Ефим Друц - Цыганские романы: Цыганский вор. Перстень с ликом Христа. Цыганский барон.

• Название: Цыганские романы: Цыганский вор. Перстень с ликом Христа. Цыганский барон.
• Автор: Ефим Друц
• Издательство: ТЕРРА—Книжный клуб
• Жанр: Классический детектив
• Год: 1998
• ISBN: 5-300-02131-8

Ефим Друц — писатель-этнограф, член Союза писателей России. Его литературный «стаж» — 40 лет.

В этой книге представлена трилогия «Цыганские романы». Автор, знающий цыган не понаслышке, пишет о современном мире цыганской жизни.

---

— Это все сжечь надо. Для костра только и сгодится. Больно уж вы по-городскому живете. Послушай, — сказал он Пихте, — я с тобой как цыган с цыганом поговорить хочу.

— Ну что ж, говори.

— Я о тебе многое узнал. Понимаю, что ты не признаешь наших законов и ничего со мной на ножах решать не будешь. Но еще я понимаю, что не жена тебе Риста надолго, так — побалуешь, и все. А я без нее жить уже не могу.

— Ну что ж, еж за еж, насчет того, что побалуешь, этого я не скажу. Я к ней как к родной дочери отношусь и по-своему даже люблю ее. И потом, она же во всем свободна: что хочет, то и делает. А? Риста, скажи сама: чего ты хочешь?

Риста выскочила вперед, совершенно обезумевшая от гнева.

— Этот ром не только мне судьбу искалечил! Он и жену свою до смерти довел, и Марию убил! Гони его, Пихта! Надоел он мне! Надоел! Надоел!

— Так не полагается поступать цыгану, Риста. Леший — наш гость.

Но и Лешему уже передалось настроение Ристы.

— Ах ты, тварь! — крикнул он Ристе. — Не жить тебе на земле!

И он выскочил за дверь.

С той поры Пихта стал беспокоиться за Ристу: он встречал и провожал ее, и это внимание, не свойственное для таборных цыган, очень ее растрогало. Но Лешего не было. Он исчез.

«Опять небось ворует», — думала Риста, не испытывая при этом никакого облегчения, она знала, что рано или поздно Леший приведет в исполнение свой приговор. Но понемногу успокоилась. Притих и Пихта.

Леший появился в ресторане через два месяца. Когда Риста увидела его, мороз пробежал по ее коже. Пихты рядом не было, а глаза Лешего были полны ненависти к ней.

Она вышла на эстраду, руки ее дрожали, и голос срывался, но понемногу Риста успокоилась и допела песню до конца.

«Ай ты, кумушка, ай ты, кума,
А ну-ка, наши рассуди дела». —
«Ай, эти ваши цыганские дела
Не довели бы меня до суда!» —
«Коли хочешь в жены меня взять,
Пойди попробуй серого достать.
Хоть для меня ты серого достал,
Но как же хвастаться при этом стал!» —
«Ай ты, кумушка, ай ты, кума,
А ну-ка, наши рассуди дела». —
«Ай, эти ваши цыганские дела
Не довели бы меня до суда!»

Риста впервые подумала, что ей нравится петь для других, и, если Леший ее сегодня убьет, частица этих песен останется в тех, кто их сегодня услышал, когда они будут вспоминать этот вечер. И, оглядев ресторанный зал, она не заметила нигде Лешего.

Закончила работу она поздно. Никого не просила проводить себя, да и чем могли ей помочь эти гадже, которые против цыганского ножа Лешего и копейки не стоят? Она знала, на что шла…

Леший возник неожиданно. Он молча подошел к ней и также молча ударил ее ножом. Она охнула, постояла мгновение, успев подумать: «Ну вот и все кончилось», — и потеряла сознание.

Очнулась Риста в больнице. Над ней стояли врачи, висела капельница, ей щупали пульс и говорили:

— Молодая, жить будешь только потому, что молодая и энергии в тебе много.

Когда она стала понемногу подниматься, к ней пустили Пихту. Риста расплакалась у него на плече.

— Знаешь, — говорила Риста сквозь слезы, — я совсем по-другому смотрю теперь на все. Я полюбила все, что меня окружает. Ведь если я умру, никогда больше ничего на земле не увижу. Давай уедем в табор, Пихта. Мы их найдем, и ты сможешь вспомнить о своем детстве.

Пихта утешал ее, как только мог, и соглашался с ней:

— Хорошо, уедем. Если меня в таборе примут, я готов вернуться к ним…

Они стали понемногу собираться в дорогу. Риста не пожелала брать с собой ничего лишнего: только золото и те дорогие вещи, что ей дарили за пение. Все уместилось в рюкзаке. Пихта запер на замок квартиру, где прожил так долго, что сроднился с ней. Он вновь возвращался туда, где были его корни и откуда его изгнали пятьдесят лет назад. «Назад, в неизвестность», — подумал он про себя.

Глава 7 Пихта

Одевшись по-цыгански, чтобы ехать вместе с Ристой в табор, Пихта испытал странное возбуждение. Это возвращение к своим истокам как бы придавало ему новые силы, дарило молодость. Риста узнала, что табор ушел в Молдавию. Решено было ехать на поезде вслед за цыганами до Тирасполя, а там искать по Бессарабии.

