Василий Балябин - Забайкальцы. Книга 4.

• Название: Забайкальцы. Книга 4.
• Автор: Василий Балябин
• Издательство: Восточно-Сибирское книжное издательство
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1987

Четвертая книга романа «Забайкальцы» Василия Балябина посвящена сибирякам, потомкам отважных русских землепроходцев, тем, кто устанавливал советскую власть на восточных окраинах необъятной России.

В романе показаны боевые дни и ночи забайкальских партизан, отважно сражающихся с японскими интервентами и белоказачьими бандами атамана Семенова и барона Унгерна. Перед читателем проходят образы руководителей партизанского движения на Дальнем Востоке, большое место в произведении занимает образ легендарного героя гражданской войны Сергея Лазо.

Четвертая книга романа заканчивается рассказом о начальном этапе мирной жизни в Забайкалье.

---

— Не желаи-им!

— Домой!

— Катись ты с японцами твоими вместе!

— Да поймите же вы… мать… не замать! Люди вы или нет? — Урядник матюгался, размахивая нагайкой, потом принялся уговаривать разгневанных стариков: — Русским языком говорю вам, ишо дня два-три — и отпустим, смену уж вам заказали! Самое большое, до станицы Новогеоргиевской доберемся и ослободим, обязательно ослободим. Потерпите уж немного-то.

Подумали старики, поругались и разошлись по своим телегам. Ничего не поделаешь, приходится подчиниться, на стороне урядника сила. А сила, она и солому ломит.

И снова в пути обозники, налегают на гужи замученные лошаденки, скрипят телеги, и все так же серым кисейным пологом колышется над обозом дорожная пыль.

Японцы все как один малого роста, в одинаковых, песочного цвета, шинелях, с винтовками в руках и с кинжальными штыками у пояса. Сидели они по четыре, по пять человек в телеге даже в том случае, когда дорога поднималась в гору. Ругаются старики, жестикулируя руками, показывают седокам, что коням тяжело, надо сойти с телеги.

— Твари косорылые, — костерил своих пассажиров Демид Голобоков, концом кнута показывая на взмыленпых коней, — ослепли, что ли! Не видите, что коням не под силу везти вас в эдакую гору! Слазьте, ну! Черти вас накачали на нашу голову!

Три японца поняли, сошли с телеги: четвертый остался сидеть, сердито прохрипев: «Русика бурсувика», — и, скосив на Демида злобно прищуренный взгляд, выразительно похлопал по прикладу винтовки.

ГЛАВА VIII

Журавлев со своим штабом по-прежнему находился в Богдати. Он знал, какие силы двинули семеновские генералы, чтобы окружить и зажать в кольцо повстанческую армию красных партизан и уничтожить их. Знал Журавлев и то, какие грузы везут следом за войсками белых их многочисленные обозы. Благодаря сочувственному отношению большинства населения к красным, у него были везде свои глаза и уши. К тому же в руки красных партизан-разведчиков попали оперативные документы белых, в том числе «секретный» приказ главной ставки Семенова генералу Шемелину. Зашифрованные документы белых в партизанском штабе сумели расшифровать, изучить, поэтому Журавлев был в курсе планов и намерений противника. Красные штабисты, отлично понимая, какое у белых огромное превосходство в живой силе и вооружении, ждали приказа Журавлева готовиться к отступлению. Что такой приказ последует, никто не сомневался. В разговорах между собой штабисты высказывали свои предположения:

— Урюмканом отступать будем, не иначе!

— Кто его знает, может, надвое разделимся, какие части Урюмканом пойдут, какие по Урову. Отступать есть куда, тайга и тайга до самой Стрелки[4], верст двести-то с гаком.

— Да, тайга-матушка укроет и прокормит в случае нужды.

— Окружат беляки пустое место, а мы им с тылу налет за налетом.

— На то она и партизанская война, ни какого фронта: налетели, разгромили, обозы забрали — и поминай как звали.

— А в случае неустойки брык во все стороны, ищи ветра в поле.

Но с приказом об отступлении Журавлев не спешил. Уединившись у себя в комнате, он что-то долго писал, вычерчивал на листе бумаги, сверял с картами десятиверсток, советовался с Киргизовым и Плясовым. После полутора суток такой работы он вызвал к себе адъютанта Фадеева. Молодцеватого вида, с лихо подкрученными кончиками черных усов, Фадеев пришел к командующему, присел на скамью возле стола:

— Слушаю вас, Павел Николаевич!

— Военный совет надо созвать завтра, часам к двенадцати.

— Созовем, раз надо. Кого пригласить?

— Список дам. А вот это, Иван Ефимович, черновые наброски к плану, надо доработать его детально, чтобы часам к десяти утра он у нас был готов. Придется вам приналечь на работенку в эту ночь.

— Сделаем, — Фадеев взял из рук командующего мелко исписанные листки, пробежал начало глазами, и брови его полезли на лоб от удивления. — Что это, в самом деле? Выходит, что отступать-то не будем?

— Не будем, решаю дать белым бой!

— Гм, дать бой! Это же… — У Фадеева язык заплетался от удивления и неожиданности такого решения. — Ох, не знаю… против эдакой силищи… Голова идет кругом.

