Петр Ильинский - Легенда о Вавилоне

• Название: Легенда о Вавилоне
• Автор: Петр Ильинский
• Издательство: Гиперион
• Жанр: Религия
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-89332-143-2

Петр Ильинский, уроженец С.-Петербурга, выпускник МГУ, много лет работал в Гарвардском университете, в настоящее время живет в Бостоне. Автор многочисленных научных статей, патентов, трех книг и нескольких десятков эссе на культурные, политические и исторические темы в печатной и интернет-прессе США, Европы и России. «Легенда о Вавилоне» — книга не только о более чем двухтысячелетней истории Вавилона и породившей его месопотамской цивилизации, но главным образом об отражении этой истории в библейских текстах и культурных образах, присущих как прошлому, так и настоящему. Цель автора — размышление, а не открытие, процесс, а не результат, историко-культурное путешествие, а не прибытие в заданную точку. Тем более что история Вавилона отнюдь не закончена, а продолжается на наших глазах.

---

Например, даже греческие авторы (например Геродот) иногда называли персов мидянами, хотя очень четко представляли, что это — два разных народа и при необходимости их легко различали. Кроме того, в 5-й главе налицо двуслойность — совмещение рассказов о богоданной мудрости Даниила и о падении Вавилона. В исходном тексте речь могла идти о гибели последнего представителя семьи Навуходоносора, которого действительно сменил очень немолодой Набонид[611]. Явно, что в прототекст, содержание которого вряд ли возможно установить, были вставлены указания о преступлении Валтасара, использовавшего для винопития «золотые сосуды, которые взяты были из святилища Дома Божия в Иерусалиме», рассказ царицы Валтасару о мудром Данииле (получается, что царь не знал о верном министре своего отца) и вторая развязка, сделавшая двойной финал притчи не очень логичным: царь дает Даниилу награду за разгадку страшной надписи — ив эту же ночь погибает. «В ту ночь, как теплилась заря, // Рабы зарезали царя»[612]. По-видимому, две старинные новеллы были с некоторым трудом сведены в одну, к тому же с добавлением темы наказания богохульного монарха, близкой иудеям маккавейского времени[613].

Напомним, что восстававшие против персов последние вавилонские цари непременно именовали себя Навуходоносорами (потомками того, великого?), что конец их был печален и что последнего из них победил Дарий. В итоге окажется, что в притче не так уж мало историзма. Убили почти всех последних вавилонских царей, подобно библейскому Валтасару? Убили. Вавилон персы взяли? Взяли. Был у персов царь Дарий? А как же. Другое дело, что значение этого историзма не так велико — он служит лишь фоном знаменитой легенды. Гораздо важнее, что результатом художественного синтеза осуществленного замечательным писателем (с нашей точки зрения, именно тем человеком, которого стоит назвать автором Книги Даниила[614]), явилось несколько бессмертных образов.

Первый из них — пир обреченных. Не нужно путать «пир Валтасара» с «пиром во время чумы» — гибель действующих лиц последнего вовсе не обязательна. А вот участники финальной вавилонской попойки обречены и осознают это в тот момент, когда из мрака возникает чертящая светящиеся буквы рука. Именно предпоследнее мгновение ее работы — за миг до того, как будет закончен вертикальный штрих, неотразимым ударом завершающий букву «нун софит»[615], как станет очевидно, что вряд ли случайно появление и молчаливое исчезновение неведомой руки, и запечатлел Рембрандт[616]. В суматохе летят на пол пиршественные чаши, на лицах царедворцев царит ужас. Страх перед возмездием — они пока не знают, но уже чувствуют — неотвратимым. Еще одно, последнее, движение карающей длани Господней — и собутыльники Валтасара останутся наедине с Божественным приговором. Видно, что им известны свои преступления, и известны хорошо. Именно в смысле провозглашения решения Божьего Суда в момент наивысшего разгула нечестивых этот образ используется и поныне. А эпизодов мировой истории, подходящих под данное определение, оказалось более чем достаточно.

Второй же, накрепко связанный с первым образ — возвещение не просто о тяжкой каре, а о неизбежности расплаты за вполне определенные грехи — вошел во многие языки не только как символ неотвратимости божественного возмездия, но и как символ предопределенности каких-то событий. Безусловно, слова «writing on the wall» или «c'etait ecrit» более употребительны в английском или французском[617], чем сходные русские выражения («быть выжжено на стене [светящимися буквами]» и проч.), но суть от этого не меняется. Люди могут позабыть, что за слова возникли перед Валтасаром («Мене, мене, текел, упарсин» или, по-другому, «Мене, текел, перес»[618]), неточно помнить их перевод («Исчислено, взвешено, разделено»), но они прекрасно знают, что последует за тем, когда посреди роскошного пира для избранных и беззаботных, в зале, наполненной знаками мощи, власти и богатства, вдруг случится странное и тревожное знамение. Если, подобно Валтасару и его вельможам, властелин другой империи вдруг увидит неостановимую руку Неведомого Существа.