Впервые за сорок лет Пихта ехал без билета (на этом настояла Риста), перебираясь с поезда на поезд, из вагона в вагон, переругиваясь с проводниками. Когда выходила какая-нибудь серьезная стычка, Риста начинала неистово ругаться по-цыгански, и никто ей противостоять не мог. Все шалели от этого бешеного натиска, холодного блеска глаз цыганки и беспощадной брани, обрушивающейся на них. Пихта только сейчас стал узнавать, что такое Риста, когда увидел ее в родной для нее стихии. Все то, что происходило с ним и с ней, радовало и печалило его одновременно. Печалило понимание того, что он давно уже не тот и не такой, как остальные цыгане, радовала эта бесшабашность, воля и разгул энергии. Сможет ли он снова стать своим для соплеменников через столько лет?

Из Тирасполя они решили идти пешком по жаре, в пыли буйного молдавского лета. Однажды, когда они сидели на обочине дороги и наскоро ели то, что у них было, а это оказались абрикосы, украденные из сада ближайшего села, мимо них с грохотом пронесся огромный фургон, в котором мелькнули головы лошадей. Проехав метров двести, фургон резко затормозил, и из него выскочил моложавый мужчина, направляясь к ним.

— Здорово, цыгане! Полдничаете или обедаете?

— Тебе-то что? — вспыхнула Риста.

Пихта насмешливо молчал, наблюдая, как мужчина пытается осторожно и как можно проще заговорить с ними, найти, как ему казалось, тот язык, который мог быть понятен цыганам.

— Да мне, красавица, ничего от вас и не надо. Я вот только спросить хотел: не задержитесь ли потрудиться в цирке-шапито. У меня есть маленький медвежонок и две молодые норовистые лошадки, а работать с ними некому. Артист наш, понимаешь ли, — мужчина взглянул на Пихту, — придумал аттракцион: медведь на лошади едет, ну, ясное дело — сложный номер, а он, артист этот, ногу сломал на репетиции, в больнице лежит, и зверей я, можно сказать, на свои деньги кормлю. Не выручите, а? Хорошо заработаете…

Пихта насторожился. Ему до боли захотелось ехать в цирк, к медведю и к необъезженным лошадям, чтобы искупить свой давний позор. Сначала каждый день, потом реже, но все же хотя бы раз в год, снилось ему, как он укрощает коня, и он просыпался тогда с чувством непреходящей боли, той боли, которая изменила всю его жизнь. Но решать могла только Риста. Здесь она была главной. В этой бродяжьей жизни ему многое было не под силу. А Риста то ли что-то угадала в нем, то ли денег решила подзаработать, сказала «да», подобрала их нехитрый скарб и решительно пошла к фургону.

Риста ловко ухаживала за лошадьми. Пихта пытался приручить медвежонка, но охотнее все же часами возился с молодой, не дававшейся в руки лошадкой, которая не подпускала к себе никого. Сначала Пихта был нерешителен (отвык от кочевья, от запаха лошадиного пота, от ощущения животных, с которыми цыганам так часто приходится иметь дело), но потом понемногу стал привыкать. И удивлялся, глядя на Ристу.

— Ну, чяя, ты огонь!

— Я-то огонь, — отвечала Риста, — а ты неизвестно кто.

Больно колола Риста. На воле стала она наглой и даже злой. Только теперь понял Пихта, почему так часто били ее цыгане. Он и себя ловил на мысли, что появляется в нем острая неприязнь к Ристе, особенно в те минуты, когда она бывает раздраженной и крикливой. И все же Пихта был счастлив. Не безоглядно, конечно, как в молодости, во времена удач, во времена надежд, а как-то тихо, словно возвращаясь из небытия к подлинной жизни. На самом же деле Пихта прожил не одну, а несколько жизней, каждая из которых имела свои особенности, свои приметы и своего Пихту.

Есть люди, которым на роду написано — вместить в одну свою жизнь все, что могут прожить несколько человек, и те несколько живут мирно и спокойно, помня, что их счастье — их собственная заслуга, а на самом деле их жизни проживает Пихта, беря на себя чужие страдания и радости.

Слепой случай перевернул первоначальную, заданную от роду жизнь Пихты.

Родился-то он в большом таборе, в богатой семье. Отец его, закоренный ром, воровал лошадей и продавал их во все концы России. Отличался он, однако, одной особенностью. Брал только красивых, сильных, необъезженных лошадей. Сам их приручал, холил и ездил на них. Шла молва в округе о том, что отец Пихты любит лошадей такой любовью, как иные и женщину не любят, знает лошадей так, как иные цыгане себя не знают. Для него само собой разумелось, что и дети его живут и чувствуют так же, как и он. Правда, младший, Пихта, все время проводит с гитарой, да кто из цыган не поет да на гитаре не играет? Конечно, старый цыган, отец Пихты, не знал, что мальчик бредит музыкой и какими-то, неизвестно откуда выплывающими словами. В таборе, в цыганской семье все заняты поиском куска хлеба насущного, там и речи не может быть о подобных вещах.