— Ничего, Иван Ефимович, не так уж страшен черт, как его малюют. А бой этот будет иметь для нас решающее значение, и мы должны его выиграть! Дело предстоит большое, но надежда на успех у нас есть, маневры наши на Шилке удались нам! То же самое на участке Куренга — Газимур, так что белым пришлось расчленить свою армию начетверо. Ну, об этом я завтра доложу на военном совете, ты это увидишь в плане. Садись за работу, а я на хребет съезжу, на позицию будущей обороны.

У Журавлева вошло в привычку своими глазами осматривать места будущих сражений, чтобы эти наблюдения сверить с планом, дополнить его новыми соображениями. Вот и сегодня он в сопровождении конного ординарца выехал из села, чтобы с облюбованной им высоты, господствующей над каменистыми вершинами Богдатского хребта, еще раз осмотреть места предполагаемых боев. Да и голову освежить требовалось Павлу Николаевичу после столь напряженной работы над планами, побыть наедине с природой. Она всегда действовала на него благотворно, вливала в пего бодрость духа, новые силы. Тайгу он любил с детских лет, подолгу живал в ней вместе со старыми охотниками, когда уходили белковать в леса Газимура и Талангуя. Такая же тайга и здесь, такая же ухабистая дорога ведет на Богдатский хребет, такой же смолистый запах осенней тайги мешается с пряным душком опавшей березовой листвы и смородинника. Полной грудью вдыхал этот воздух Павел Николаевич и чувствовал, как спадает с него усталость, светлеет голова. В этот момент ему хотелось отвлечься от фронтовых забот, поговорить о чем-то более человеческом.

Хорошая пора осень, товарищ Кочнев! — заговорил он, глянув на едущего рядом с ним пожилого ординарца. — А воздух-то какой чудесный!

— Пахнет браво, — ответил Кочнев и, помолчав, продолжал со вздохом: — Мы-то привыкши к тайге смальства, даже и поругиваем ее частенько.

— Ругать тайгу. За что же?

— Места она у нас много занимает. Я с Нижней Вереи, Усть-Уровской станицы. У нас, сами знаете, какая глухомань, чистого места под пашню нету, вот и приходится лес корчевать. А это такая работенка, что силенки требует большой, да и время — лет пять-шесть потрудиться надо, чтобы пашенку небольшую получить! Как же нам ее не ругать, тайгу-то эту.

— Вот как! А все-таки в тайге лучше, чем там, где ее нет?

— Знамо, лучше, и охота у нас хорошая, и вообче.

На хребте свернули с проселочной дороги вправо, поехали гуськом: чуть приметная тропинка петляла между толстенными стволами лиственниц и замшелых каменных глыб. Тишина в лесу такая, словно вымерло все вокруг, — ни птичьего гомона, ни стука топора. Кони неслышно ступают по мягкому толстому слою опавшей хвои; ею, как шубой, окинулась земля. У старой раскидистой березы остановились. Здесь тропинка круто поднималась на круглую, как перевернутая кверху дном чаша, возвышенность. Журавлев спрыгнул с коня, передал повод Кочневу:

— Дожидайся меня здесь. Понаблюдаю с горы. Не теряйся, если я задержусь.

— Ладно, буркнул ординарец. — Коней привяжу да костерок разведу, — можно будет?

— Можно.

— Тут и брусники полно, кабы хвоей не завалило ее, в момент набрал бы полную шапку.

Опушенная с трех сторон крупным березником и листвяком высота, на которую поднялся Журавлев, голым своим скатом опускалась к восточному подножию хребта; словно самой природой она была предназначена для командного пункта. Павел Николаевич сел на большой, нагретый солнцем валун, вынул из футляра бинокль. Отсюда ему хорошо было видно уходящую на восток к Урову падь Мотогор, прилегающие к ней большие и малые падушки, слегка отливающие киноварью оголенные березовые рощи, горы, тайгу — по-осеннему хмурую, темную, в реденьких зеленых заплатах сосняка.

Вечерело. Позади Журавлева за хребтом садилось солнце; озаренные последними лучами его, оранжево пламенели вершины гор левой стороны Мотогора, а самую падь внизу все гуще крыла сумеречная тьма. Павел Николаевич сидел на камне, то вскидывая к глазам бинокль, то делая записи в блокноте.

В Богдать вернулись уже ночью, и впервые за эту неделю Журавлев не завернул в штаб, проехал к себе на квартиру. Штаб фронта занимал в Богдати большой дом бежавшего за границу купца Титова. В доме этом кроме штабных работников постоянно толклись люди — дежурные охраны, разведчики, ординарцы, связные из полков. Отсюда днем и ночью рассылались конные посыльные с распоряжениями, приказами по фронту, в ограде всегда торчали оседланные кони.

Начальник разведки Вишняков появился в штабе вечером. В просторном коридоре штаба, куда он зашел, накурено — не продохнуть и, как всегда, полно народу. В углу, влево от двери, кучей составлены винтовки, в правом — кружком сидят молодые партизаны, слушают рассказ старого фронтовика. Один из разведчиков спит на скамье, положив под голову полено, двое других дремлют на табуретках, с винтовками в обнимку. Еще двое сидят у двери в штабную комнату, откуда доносятся голоса писарей, прерывистый стукоток пишущей машинки. В сидящих у двери Вишняков узнал Михея Сапожникова и Николая Карецкого из 3-го полка. Поздоровавшись с ними, спросил про Журавлева.