Петр Ильинский - Легенда о Вавилоне

• Название: Легенда о Вавилоне
• Автор: Петр Ильинский
• Издательство: Гиперион
• Жанр: Религия
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-89332-143-2

Петр Ильинский, уроженец С.-Петербурга, выпускник МГУ, много лет работал в Гарвардском университете, в настоящее время живет в Бостоне. Автор многочисленных научных статей, патентов, трех книг и нескольких десятков эссе на культурные, политические и исторические темы в печатной и интернет-прессе США, Европы и России. «Легенда о Вавилоне» — книга не только о более чем двухтысячелетней истории Вавилона и породившей его месопотамской цивилизации, но главным образом об отражении этой истории в библейских текстах и культурных образах, присущих как прошлому, так и настоящему. Цель автора — размышление, а не открытие, процесс, а не результат, историко-культурное путешествие, а не прибытие в заданную точку. Тем более что история Вавилона отнюдь не закончена, а продолжается на наших глазах.

---

Вплоть до сегодняшних дней распространена концепция «греческого чуда» ex nihilo: дескать, до древних эллинов цивилизации не было, а они ее единолично изобрели и благополучно передали на просвещенный Запад[540]. При этом с легкостью отметаются как неоднократные свидетельства самих греков, так и многочисленные археологические находки, подтверждающие громадное влияние (прямое или опосредованное), которое Восток напрямик или через посредников, оказал на формировавшийся в VII–V вв. до н.э. мир классической Греции. Подобная реакция естественна: как можем мы, самые демократичные, высокоморальные и богобоязненные, вести свою культурную родословную из обители разврата, столицы многих деспотов, источника мировой гордыни и центра непослушания Господу? Настолько велика оказалась «антивавилонскость» библейских текстов, что Вавилон в качестве абсолютно негативного символа заслонил другую древнюю культуру, о которой в Ветхом Завете тоже нет ни одного хорошего слова. Речь идет о Египте.

Во всем Священном Писании Египту отведена одна положительная фраза. Находится она в Новом Завете. Излагая речь Стефана перед синедрионом, приговорившем первого главу христианской общины Иерусалима к смертной казни, автор Деяний Апостолов делает краткое изложение истории Израиля. И, в частности, говорит следующее: «И научен был Моисей всей мудрости Египетской и был силен в словах и делах»{166}. Каким-то невероятным образом вся дальнейшая европейская традиция восприятия Египта основывалась на этой единственной фразе. Поколения образованных европейцев искали ключ к означенной «мудрости», поднимали на щит так называемые герметические тексты, сравнивая их с Новым Заветом (!), и пытались сначала объяснить, а потом расшифровать иероглифы. Вдобавок они породили интеллектуальную моду на Египет, выразившуюся в расстановке древних статуй и обелисков на площадях и набережных европейских столиц (от Парижа и Рима до Петербурга), в масонских ритуалах и даже в сюжетных поворотах «Волшебной флейты» Моцарта. К этому можно добавить многочисленные романы о древнеегипетской жизни, а ныне и фильмы.

В итоге был создан миф о Египте, о главной из древних цивилизаций, значительно более известной общественному историческому сознанию, чем ее месопотамская сестра (кстати, старшая){167}. Надо признать, что этому способствовала и лучшая сохранность древнеегипетских памятников и их географическая близость к Европе. Да ведь Египет долгое время и был почти частью Европы — важнейшей и неотъемлемой областью греко-римского мира, и долгое время в качестве таковой воспринимался различными мыслителями. Может быть, поэтому все, написанное о Египте в Книге Исхода (а также в исторических и пророческих книгах Библии), никак не проецировалось на алкавших эзотерической мудрости богобоязненных европейцев. И поиски эти никогда не осуждались и самой церковью, ибо каким-то образом Вавилон настолько крепко воплотил в себе весь отринутый, дохристианский мир, что дал возможность потомкам изучать египетское и греческое наследие. За свой счет.

В один прекрасный момент Египет поглотил даже самую неотъемлемую часть Вавилона — его имя. Когда-то на берегу Нила была деревня, основанная, скорее всего, вавилонскими переселенцами — наемниками или пленными. Ее называли Вавилоном — обычное дело; в Северной Америке тоже достаточно Лондонов и Парижей. В VII в., во время арабского завоевания Египта, командующий армией наместника Пророка[541] очень не хотел вести войска на квартиры в Александрию. Достойный воитель славился строгими нравами — такое довольно часто случалось на заре мусульманской истории. С точки зрения суровых детей пустыни, только начинавших свой победоносный путь по миру, знаменитейший порт представлял собой законченный источник разврата (и судя по всему, несмотря на многие перипетии, сохранил такую репутацию до XX в.). Поэтому лагерь был разбит в вышеозначенной деревне, постепенно превратившейся в великий город Каир — столицу Фатимидов и наследовавших им династий. Прежнее же имя поселения еще долго не исчезало и даже стало обозначать весь средневековый Египет, особенно для европейцев[542].

