Борис Зайцев - Том 2. Улица св. Николая

• Название: Том 2. Улица св. Николая
• Автор: Борис Зайцев
• Издательство: Русская книга
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1999
• ISBN: 5-268-00402-6, 5-268-00426-3

Второй том собрания сочинений классика Серебряного века Бориса Зайцева (1881–1972) представляет произведения рубежного периода – те, что были созданы в канун социальных потрясений в России 1917 г, и те, что составили его первые книги в изгнании после 1922 г Время «тихих зорь» и надмирного счастья людей, взорванное войнами и кровавыми переворотами, – вот главная тема размышлений писателя в таких шедеврах, как повесть «Голубая звезда», рассказы-поэмы «Улица св. Николая», «Уединение», «Белый свет», трагичные новеллы «Странное путешествие», «Авдотья-смерть», «Николай Калифорнийский».

В приложениях публикуются мемуарные очерки писателя и статья «поэта критики» Ю. И. Айхенвальда – лучшая из всего написанного о Зайцеве.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

Видимо, разжигались оба. Лиза пила кофе, улыбалась, и смотрела в окно. Перепархивал снежок, дрова в камине весело трещали: «Какие смешные, как дети забавляются своими шарами, стучат, наверное, горячатся!» Она закрыла глаза и немного откинулась. Волнение все томило ее: чуть шумело в голове; казалось, она слышит, как шуршит и слабо звенит ее кровь. Но было хорошо. Представлялось, что сейчас она заснет тонким сном, и все явится слегка по-иному, изящное и необыкновенное. «Я ведь совсем не знаю, а может, это и есть прекрасная жизнь, и любовь, о которой пишут в романах». Она сидела так, действительно, как бы в полусне, в дымке сладостной и обольстительной. Не хотелось выходить из нее. Но потом что-то ее пробудило – быть может, более резкий удар шаров – она открыла глаза. Волшебство продолжалось. Вокруг была та же комната, тишина, свет, снег за окном; но все это наполнилось необыкновенным смыслом. Кто-то ласковый и прелестный был во всем, и душа ее замерла на той же блаженной ступени, как и тогда ночью, когда ей было виденье. Так длилось несколько времени; ей хотелось бы, чтобы это протянулось вечно; но за дверью послышался ясный голос Коссовича:

– Реванш за мной. В следующий раз постараюсь. Сейчас мне положительно неловко перед Лизаветой Николаевной. Да и завтрак готов.

– Вы… да… видимо, опытный игрок, – говорил довольным голосом Николай Степаныч, входя и застегивая тужурку. – А я отвык, сидя тут, в деревне. Раньше я лучше… играл.

Завтракали в дубовой столовой, с оленьими рогами в простенках; висели тут и деревянные блюда с барельефами, изображавшими дичь. Коссович рассказывал, что раньше в этом доме была богатейшая библиотека; по преимуществу восемнадцатый век, французский. Но графы, продавая ему имение, поставили условие: библиотеку они увозят.

Завтрак кончился к двум. Николай Степаныч отяжелел, и видимо устал. Он жалел об этом, ибо, ясное дело, ему хотелось сразиться с Коссовичем еще, и снова доказать, что хотя у него мало практики, все же игрок он классный. Но повернулось дело по-иному. Коссович предложил ему отдохнуть, как он привык у себя. Будь здесь Варвара Михайловна, вряд ли она допустила бы такую вольность. Николай Степаныч сперва тоже было запротестовал. Но Коссович настаивал убедительно, да и спать, действительно, хотелось. Впереди улыбнулась партия перед отъездом. Николай Степаныч согласился.

Этому очень рад был Коссович, и отлично устроил гостя в кабинете, на диване. Сам же предложил Лизе пройтись по парку.

Николай Степаныч быстро отошел в страну забвения на бархатном диване Коссовича. Лиза надела шубку, хозяин кожаную куртку на меху, и они отправились.

Видно было, что за парком присматривали: деревья подстрижены, разметены дорожки. Коссович указал направо.

– Здесь у меня есть и пруд. Но в моей усадьбе никого нет, кто бы, как вы, например, катался на коньках; поэтому катка я не устроил.

Лиза сказала почему-то странную фразу:

– А вот если бы вы женились, так наверно жена попросила бы вас устроить каток.

Коссович весело засмеялся.

– Вы меня уж и сосватали. Впрочем, – прибавил он через минуту, – вы, конечно, правы.

Лиза очень смутилась и покраснела. «Какая я дура, – подумала она с ужасом, – он Бог знает что может вообразить». Горло, ее сжалось, она опустила голову.

Между тем, боковой дорожкой они подошли к оранжерее. Коссович вынул из кармана ключ и отпер дверь. Пахнуло теплотой и влагой, тем странным, раздражающе-душным запахом, какой бывает в этих заведениях. Со стеклянного потолка падали капли. Вдоль стены, глядевшей на юг, тянулись персиковые деревца.

– Вот, – сказал Коссович, – моя serre chaude[36]. Тут произрастают разные мои детища, но это не столь поэтично, сколь выгодно. Я сбываю их Елисееву, по хорошей цене.

Лиза прошлась, и взглянула на бледно розовевшие, влажные, и точно бы нездоровые плоды. Из дальней дверцы вышел старичок, но Коссович замахал ему рукой; тот спрятался.

– Это глухарь мой. Он ничего не слышит, но отлично стережет.

