Зоя Смирнова-Медведева - Опаленная юность

• Название: Опаленная юность
• Автор: Зоя Смирнова-Медведева
• Издательство: Воениздат
• Жанр: О войне
• Год: 1967

Биография Зои Матвеевны Смирновой-Медведевой типична для людей того поколения, чью юность опалил огонь войны. Судьба привела ее в легендарную чапаевскую дивизию, оборонявшую Одессу и Севастополь. Там она была пулеметчицей. Воспоминания З. М. Смирновой-Медведевой не претендуют на широкие обобщения. Она поставила перед собой скромную задачу: воскресить некоторые страницы замечательных подвигов солдат-чапаевцев, воздать должное их беспредельному мужеству, выдержке и стойкости.

---

Немцы, однако, начали атаку не на правом фланге, как полагал Самусев, а на левом. Мы еще не установили пулемет, как получили приказ: Нестерову отправиться на левый фланг. Это произошло так быстро, что я не успела спросить, куда он поставил коробки с пулеметными лентами.

Перевязав Самарского, я решила, что нужно обязательно добраться до Нестерова и спросить про коробки с патронами.

— Правильно, — согласился Самарский. — Дольше проищем, да и где искать?

Я оставила Самарского с поваром Максимычем, вооружившимся автоматом.

Больше на правом фланге никого из бойцов не было.

— За «максимку» не беспокойся — не обижу своего тезку, — крикнул мне вслед наш кашевар.

До левого фланга я не добежала. Неподалеку от нашего дзота увидела Нестерова и еще несколько раненых бойцов. Они били из автоматов и винтовок во фланг наступающей немецкой пехоте. Потом вместе с остатками первого взвода бросились в контратаку. Нестеров был ранен в обе ноги, но и в полузабытьи продолжал ползти вперед, туда, где несколько минут назад находился враг. Трижды раненный, старший сержант, опираясь на локоть и оставляя на пыльной земле и сухих листьях следы крови, все-таки полз.

Когда я подобралась к нему, он уже потерял сознание. Я наложила жгут на обе ноги, перевязала раны и оттащила Нестерова в траншею. Здесь он очнулся, дико огляделся, словно соображая, где находится, и прошептал:

— Чапаевцы! За мной! Быстрее! Быстрее!

Я хотела успокоить раненого, наклонилась к нему, но, увидев мой силуэт, он поднял пистолет и выстрелил. [27] Пуля ударила в каску, сбила ее с моей головы.

Ошарашенная, дрожащая, я стояла около Нестерова, вновь потерявшего сознание, до тех пор, пока не подбежала Маша Иванова:

— Что случилось? Кто стрелял?

Осмотрев раненого, Иванова поднялась и стала меня ругать:

— Вот недотепа! Кто же раненому оружие оставляет! Очнулся он, а ему мерещится, что все еще идет на врага. И тебя за немца принял.

Продолжая дрожать, я ответила:

— Не заметила в спешке. Да и откуда мне знать?

— Огорчаться не надо, — ласково сказала Иванова. — И на парня не сердись. В забытьи он.

— Я не сержусь. Только страшно стало.

Иванова похлопала меня по плечу:

— Вот платочек. Вытри глазищи-то. Да пойдем к раненым.

— Мне — к пулемету...

— Раненых много. Я договорилась уже с лейтенантом. К пулемету пошел Зайцев.

Вытерев клочком бинта проступившие слезы, я отправилась в землянку, где находились раненые.

* * *

Под покровом темноты раненые ушли в медсанбат. Потом мы хоронили убитых. Осторожно, словно они могли чувствовать боль, подносили их к неглубокой братской могиле. Неглубокой потому, что мало нас осталось в живых, а долбить камень было очень трудно.

Среди убитых увидела я Ваню Нефедова и вспомнила почему-то: он будет похоронен около высокой старой акации, которую называл своим наблюдательным пунктом. С этой акации, говорил он, видна его хата...

Когда все собрались, вперед вышел Самусев.

— Все вы дрались и умерли как герои... Сегодня мы на нашем участке задержали врага, ни на шаг не подпустили его к красавице Одессе. Поклянемся, товарищи, что не забудем имен павших друзей, будем сражаться так же, как они!

— Клянемся! — эхом откликнулись бойцы. [28]

Не успела вернуться в землянку к раненым — за мной пришел Зайцев. Самусев передал приказ, чтобы я шла вместе с ним и Зайцевым. Они должны были проверить посты. Мне предстояло посмотреть, не остались ли где во взводах раненые, и оказать им помощь.

