Василий Емельянов - О времени, о товарищах, о себе

• Название: О времени, о товарищах, о себе
• Автор: Василий Емельянов
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1968

Настоящая книга представляет собой первую часть воспоминаний одного из организаторов советской промышленности, известного ученого, члена-корреспондента Академии наук СССР, Героя Социалистического Труда Василия Семеновича Емельянова. Кинозрители нашей страны и за рубежом знакомы с автором по одному из больших эпизодов фильма «Русское чудо». Книга посвящена в основном тридцатым годам, когда закладывался фундамент сегодняшнего индустриального могущества Страны Советов. Рассказывает В. С. Емельянов и о более раннем периоде — работе в Баку в первые годы Советской власти, учебе в Московской горной академии, встречах с И. Ф. Тевосяном, А. А. Фадеевым, А. П. Завенягиным. С большим интересом читаются страницы, посвященные пребыванию В. С. Емельянова в 30-х годах в Германии, где он работал на заводах Круппа. Автор — человек, много повидавший на своем веку, с точным пониманием людей и событий. Поэтому за отдельными фактами, характерами, судьбами перед читателем встает огромный исторический фон, интереснейшее время первых пятилеток.

---

Я не заметил, как ко мне подошел старик немец. Од остановился, опираясь на сучковатую палку, потом нагнулся и также стал собирать кусочки гипса, складывая их туда же, куда складывал я. Старику трудно было нагибаться и, опираясь на свою палку, он чуть было не упал. Когда все осколки были подобраны, мы почти одновременно стряхнули пыль с ладоней рук, и наши глаза встретились. В глазах старика отражались теплота и грусть. Он хотел что-то сказать, но только пожевал губами. Глаза его увлажнились, и по щеке быстро пробежала крупная одинокая слеза.

Он повернулся и пошел обратно, прихрамывая. Я продолжал стоять у пьедестала, на котором еще вчера был бюст Гейне. В ушах звенели прочитанные когда-то строфы:

Andere Zeiten, andere Vögel.
Andere Vögel, andere Lieder.
Sie gefielen mir vielleicht,
Wenn ich andere Ohren hätte[78].

По всей видимости, разбитый бюст — работа вчерашних разгулявшихся штурмовиков. Куда приведет этот процесс уничтожения старой немецкой культуры? Смогут ли эти стервятники заглушить голос Гейне? Заставить забыть его, сделать неведомым для грядущих поколений?

Позже, проезжая как-то на пароходе по Рейну, я услышал слова песни, когда пароход проходил мимо скалы Лореляй:

Ich weiss nicht, was soll es bedeuten,
Das ich so traurig bin…[79]

Я спросил стоящего рядом со мной немца:

— Что это за песню поют?

— Лореляй, — ответил он.

— А кто сочинил ее? — вновь задал я вопрос.

— Это народная песня, — и мой собеседник потупил глаза.

«Ну, вот уже и началось растаскивание Гейне, — подумал я. — То, что нельзя заставить забыть, будут отбирать у него и приписывать другим».

Заплеванный Hitlerjugend[80]

Захват гитлеровцами власти и ликвидация ими существовавших прежде многочисленных рабочих организаций, местных управлений, обществ, различных корпораций и союзов не везде проходил спокойно.

В Рейнской области, так же как и по всей Германии, гитлеровцы встречали сильное противодействие. Часто дело доходило до вооруженного сопротивления. Борьба против гитлеровцев и их мероприятий принимала различную форму, а неприязнь к ним также проявлялась по-разному. Она захватывала все категории людей и все возрасты, включая детей.

Как-то, проходя в Эссене по Егерштрассе, я увидел такую картину. Группа мальчишек в возрасте 10–12 лет поймала члена гитлеровского союза молодежи и прижала его к стенке в одном из узких переулочков, выходящих на Егерштрассе. Двое держали его за распластанные руки, прижатые к стене, а остальные что-то выкрикивали и по очереди плевали ему в лицо. Гитлеровец пытался вырваться, но это ему не удавалось. Он стал кричать, но, когда он открывал рот, ему плевали в рот и крика у него не получалось. Мальчишка вертел головой, брыкался, крутился, пытаясь уклониться от плевков и вырваться, но ребята крепко держали его за руки. Красная лента со свастикой, которой был опоясан левый рукав его форменного мундирчика, была сорвана, и один из мальчишек старательно растирал ее подошвами своей обуви о мостовую. Погончики с костюма были сорваны, и двое других парней разрывали их на полоски и бросали. Я замедлил шаги, наблюдая за происходящим.

Вдруг на углу появился взрослый штурмовик. Ребята, производившую экзекуцию, моментально разлетелись, как стайка воробьев. Брошенный ими около стенки, оплеванный, весь изодранный Hitlerjugend был жалок. Во всем его виде и в помине не было надменности — наиболее характерной черты этих молодчиков. Увидев штурмовика, он буквально завыл, бросился к своему старшему собрату и, всхлипывая, стал рассказывать, что с ним учинили.

Я медленно пошел дальше.

«А ведь можно было бы не допустить прихода Гитлера к власти, — думал я, — если бы вот так же, как эти шестеро ребятишек, объединить свои силы и скрутить фашистов тогда, когда у них еще не было власти». Но этого не случилось. Антифашистские силы были раздроблены.

