова поднялись в воздух.

На полпути между Данцигом и Великими Луками сидящий рядом советский заместитель директора компании «Дерулюфт», наклоняясь ко мне, шепотом произнес:

— Левый мотор вышел из строя. Летим на двух, — и он беспокойно посмотрел из окна на расстилающиеся внизу болота.

С большим трудом мы дотянули до аэродрома в Великих Луках.

Из Великих Лук до Москвы добирались уже поездом и прибыли в Москву только на следующий день.

Через тридцать лет мне пришлось лететь в США. Полет от Москвы до Парижа занял три с половиной часа, а от Парижа до Нью-Йорка шесть с половиной.

Пассажирам был предложен обильный обед, включающий разнообразные холодные закуски и горячие блюда, а после него всем раздали наушники и предложили просмотреть кинокартину. Полет по этой трассе происходит на высоте девять-десять тысяч метров, и обычно внизу, кроме пелены густых белых облаков, ничего не видно. И вот одна из авиакомпаний, для того чтобы пассажиры не скучали в пути, создала специальную киноустановку.

Самолеты идут спокойно, без качки и провалов в воздушные ямы. Только шум реактивных моторов вызывает некоторое раздражение. Тогда — тридцать лет назад — все было совершенно иначе. О человеке, совершающем полет, беспокоились и родственники, и знакомые. Долетит ли?

В день прилета редко кто из воздушных пассажиров находился в рабочем состоянии…

Железнодорожный транспорт в те времена был значительно надежнее, и все свои путешествия по Европе я совершал по железной дороге.

И вот теперь — после длительного проживания в Германии — возвращение в Москву.

Думалось, с пребыванием за рубежом покончено навсегда. Тогда мне в голову не приходило, что я вновь вернусь в эти места, но уже через двадцать лет.

За окнами мелькают знакомые картины хорошо обработанных полей, аккуратные ленты обсаженных фруктовыми деревьями дорог. Небольшие городки с узкими улочками, извивающимися между кирпичными домами с остроконечной черепичной кровлей. Черепица потемнела от времени и свидетельствует о долговечности не только строений, но и сложившегося уклада жизни. В этой части Германии — протестанты. Об этом можно судить по их киркам — неизменной принадлежности всех городков. Эти простые строения из кирпича, с узкими прямоугольными башнями колоколен выделялись среди жилых строений, но не господствовали над ними. Кирки резко отличаются от католических храмов с их вычурной архитектурой и резьбой из камня. Отличие резко бросается в глаза. Там, на католическом Западе, я не встретил ни одного одинакового храма — здесь кирки похожи одна на другую.

Пасс контролле

Река Одер, короткая остановка во Франкфурте-на-Одере и, наконец, граница — станция Стенч. Строгие лица контролеров. Сколько раз мне приходилось пересекать границы Германии, границы с Польшей, Бельгией, Данией, Голландией, Швейцарией, Австрией.

Поездки меня не утомляли. Ездить я любил и неизменно восторгался порядками на железных дорогах — строгим соблюдением графика движения, простой системой проверки билетов и контроля на границах, вежливым обращением персонала.

В вагонах немецких поездов пассажиры обычно вели оживленные разговоры и обсуждали все события местной и международной жизни. Такие разговоры помогали мне, в частности, изучать немецкий язык и позволяли иногда устанавливать полезные знакомства. При этих коротких встречах и беседах выявлялись взгляды людей, оценки ими происходящих событий, их настроение. Можно было чувствовать пульс общественной жизни и знать, что происходит в стране не только из газет и радиосообщений, но путем непосредственного общения с ее населением.

С приходом Гитлера к власти все изменилось. Народ стал остерегаться говорить, в особенности в присутствии штурмовиков. При их появлении беседы, если они и шли, стихали. В вагонах нередко производились аресты.

