Реза Амир-Хани - Её Я

• Название: Её Я
• Автор: Реза Амир-Хани
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-906016-08-9

В центре романа Резы Амир-Хани «Её я» – судьба тегеранской семьи Фаттах: дедушки, его сына и невестки, и их детей – Али и Марьям. Сюжет растягивается от времён династии Пехлеви (1933 г.) и вплоть до сегодняшних дней, фоном его служат исторические события и потрясения, через которые Иран прошёл в XX веке: шахские реформы, революция, война, попытки вестернизации и стремление людей отстоять свои самобытные традиции и образ жизни. Однако в фокусе рассмотрения автора – не столько политика и история, сколько сам человек, его противоречивый внутренний мир, его взросление и становление его личности, диалог с самим собой и с Богом, любовь и смерть. Повествование о жизни семьи сменяется погружением в субъективный мир мыслей главного героя, где время становится нелинейным, и текст наполняют воспоминания, ассоциации, мысли, краски, чувства, запахи. Среди всего этого пёстрого калейдоскопа ярким пятном высвечивается главный образ – возлюбленной, дочери соседей – красавицы Махтаб, трагически погибшей во цвете молодости в годы ирано-иракской войны при обстреле. Роман Резы Амир-Хани – тонкое, глубокое философское размышление о бренности существования, о неизбежности смерти и бессмертии, о сути любви и об отношениях человека с Богом. Книга адресована широкому кругу ценителей художественной литературы.

---

– Видишь, ты не пожадничал! Аллах да вознаградит тебя!

– Видишь, ты не стал подлецом! Аллах да вознаградит тебя!

– Видишь, ты не сгинул, как собака! Аллах да вознаградит тебя!

– Видишь, ты не стал негодяем! Аллах да вознаградит тебя!

– Видишь, ты не сдох под забором! Аллах да вознаградит тебя!

А я все повторял вполголоса: «Милуйте и помилованы будете» – и смотрел на них во все глаза. Всякий раз, как первый получал от меня деньги, последний вставал, на ощупь пробирался вперед и садился первым. Прохожие-французы глазели на меня и на цепочку слепцов. Некоторые из них ждали, когда у меня кончатся деньги, чтобы тоже подать слепым. Молодая парочка с разных ракурсов, постоянно фотографировала слепых фотокамерой «Кэнон». Вот его девушка пристроилась рядом со слепыми. С трудом села на землю по-турецки, и парень сфотографировал ее и слепцов. Вот один, два прохожих посмотрели на происходящее равнодушно и удалились. Вот двое пятнадцати-шестнадцатилетних парней с рыжими волосами как увидели слепцов, так и прыснули со смеху. А потом сели рядом с ними на землю и начали соревноваться: то один перебежит вперед, то другой. И за одну-две минуты покрыли двадцать метров до церкви. Вскочив, стали обнимать друг друга в экстазе, выкрикивая:

– Мы первые! Мы первые!

А молодой супруг и этих парнишек снимал на свою камеру… В конце концов я отдал слепым все франки и сантимы, которыми снабдил меня патер Мустафа. И как же радостно мне было – и оттого, что радовались прохожие, и оттого, что слепым помог… Как в далеком детстве, с чувством безоблачного счастья я зашагал по улице прочь. Шел в направлении, противоположном тому, в котором двигались слепцы, и мерил шагами покрытое ими расстояние. Сорок шагов! Они уже возле церкви… А если прикинуть, с какой средней скоростью они двигаются? От улицы Хани-абад в Тегеране до улицы Либертэ в Париже, до этой самой, с самшитовыми деревьями… Если первую дату выразить в годах солнечной хиджры, то выходит огромный промежуток времени – с 1312 по 1954 год, получается 642 солнечно-христианских года! Не считая високосных лет и прочих поправок календаря. Стало быть, скорость их будет равняться, минуточку… Но моим расчетам помешал громкий голос первого из сидевших цепочкой слепцов:

– Эй, не считай! А то на всех не хватит!

Я расхохотался. Мне еще не приходилось быть свидетелем тому, как они шутят! А один из них ответил на мою невысказанную мысль:

– Да, мы слепые, но ведь мы тоже люди! Смеющиеся животные! Мы пошутили, чтобы воздать должное твоим деньгам… Аллах да вознаградит тебя!

Услышав эти слова, последний в цепочке слепцов встал было, однако первый приказал ему сесть. Ведь я не дал ему денег! И опять я рассмеялся и повторил пор себя: «Смеющееся животное?!» И сам себе ответил голосом одного из слепцов: «Смеющееся животное…» Да, когда человека называют говорящим животным, это подмена. Думаешь, муравьи не разговаривают? Еще как… Не видел разве, как два муравья встретятся и стоят часами, усиками шевелят: как дела да как жизнь? Нервные окончания, химические связи?.. Чепуха! Они о жизни говорят. У них тоже есть способность разговаривать. Поэтому настоящее отличие человека от животного – это умение смеяться. Люди – если они люди – понимают, что надо всем на свете нужно смеяться… (…)[41]. Надо всем следует смеяться, даже над прибытием семи слепцов в Париж…

И я смеялся. Не знаю почему, но опять меня подмывало посчитать, с какой средней скоростью они перемещались. И могли ли они, действительно, добраться досюда за это время… Допустим, в день они продвигались на сорок метров, в год это получится… Не берем пока високосные, то есть считаем по триста шестьдесят пять дней… И опять меня прервал тот же слепой:

– Говорю тебе, не считай! К этому делу счет неприменим. Да, мы запаздываем. Но ведь мы на время договор не подписывали. Ты знаешь, например, что только в Албании – хоть это и крошечная страна – мы на шесть лет задержались? Народ там так беден, что сам хлеба досыта не ест…

Я вздрогнул. И быстро-быстро закрутились мысли в голове.