Прежде чем сказать о нескольких замечательных легендах, окончательно отодвинувших Вавилон «из царства света», немного поразмышляем о, собственно, исторических причинах заката древней цивилизации и ее почти бесследного, вплоть до XIX в., исчезновения. Что такое потеря культурного обаяния — задокументированная неспособность великого города вербовать себе новых адептов, новых вавилонян? Ведь аккадская культура отнюдь не умерла в одночасье. Например, культовое и даже административное использвание нововавилонского диалекта аккадского языка продолжалось и при парфянской династии Аршакидов, правивших Междуречьем с конца II в. до н.э., а последние клинописные записи халдейских астрономов датируются примерно 75 г. н.э. Возможно, они делались и позже, но уже не на обожженных табличках, а на не дошедших до нас пергаментах. Что случилось с окружающим Вавилон миром, отчего постепенно уходившая цивилизация оказалась ему совершенно не нужна, никоим образом не востребована? Дело ведь не только в постепенном исчезновении аккадской клинописи, сменившейся арамейским алфавитом, не только в приходе культуры персидской, а потом эллинской, а в том, что эти культуры были абсолютно не заинтересованы в вавилонском наследии.

Как уже говорилось, в III в. до н.э. один из последних известных нам аккадцев, живший на границе двух великих традиций вавилонский жрец Берос — основоположник современной астрологии, — написал на греческом языке историю родного города и посвятил ее своему тогдашнему властителю — эллинистическому монарху Антиоху I.[543] Эта книга до нас дошла только в очень кратких цитатах, приведенных в трудах некоторых античных авторов. Да, многие манускрипты история сохранила случайно. Но все-таки есть ощущение, что исчезновение этого бесценного творения связано с тем, что новому миру оно оказалось совершенно не интересно[544]. Исчезли не только книги Бероса, жившего на относительной периферии эллинистического мира, не дошла до нас и посвященная Ассирии работа Геродота, о которой он дважды упоминает в своей «Истории»[545]. Существуют многочисленные известия и о других грекоязычных трудах по истории Месопотамии — из них не сохранилось ни одного. Вот насколько греко-римскому миру не было никакого дела до умиравшей цивилизации.

Может быть, объяснение лежит в том, что начиная с VI в. до н.э. мир стал стремительно меняться. Появлялись новые народы, учения, открылись неведомые торговые пути. Многотысячелетняя неизменность шумеро-аккадской цивилизации, бывшая, казалось бы, живой иллюстрацией притчи о вечном возвращении, устоявшая перед всевозможными, почти что радикальными потрясениями, внезапно дрогнула и рассыпалась. Древнемесопотамская культура не смогла ответить на неожиданно возникшие вопросы, не сумела увлечь своими истинами обгонявших ее последних современников. И к тому же она не могла, а может, и не ставила своей целью, докричаться до потомков, т. е. до нас. Поскольку решения насущных проблем она всегда искала в прошлом, а подобная картина мироздания совершенно не удовлетворяла «новые нации», новые культурно-религиозные сообщества. В те далекие годы в сознании наших предков произошло нечто, сделавшее главной духовной императивой человечества поиск ответов на этические вопросы. Мало было в истории цивилизации столь значительных переворотов — ведь поиск этот продолжается по сей день. И случайно ли в VII–V вв. до н.э. на необъятных просторах Старого Света история выдвигает нескольких великих Учителей, что именно тогда рождаются зороастризм, конфуцианство, даосизм, иудаизм, буддизм и закладываются основы греческой классической философии?[546] Ничего подобного вавилонская цивилизация предложить не могла.

Но не будем смотреть на шумеро-аккадскую культуру свысока: на протяжении трех тысячелетий она стояла, как скала, в диком, страшном и непредсказуемом мире. Только она смогла воистину отстоять и закрепить все открытия, которые сделало человечество в начале своего очень неровного пути. Постепенно достижения месопотамской цивилизации распространились настолько широко, что она сперва утратила лидерство, а потом отстала от своих соседей, дальних и ближних. Но не обладай она чертой, погрузившей ее во второй половине I тыс. до н.э. в пучину забвения — упора на стабильность, традиционность и неизменность, — она бы и до того успела много раз умереть. Все культурное развитие мира, находившегося на запад от Индии, было обеспечено способностью шумеро-аккадского мира к возрождению из пепла, к вечному возвращению на круги своя. Но только на «своя» — поэтому догнать изменившийся мир Вавилон уже не мог.

Можно отметить, что выражение, вырвавшееся у нас здесь, восходит к Книге Экклесиаста[547], произведению, наполненному в числе прочего статичным пессимизмом, настроением, не таким уж далеким от шумеро-аккадской философской традиции[548]. Неслучайны поэтому обнаруженные в нем месопотамские параллели (при том, что создание Экклесиаста датируется примерно III в. до н.э.), в том числе знаменитая притчевая перекличка с некоторыми изречениями «Сказания о Гильгамеше», иногда дословная. Сравним две цитаты: «И если кто одного одолеет, // То двое против него устоят, // И втрое скрученная нить нескоро порвется», — и: «Втрое скрученный канат не скоро порвется, // Два львенка вместе — льва сильнее»[549].