— В конце 1933 года, когда я проезжал из Кельна в Эссен, штурмовики вытащили из соседнего купе старого еврея. Они потребовали у него документы, а когда старик в растерянности произнес, что паспорт он с собой не носит и никогда его не носил, то молодой штурмовик — еще совсем мальчишка — предложил ему выйти из вагона. У дверей он толкнул старика в спину, на платформе высаженный из вагона сказал: «Зачем же толкаться? Ведь я иду, как вы мне приказали». Тогда второй штурмовик ударил его по лицу.

Всю эту сцену наблюдали с окаменевшими лицами стоявшие у окон пассажиры.

Несколько позже, когда я возвращался из Парижа, в поезде, при остановке его в Аахене, я наблюдал сцену издевательства штурмовиков над пассажиром-французом. Француз ехал из Парижа в Варшаву. Двое штурмовиков вошли в купе и предложили ему открыть чемодан. Когда он сказал, что таможенный контроль уже все проверил, ему нагло заявили:

— А вот мы еще не проверили — вы никуда дальше не поедете, пока мы не проверим.

Француз открыл свой чемодан, и штурмовики стали рыться в нем. Казалось, что они умышленно хотели разворошить все.

Затем один из них вынул из чемодана рубашку и произнес:

— А вот ее мы разрешим вам провезти только в том случае, когда вы заплатите пошлину. Новые вещи ввозить нельзя — это товар.

— Но ведь это моя рубашка. Я не собираюсь ее продавать. А кроме того, я еду транзитом прямо в Польшу и нигде в Германии не останавливаюсь.

— Вы ее можете продать где-то на станции, поезд делает до Варшавы шесть остановок.

— Но ведь такое предположение нелепо. Зачем же я буду продавать одну-единственную рубашку, да и практически это невозможно — поезд на каждой станции стоит всего несколько минут.

— Вы должны или заплатить пошлину или сдать свой чемодан в багажный вагон до польской границы, а там можете его получить обратно, — упрямо твердил штурмовик.

Я видел в его глазах какое-то злорадство: он — представитель высшей расы, почему бы ему не позабавиться над нижестоящими? Ему дозволено все.

Француз с остервенением захлопнул чемодан и, забрав его, пошел сдавать в багажный вагон.

Аресты, допросы, обыски, избиения стали обычным явлением. В Министерство иностранных дел Германии стали поступать массовые протесты иностранцев против действий штурмовиков — об этом мне рассказывал наш посол в Германии Суриц.

Правительство выпустило специальный циркуляр об отношении к иностранцам. Явные издевательства стали реже, но надменное, высокомерное отношение к представителям других, «не арийских», народов сохранилось. Разница с тем, как обстояло дело раньше, была такой, что, если бы я уехал из страны до прихода Гитлера к власти, мне трудно было бы верить тому, что писали и рассказывали о Германии этих коричневых лег.

…Раньше на всех границах проверка документов и таможенный контроль проводились опытными, вышколенными чиновниками. Они были хотя и сухи, но вежливы, не придирались по пустякам, но и не отступали от установленных правил. Все стало иначе, когда их заменили штурмовики. Они особую ненависть питали к советским людям. Их годами убеждали в том, что советский народ является врагом немецкого.

Вот они входят в вагон. Массивные, в форме, плотно обтягивающей тучные тела. На головах форменные фуражки с лакированными козырьками. На околыше большой орел с распластанными крыльями.

— Pass Kontrolle![1] — разносится по коридору вагона, когда пограничники подходят к очередному купе. У контролеров бесстрастные лица и выработанные автоматические жесты. Два пальца слегка касаются лакированного козырька фуражки. Руки перебирают листы документов. Нажатие печатки о подушку с краской, удар ею по странице паспорта — виза погашена. Рука протягивает документ, и два пальца вновь слегка касаются блестящего козырька.

Вот, наконец, и у моего купе также раздается «Pass Kontrolle!». Пограничник формально вежлив, но он каждым своим действием хотел причинить неприятность. Рассматривая через стекла пенсне паспорт, он, кажется, замер над раскрытыми красными обложками документа, напоминая застывшую в ожидании добычи змею. Я бы не удивился, если бы он вдруг раскрыл рот и длинным тонким язычком поболтал над его страницами.