Геннадий Прашкевич - Великий Краббен (сборник)

• Название: Великий Краббен (сборник)
• Автор: Геннадий Прашкевич
• Жанр: Космическая фантастика
• Год: 2015

Приключенческая фантастика, герои которой встречаются не только с загадочными доисторическими тварями, пережившими целые эпохи, но и с людьми, нравы которых не уступают нравам доисторических тварей. Повесть «Великий Краббен» вызвала в свое время величайшее неудовольствие советской цензуры, и весь тридцатитысячный тираж этой книги был уничтожен. Это, впрочем, нисколько не повлияло на характер весьма энергичного богодула Серпа Ивановича Сказкина, продолжившего свои веселые похождения и в «Территории греха», и в «Малом из яйца», и в «Последнем капустнике». Встречаются герои Геннадия Прашкевича и с иной, возможно, межзвездной жизнью («Соавтор», «Игрушки детства», «Перстень на три желания»), а рассказ «Я видел снежного человека» примечателен еще и тем, что написан он был автором еще в школе, где-то в самом конце 50‑х годов прошлого века. Но читается до сих пор.

---

«Природа, Сказкин, – сказал я, подражая моему знаменитому шефу-вулканологу, – в общем-то, справедлива. Изобретенные ею орудия равномерно распределяются по разным видам. Одному достаются когти, другому клыки, третьему – рога».

Третьим за столом сидел Сказкин. Он обиделся.

Но это было позже. Гораздо позже. А в тот злополучный день, точнее, в ту злополучную ночь (ибо я пришел в себя только ночью), я сидел в узкой глубокой пещере и дрожал от возбуждения и свежего ветерка, налетающего с залива.

Умножая знания, умножаешь печали. Я замерз. Меня трясло. Мне хотелось к Агафону. Мне хотелось сесть с ним за стол. Мне хотелось… достать Сказкина! И еще как достать! Мне хотелось дать ему почувствовать, что пережил я. Ведь в тот момент, когда Краббен, туго оплетенный пенными струями холодной воды, восстал из смутных глубин, я уже изо всех сил мчался по узкой полоске каменистого пляжа!

А Краббен не торопился.

Краббен оказался неглуп и расчетлив.

Он очень точно (позже об этом рассказал мне Серп Иванович) определил то место, в котором я должен был оказаться минут через пять, и двигался, собственно, не за мной, а двигался именно к этому заранее вычисленному им месту.

Пещера, выручившая меня, бурно разочаровала Краббена.

Я вполз в пещеру, затаился и выглянул из нее только через час.

Смеркалось. Краббен и Сказкин исчезли. Вспыхивали в потревоженной глубине фосфоресцирующие медузы. Вода была так прозрачна, что медузы казались звездами, медленно дрейфующими в пространстве. Там же, в прозрачной смутной неопределенности, раскачивалась бледная Луна. Как костер, подумал я, имея в виду то, что настоящий костер должен был бы пылать сейчас на высоком каменном гребне кальдеры. Спасительный, ободряющий костер.

Но Сказкин сбежал.

Сказкин бросил попавшего в беду человека!

Кальдера Львиная Пасть простиралась так широко, что лунного света на все пространство не хватало. Я видел лишь часть заваленного камнями берега и теряющиеся в полумраке черные базальтовые стены. Краббен (я чувствовал) таился где-то неподалеку. Оставалось повторять: «Сказкин, Сказкин…» Окажись фал подлиннее, я сидел бы сейчас за столом и писал отчет об увиденном.

Великий Морской Змей – это ли не открытие?!

«Эх, Сказкин, Сказкин…» – с горечью повторял я.

Сказкину я мог простить хвастовство, мелкие хищения, его вранье, его откровенное неверие в прогресс и науку, его великодержавность и гегемонизм по отношению к сироте Агафону Мальцеву, но трусость простить не мог. Прыгать, как дикарь, на гребне кальдеры, глядя, как начальника гонит по берегу неведомое морское чудовище, прыгать и с наслаждением вопить: «Поддай, начальник! Поддай!» – этого я простить не мог.

А Сказкин вопил.

А Сказкин свистел.

А потом сбежал, скрылся!

Остались – дробящаяся на волнах Луна, остались ночь и жуткое соседство Краббена.

Из призрачных глубин бухты, мерцая, поднялась и зависла медленная непристойно бледная, как скисшее молоко, медуза. Хлопнула хвостом рыба. Прошла по воде рябь.

«Не трогай в темноте того, что незнакомо…»

Исполинский амфитеатр кальдеры поражал смутной соразмерностью всех своих выступов и трещин. То страшная гидра виделась мне в сплетении лунных теней, то черный морской монах в низко опущенном на лицо капюшоне.

Сюда бы Ефима Щукина, невольно подумал я.

Ефим Щукин был единственным скульптором, работавшим на Курилах.

Островитяне прекрасно знают гипсовых волейболисток и лыжниц Ефима Щукина, с первого взгляда узнают его дерзкий неповторимый стиль – плоские груди, руки-лопаты, поджарые, не женские бедра. Но что было делать Ефиму? Ведь своих лыжниц и волейболисток он лепил исключительно с мужчин. Разве позволит боцман Ершов, чтобы его молодая жена в одной только спортивной маечке позировала скульптору-мужчине? Разве позволит милиционер Попов, чтобы его дочь безмолвно застывала перед малознакомым мужчиной в позе, скажем так… несколько раскованной? И разве мастер рыбцеха Гоша Шибанов зря побил свою грудастую Виолетту, когда та, задумчиво рассматривая очередное творение Щукина, неожиданно призналась: «Я бы у него получилась лучше»?