Притча о Валтасаре стала окончанием легенды о гибели Вавилона, предсказанной великими иудейскими пророками. Гибели этой в реальности не было, но с той поры она вечно символизирует неизбежное падение любого создания рук человеческих, внешне мощного и неприступного, но уже обреченного Всевышним (и вряд ли случайна ассоциативная связь с Башней, которая здесь неминуемо возникает). Ту же мысль еще сильнее выразил второй великий символ Книги Даниила и навсегда отпечатал ее в коллективном сознании человечества.

Упомянутые выше «чародеи и Халдеи» были вызваны к Навуходоносору, чтобы объяснить ему значение сна, содержание которого сам царь не мог даже изложить, ибо «слово отступило» от него{191}. Сделать это смог только Даниил. А видел Навуходоносор всю древневосточную историю на несколько веков вперед[619]. Сила явившегося царю образа оказалась столь велика, что он стал цельным, неразложимым символом, полностью заслонил свои же собственные перепевы и трактовки и навеки вошел в повседневную речь. Произошло это потому, что на протяжении многих веков человечество имело возможность убедиться в его справедливости, ибо раз за разом несокрушимым империям будущего являлись надписи на стене, и все могучие исполины рано или поздно оказывались «колоссами на глиняных ногах».

Геополитические подробности видения Навуходоносора давно утрачены мифологическим сознанием. Никого не интересует, что золотая голова приснившегося царю истукана символизировала Вавилонскую империю, серебряная грудь — Мидию, медное чрево — Персию, а железные голени — державу Александра. А состоявшие из смеси железа и глины «ноги и пальцы на ногах» истукана означали эллинистическую эпоху «разделенных царств», которые «смешаются чрез семя человеческое, но не сольются одно с другим»{192}. При этом исторический анализ, сделанный автором, не мог не привлечь внимания его иудейских современников. Притесняющее их царство, говорил он, «будет частью крепкое, частью хрупкое» и отнюдь не вечное. Но все эти подробности коллективная память человечества легко утратила: остался только самый главный, самый яркий образ. «Огромный истукан в чрезвычайном блеске» — «и страшен был вид его». А затем «камень оторвался с горы без содействия рук, ударил в истукан, в железные и глиняные ноги его, и разбил их. Тогда все вместе раздробилось: железо, глина, медь, серебро и золото сделались как прах на летних гумнах, и ветер унес их, и следа не осталось от них»{193}.

Две великие легенды постепенно объединились, поскольку неизбежная гибель Валтасара объясняется именно тем, что он правит «колоссом на глиняных ногах», сильным лишь внешне, но на самом деле неустойчивым, уязвимым и потому обреченным. Сверх того, в рассказе об истукане, постепенно ставшем символизировать любое могущественное государственное образование, любое проявление установившегося имперского миропорядка, есть еще один важнейший образ — образ орудия Господня. Камня, который «отторгнут был от горы не руками» и повлек за собой гибель «страшного видом» исполина. Так автор Книги Даниила перекинул еще один мостик между собой и будущим.

Современники и ближайшие потомки, возможно, понимали притчу о колоссе так: внутренне крепкая, хотя и небольшая иерусалимская община или даже царство Израильское — неясно, духовное или реальное — не просто устоит перед напором притеснителей, но и станет причиной их падения[620]. Но этот художественный образ захватил не только «избранный народ». Оказалось, что важнейший символ иудейской истории — внешне небольшое создание Господне, способное, благодаря следованию Его заветам, не только устоять перед каким угодно количественным превосходством, но и превозмочь его, а в итоге взять верх, не силой, не числом, а соизволением Божьим одолеть что-то неимоверно мощное, с виду неприступное и несокрушимое — что этот символ окажется близок всему человечеству. Не раз им будут вдохновляться совершенно безрассудные, с точки зрения неверующих, одиночки или небольшие группы утративших разум людей, снова и снова вступающих в обреченную борьбу с многоликими политическими и идеологическими истуканами. И в назидание всем законопослушным рабам подобные безумцы неоднократно станут именно теми камнями, от которых могучий колосс погибнет — иногда необъяснимо быстро.

Первыми этот образ взяли на вооружение основоположники нового религиозного учения — представители ничтожного меньшинства, зажатого между одинаково враждебными ему эллинистическим и иудейским мирами. Вряд ли случайно появление в Евангелии символа, напрямую перекликающегося с описанным выше, — камня, который сохранит целостность при любом столкновении[621]. Особое внимание люди нового времени обратили на один из заключительных стихов второй главы Книги Даниила: «Бог Небесный воздвигнет царство, которое вовеки не разрушится, и царство это не будет передано другому народу; оно сокрушит и разрушит все царства, а само будет стоять вечно»{194}. Назначение того, что пущено пращой Господней, не может быть в одном лишь разрушении. Не зря «камень, разбивший истукан, сделался великой горою и наполнил всю землю»{195}.