Лиза почувствовала вдруг усталость, и некое смутное недовольство всем. Ей показалось, что персики эти ей не нужны, что Коссович смотрит на нее, как на смешную провинциальную барышню, и, пожалуй, еще думает, что она ловит себе жениха. Когда они зашли в дальний угол, она села на табуреточку и ослабела.

– Дальше я не пойду.

Коссович взглянул на нее внимательно.

– Вам не понравилась моя оранжерея, это ясно.

– Нет, отчего же, очень славная.

Он взял другую табуретку и сел рядом.

– Да уж я вижу, что не понравилась.

Лиза помолчала.

– Я как-то сразу стала вас стесняться. Сказала глупость, и мне сделалось неприятно. – Коссович взял ее за руку, и погладил.

– Вы не сказали никакой глупости. И напрасно смущаетесь. Совершенно напрасно.

Она молчала, а он гладил ей руку; потом поднес к губам. Лиза вздохнула и отвернулась. Но все же перевела на него взор и увидела, что его темные глаза стали теперь туманны, неподвижны, и новое выражение появилось в них; такого она еще не видала.

Николай Степаныч проспал сколько полагалось, и когда встал, Лиза с Коссовичем сидели уже в столовой за чаем. Лиза была тиха, бледна, и лишь глаза ее горели, как звезды. Начинало смеркаться. Хоть и очень хотелось сыграть еще партию, но осторожность брала верх: ездить в темноте не входило в идеи Николая Степаныча.

Через час, в спускающемся сумраке, они подъезжали к Кочкам.

А гораздо позже, когда Лиза сидела у себя на диване, поджав ноги, и глядела на лампу под зеленым абажуром, к ней вошла Маша и скромно остановилась у двери. Вид у нее был нерешительный, невеселый.

– Барышня, – сказала она тихо, – знаете, я сегодня письмо получила…

Она замялась и взялась большой рукой за спинку кресла.

– Такое неприятное письмо, прямо весь день сама не своя.

– Что такое? – спросила Лиза рассеянно, точно ее оторвали.

– Да, право… от Андрюшкиной жены. Она мне, барышня, грозится, и так грозится, прямо, говорит, сама приеду, и все волосы тебе повырву, и ты, говорит, такая-сякая, мово мужа соблазнила, и прямо ругается-ругается.

Лиза встрепенулась:

– Что же, с тобой письмо-то?

Маша слегка всхлипнула.

– Нет, уж лучше и не читайте, все по-мужицки, и слова такие…

Лиза соскочила с дивана и подошла к ней.

– Ну, а Андрей что?

– Андрюшка меня, барышня, очень любит и говорит, что никакой ему жены не надо и что, если, значит, она приедет, я, говорит, прямо ее прогоню и так скажу, что она мне и вовсе не нужна.

– Так ведь это ж самое главное!

– Конечно, я очень довольна, что он меня любит, все ж таки неприятно, как если эта баба приедет, да крик тут подымет, да меня срамить начнет. И чего я ей далась? Я и Андрюшку-то вовсе не трогала, и ничего я его не соблазняла, он сам ко мне шел.

Лиза успокаивала ее, как умела, но и сама чувствовала, что не все тут хорошо.

– Ты, конечно, здесь ни при чем, – говорила она, – раз ты его полюбила. А муж – это его дело с женой устраиваться.

Потом она вздохнула:

– Ах, не хотела б я и женой его быть!

– Андрюшка говорит, барышня, что и никогда-то ее не любил. А так, посватали их и повенчали.

– Я думаю, Маша, страшно это – замуж выходить?

Маша смахнула слезу и улыбнулась.

– А по-моему, совсем не страшно. Только если, значит, любишь, тогда все нипочем.

– Да, ты смелая. Полюбила и даже без венца сошлась.

Маша потупилась.

– Ежели бы он не был женатый, мы бы повенчались.

– Знаешь, вот, я тебе что хочу сказать…

Лиза заволновалась, и не сразу находила слова.

– Этот Коссович, ну, куда мы нынче с папой ездили… Он мне предложение сделал.

– Неужели правда? Вот хорошо-то!

– Нет, правда. Мы в оранжерее с ним сидели, он сначала разговаривал просто, а потом вдруг взял меня за руку, стал руку целовать, и спрашивает, могу ли я за него выйти. Так, знаешь, совсем неожиданно. И теперь я не знаю, что ему отвечать.

Она обняла Машу, они засмеялись, и у обеих смех мешался со слезами; нельзя было разобрать, рады они случившемуся, или, напротив, очень огорчены.

– Что ж, он вам нравится, Лизочка? – прошептала, наконец, Маша.

– Очень, – тоже шепотом ответила Лиза.

– Значит, и выходите.

– А еще что папа с мамой скажут?

Маша тихо засмеялась.

– Я-то как к Андрюше шла, ни у кого не спрашивалась. Ну, да, понятно, ваше дело господское.

VI

Разумеется, Пелагею осведомили о делах и занятиях Пермякова так называемые добрые люди. Была на деревне баба, называвшаяся Капля. Эта Капля сама питала к Пермякову нежность, и никак не могла допустить, чтобы какая-то, Машка, вдруг оказалась фавориткой. В грубых, анонимных письмах она изложила Пелагее, где опасность. Пелагея взвыла, и отправила послание, которого Маша не могла показать Лизе.