Ефим Щукин не знал натурщиц. Ефим Щукин лепил своих волейболисток и прочих спортсменок исключительно с мужчин, и они его понимали: кто приносил пузырек, кто просто утешал: «Ты эта… Ты потерпи, Ефим… На материке баб навалом…»

Ночь длилась – в лунной тишине, в сырости, в тревоге.

Иногда я задремывал, но сны и шорохи тотчас меня будили.

Я свешивался с карниза пещеры, всматривался: не явился ли из тьмы Краббен, не блеснула ли в лунном свете гибкая антрацитовая спина? Нет… Вроде ничего… Вроде все тихо… Зато вторгался вдруг в сон Сказкин.

«Начальник! – нагло шумел он. – Ты послушай, как нас, больных, морочат! Я, больной в стельку, прихожу к одному наркологу, а секретарша передо мной ручку шлагбаумом! Вам, говорит, придется подождать, вы не совсем удачно пришли, к нам, дескать, гость приехали – профессор из Ленинграда. А я, начальник, человек простой, люблю справедливость. Что, спрашиваю секретаршу, наш доктор тоже больны? А она: с чего ты взял, богодул? Наш доктор всегда здоров! Вот видишь, говорю ей и для убедительности щиплю за высокий бок. Она, конечно, в крик: псих! псих! – кричит. Да еще издевается: сколько, мол, будет два и ещё два! А на шум, начальник, выглядывает из кабинета наш доктор, наш нарколог островной, такой умный, совсем с нами замучился. Вот смотрите! – кричит ему секретарша и тычет в меня серебряным пальчиком. Вот смотрите, доктор, кто тут у нас! А доктор правда замороченный, устал, ему, наверное, выпить хочется. Ну я на его глазах опять эту секретаршу за высокий бок!»

Сказкин, он свое откусает!

Просыпаясь, я отбрасывал сны.

Но одну назойливую мыслишку никак не мог отбросить.

Вот какая это была мыслишка. Серп Иванович держался уже два месяца. Несомненно, организм его очистился от бормотухи капитально. Но ведь известно, как долго может прятаться в потемках нашего подсознания пагубная привычка, только на время притворяющаяся убогой и хилой, но при первом же благоприятном случае разрастающаяся до размеров ядерного облака! Увидев, что начальник прыгнул в пещеру, а значит, Краббен в ближайшее время его не съест, Серп Иванович вполне мог толкнуть Агафону все наше полевое снаряжение за… ну, скажем так… скромный дорожный набор дрожжей и сахара…

Я знал, куражиться Серп умеет.

Перед отходом с Кунашира, например.

Мы уже загрузили снаряжение на борт попутного сейнера, а Серп Иванович вдруг исчез. Вот только что сопел, бухтел, жаловался на больную спину, и вдруг – нет его! Понимая, что в Южно-Курильске Сказкину, как старожилу, прием обеспечен чуть ли не в каждом доме, я избрал самое простое: вернулся в гостиницу и пристроился у телефонного аппарата. Где еще он будет искать меня?

И оказался прав. Ночью раздался звонок.

«Начальник! – донесся нетвердый голос Сказкина. – Ну, ты поздравь меня, начальник, поздравь! Обмыл я наш отход, пруха нам будет!»

«Ты еще на ногах?» – спросил я.

«Ну да, на ногах… Но опираюсь на посох…»

«А где именно ты стоишь на ногах и опираешься на посох?»

«Не знаю, начальник. Потому тебе и звоню. Кажется, в будке…»

«В собачьей? В сторожевой? Или в телефонной? Какая она? Определи».

«Ну, какая… – путался в показаниях Серп Иванович. – Похоже, вертикальная!»

«Телефонные будки все вертикальные! Ты не торопись, Серп Иванович. Ты ведь сам знаешь: смотреть мало, надо видеть! – польстил я. – Что там вокруг тебя?»

«Стекло и металл! – с гордостью сообщил Сказкин. – Как в Нью-Йорке!»

«Примету, примету дай, чтобы разыскать тебя!»

«Ну вот… Ну, есть такая…»

«Ну, так говори!»

«Воробей… Воробей на ветке…»

«Ну, ну! – поощрил я. – На какой ветке?»

«Да кто ж его знает… Но вроде как дерево…»

«Как ни бесчисленны существа, заселяющие Вселенную, – вспомнил я слова одной древней почтенной книги, – все равно следует учиться их понимать. Как ни бесчисленны наши желания, все равно следует учиться управлять ими. Как ни необъятна работа, связанная с нашим самоусовершенствованием, все равно надо учиться и не отступать ни в чем. И какой бы странной ни казалась нам абсолютная истина, все равно не следует ее пугаться…»

…в пещере, выточенной временем и водой, в шлаковой прослойке между двумя древними лавовыми языками, мне снилось: Серп Иванович варит рисовую кашу. Рис он, конечно, выменял у Агафона – на мои казенные сапоги. Развариваясь, рис медленно течет на плиту, потом на пол, потом на траву, на берег и, наконец, в океан и край этого странного рисового потока злобно и страстно надкусывает из воды Краббен. Тогда Сказкин бросается бежать прямо по вязкому рисовому потоку и я мстительно ору: «Поддай, поддай, Сказкин!»