Judisches Geschäft[81]

Как-то рано утром, когда я, направляясь на завод, проходил по узенькой торговой улочке Эссена Кеттвигштрассе, в глаза мне бросилось нечто необычное: на ряде витрин были наискось наклеены широкие бумажные ленты. На лентах жирной типографской краской крупными буквами были напечатаны два слова: «Judisches Geschäft».

Мимо этих магазинов в растерянности проходили те, кто еще вчера заглядывал в них. Вот одна из женщин остановилась у стеклянной двери, взялась за ручку и буквально отпрянула — на стеклах двери была наклеена та же самая пугающая лента.

Я прошел дальше к Лимбекерплац и у большого универсального магазина Альтхоф увидел группу штурмовиков и полицейского. Полицейский расхаживал по тротуару и размахивал своей резиновой палкой, а штурмовики стояли у многостворчатых дверей магазина. Один из них в руках держал фотоаппарат. В магазин пытались зайти покупатели, но штурмовики их задерживали у дверей и что-то им говорили. Большинство поворачивало от дверей в сторону и уходило от магазина, но кое-кто все же проходил в магазин.

В Альтхофе я часто бывал, знал многих продавцов. Здесь часто покупали все необходимое многие советские практиканты. Я решил пройти в магазин и посмотреть, что же там делается.

Когда я попытался это сделать, ко мне подошли двое здоровенных штурмовиков — один лет тридцати, с фотоаппаратом, второй значительно старше, вероятно лет пятидесяти.

Штурмовик с фотоаппаратом произнес:

— Это еврейский магазин.

— Ну и что же?

— Мы бойкотируем все еврейские магазины, — и он направил на меня объектив фотоаппарата, а второй решительно шагнул к двери, препятствуя мне войти в магазин.

— Я иностранец, и мы не обязаны участвовать в бойкотах еврейских магазинов.

— Мы бойкотируем этот магазин не потому, что он еврейский, а потому, что он крупный. Мы закроем все крупные универсальные магазины — так сказал Гитлер.

Я смотрел на штурмовика, на его сильные мозолистые руки рабочего и вспомнил Хуберта и тот разговор, который когда-то Тевосян вел с ним.

Вот еще одна жертва гитлеровской пропаганды. Вероятно, он искренне верит в то, что бойкот, в проведении которого он играет такую активную роль, направлен на то, чтобы уничтожить крупную торговлю и дать возможность торговать немецкому середняку, как об этом распинался на всех собраниях и митингах Гитлер, когда шел к власти.

В магазин я все-таки вошел. Здесь находилось всего несколько покупателей, но они ничего не покупали, а разговаривали с перепуганными продавщицами.

— Что же будет с нами, что же будет? — сокрушаясь, повторяла одна из них.

На следующий день я зашел в магазин готового платья. Два старых продавца-еврея, у которых не раз покупал костюмы и пальто не только я, но и наши практиканты, как-то особо тепло поздоровались со мной.

— Может быть, купите у нас что-нибудь на память, в последний раз? — сказал один из них.

— Почему в последний раз, я еще собираюсь зайти к вам и, может быть, не один раз.

— Мы оба уезжаем из Эссена, вероятно в конце недели.

— Куда же вы едете?

— Пока в Голландию, а там видно будет.

А вечером ко мне домой явился Макс — молодой человек, без определенных занятий. Он знал немного русский язык и жил тем, что оказывал мелкие услуги практикантам: помогал делать покупки в магазинах, исполняя роль переводчика, доставал билеты для воскресных поездок за город, договаривался с квартирными хозяйками по всем возникавшим вопросам — одним словом, был очень полезен, так как большинство практикантов не знало немецкого языка.

За услуги ему немного перепадало от них и, кроме того, он получал проценты в тех магазинах, где практиканты совершали свои покупки.

— Я к вам на минутку, — произнес он, когда на звонок я открыл ему дверь. — Сегодня уезжаю в Барселону. Хочу попрощаться и поблагодарить вас.

— За что же вы хотите меня поблагодарить?

— Вы, русские, в эти трудные для меня дни, относились ко мне как к человеку. Я родился здесь, в Эссене. Родители у меня умерли, когда я был еще мальчиком. Меня приютил и вырастил дядя. На прошлой неделе дядю так избили, что он слег.

— Кто же его избил?

— Штурмовики. У дяди уже давно парализована правая рука. Когда он ходит, то опирается левой рукой на палочку. На прошлой неделе, когда он шел по улице, то но смог приветствовать проходивший по улице отряд штурмовиков. Трое выскочили из рядов, подбежали к дяде, затащили его в переулок, сдернули брюки и его же палкой стали избивать. Они били его по самым чувствительным местам. А затем бросили старика в этом переулке. Домой его доставили уже к вечеру, еле живого. У него все распухло, и он еле передвигает ноги. Вчера он впервые поднялся с постели. Я уезжаю вместе с ним в Барселону.

— Что, у вас в Барселоне есть родственники?

— Нет, у нас там никого нет. Дядя жил в Барселоне еще в молодости. Может быть, там остался кто-нибудь из тех, кого он знал в молодые годы. Еще раз спасибо вам за хорошее отношение ко мне. А это вот вашей дочке от меня, — и Макс протянул коробочку конфет. Он ушел, и я его больше никогда нигде не встречал.