– Так вы что же, хотите вокруг света обойти?

– А почему нет? Уж лучше вокруг света, чем вокруг самих себя!

– А как насчет Бискайского залива и Атлантического океана?

Слепой кивнул и засмеялся. Провел рукой по пустым глазницам. И как будто взглянул на меня фальшиво-глупым, а на деле мудрым взглядом. И сказал:

– Ты слышал о том, что было между Моуляви[42] и Шамсом? Шамс ходил по воде, приводя в изумление Моуляви. Однажды, вняв настойчивой просьбе Моуляви, Шамс взял его с собой. Но строго-настрого приказал: «Смотри лишь на мое плечо. И не дай Бог отведешь глаза! Иди, ступая след в след со мной и с каждым шагом говоря: “О, Шамс!”» Моуляви это выполнил и шел по воде. Но через некоторое время решил подслушать, что говорит старец из Тебриза. И вот вслушался и разобрал, что тот безостановочно повторяет «О, Али-заступник!» – точно как дервиш Мустафа! И если он по воде не ходит, то по облакам ступает точно – не видел разве ты его белую бороду и одежду?

Я все не мог прийти в себя. Кивнул, дескать, видел. Голова кружилась, и рот мой невольно открылся.

– Так что же, и вы – по воде?..

Усмехнувшись, слепой ответил:

– Благородством ты весь в Фаттаха-деда! Да, мы слепые, но ведь мы не немые. И мы тоже можем повторить заклятье!

Рот мой открылся еще шире. Удивленно открылись и рты других прохожих квартала Божьего. А молодой супруг знай себе целит своим объективом, фотографируя наши раскрытые рты… И к небесам поднялся голос патера Мустафы:

– Тот, кто фотограф, обязательно должен снимать… О, Али-заступник! Жизнь – это квартал семи слепых. И они проходят. И все проходит… Не знаю я… Мои кварталы я беру из моей души… А может быть, и нет… Может, это кварталы берут меня из моей же души… Впрочем, о чем я? Жизнь преходяща. Есть квартал Божий, есть квартал семи слепых, есть квартал кожевников… Там же и кожевенный завод…

4. Я

Было утро среды. То утро, в которое страж порядка Эззати в своей синей шапке бешено и долго колотил мужским молотком в дверь Фаттахов. Никто не понял, с чего это вдруг колотят в дверь в такую рань и так громко. Утро было очень холодным; несмотря на это, дед ходил по саду и срезал засохшие ветки гранатовых деревьев. «Что случилось? – удивился он про себя. – Как с цепи сорвались!»

Матушка только что закончила намаз и еще не встала с колен. Поглядев на дедушку во дворе, она спросила его:

– Опять бараньи ножки? От вчерашних еще вкус во рту стоит. А это парнишка задорожный колотит, что ли? Как с цепи сорвался!

Дед, удивленный, пошел открывать. От холода руки спрятал внутрь своей абы[43] кофейного цвета. Он не заказывал ножек Кариму, и было просто неслыханно, чтобы кто-то столь громко и непочтительно стучал ранним утром в его дверь. Открыв ее, он увидел полицейского Эззати, державшего в одной руке свою смехотворную синюю шапку, а в другой – моток веревки. Увидев дедушку, он поклонился и поздоровался, потом с сожалением покачал головой направо и налево. Из длинного коридора его увидел Али, сам оставаясь незамеченным. Заметив моток веревки и покачивания головой, Али тяжело вздохнул. Сросшиеся брови его нахмурились. Покачиваясь, он побрел назад, в угловую комнату, где мама и Марьям сидели за столом, готовясь теперь уже не завтракать, а выслушивать новости. «Ай, Карим, рассеянный! Не хватило у тебя мозгов отвязать от дверей Каджаров веревку, которую вот теперь принес к нам в дом холостяк Эззати…»

Матушка взглянула на Али в изумлении:

– Что там, Али? Кто пришел?

Али, словно какая-то механическая кукла, по слогам отчеканил:

– По-ли-цей-ский Эз-за-ти!

– Так! И что у него за дело так рано?

– Э-то яс-но поз-же бу-дет!

Но Марьям! Она с презрением посмотрела на брата, который вел себя как безумный. Прервав его, она с непонятной бодростью воскликнула:

– Ты что, не в себе опять? Вертопрах! Это тебя не касается. Мама, тут вопрос непростой. Вчера этот самый Эззати изволил нам объяснить возле школы: дело в том, что пришел циркуляр… благо народа, чадры, головные накидки и все такое прочее. В общем, не беспокойтесь. Этот человек пришел, чтобы получить на чай. Ты понял, вертопрах? Если ты называешь меня мадам сыщица, то вот тебе подтверждение…

Али, однако, ее слова отнюдь не успокоили. Ведь он успел разглядеть моток веревки в руках Эззати… Не успокоилась и мама. Женщины быстро оценивают ситуацию. И она поняла, что что-то произошло, хотя не могла пока догадаться, в чем именно дело. И вдруг ее осенило: «Никак сегодняшняя пташка по вчерашнему делу явилась? Дети-то этого не поймут, но… Ведь он же – не будем забывать – холостяк! И он не будем забывать – не бестолковый! Но свататься в такую рань?! И вообще, счесть себя достойной партией? До чего же мы докатились… Я надеюсь, дедушка вправит ему мозги… Этот деревенский холостяк со своей матушкой ни на что не может рассчитывать…»