Смеркалось. Обычно с наступлением темноты враг утихал. Но в ту ночь фашисты вели себя неспокойно. То и дело на нашем переднем крае рвались снаряды. Из немецких траншей доносился громкий говор. Шедший впереди Самусев периодически останавливался и подолгу прислушивался к тревожным ночным звукам.

Мы пробирались по редкой, выкорчеванной снарядами и бомбами лесной полосе, когда неподалеку раздался окрик:

— Стой! Кто идет?

— Свои, — ответил Самусев.

— Стой, стрелять буду! Пропуск?

Лейтенант отозвался, хотя никто из нас не видел часового. Сделали еще несколько шагов. Зайцев едва не споткнулся о солдата, сидевшего у комля дерева.

— Вы ранены? — спросил лейтенант.

— Так точно. В руку и ногу. Потому и сижу.

Боец откинул плащ-палатку. В темноте был отчетливо виден бинт.

— Замаскировал вот рану. Да и пару гранат тоже. Мало ли что случится! А идти не могу. Не одними же глазами врага встречать! Гранатами ночью способнее. Фашисты кругом так и шныряют.

— Почему вас до сих пор не сменили?

— Обещали... Да что-то не идут.

Я нагнулась, чтобы помочь бойцу подняться. Перед глазами метнулся ослепительный шар, меня отбросило в сторону.

Очнулась в госпитале. Оказалось, что я была контужена разрывом немецкой гранаты. Ее, видимо, швырнул один из гитлеровских разведчиков, пробиравшихся в тыл нашей роты. От знакомых бойцов узнала, что Самусев и Зайцев живы, а раненый, с которым разговаривал Самусев, убит. [29]

Глава вторая.

У стен Севастополя

Снова корабль, снова Черное море, снова ночь. На этот раз мы подходим к укутанному декабрьской непогодой Севастополю.

На палубе случайно встретила Анатолия Самарского. Он тоже возвращался из госпиталя. Тогда мы еще не знали, что опять будем воевать в рядах славной чапаевской дивизии.

Самарскому повезло больше. Он сразу отправился на позиции. Мне же пришлось поработать медсестрой в госпитале, что размещался в Инкерманских штольнях. К счастью, это продолжалось недолго. Я была пулеметчицей и, естественно, рвалась на передовую. Мою горячую просьбу вскоре удовлетворили.

Ранним сереньким утром попутная машина подвезла меня на КП батальона. Здесь узнала, что нашей ротой, как и прежде, командует Самусев.

Ночь прошла сравнительно тихо. Вражеская авиация почти не бомбила город. С моря тянулись низкие серые облака, и под утро прошел обильный снег.

Город напоминал солдата в белом маскхалате. На первый взгляд он казался опустошенным, неживым. Впрочем, зачем же солдату маскхалат, как не для того, [30] чтобы обмануть противника, ввести его в заблуждение?.. Фашистским наблюдателям и пилотам город издали и казался таким. Но в минуты опасности, когда требовались огромное напряжение и гигантские силы, город находил их. Тогда стрелял каждый камень, становился дотом каждый бугор.

Враг топтался у стен Севастополя, не понимая, откуда у его защитников столько отваги и энергии.

Но тот, кто прожил в Севастополе тех дней хоть несколько часов, не стал бы удивляться. Из-под развалин домов сочились тонкие осторожные дымки землянок и блиндажей, от одной бывшей улицы к другой петляли тропки. Город жил, боролся, не собирался сдаваться врагу.

* * *

Трудно описать, какими счастливыми были для меня минуты возвращения в родную часть и встречи со старыми боевыми товарищами! Особенно когда узнала, что многие дорогие мне люди, с которыми сроднилась в бою, живы и невредимы.

Проходя по глубокому ходу сообщения к передовой, я буквально наткнулась на Зайцева, того самого Андрея Зайцева, что вместе с Самусевым проверял посты, когда меня контузило под Одессой. Я не сразу узнала его. Он двигался пригнувшись, и я видела только каску да петлички младшего сержанта.

Мы едва не разминулись. Просто из любопытства покосилась я на яркие новенькие самодельные треугольники в петличках. Вижу — зайцевское курносое лицо. А он — никакого внимания, словно мимо проходит боец, с которым пять минут назад разговаривал в землянке.

«Ну погоди... — подумала я. — Сейчас я тебя напугаю!»

Стала по стойке «смирно», руку к ушанке — и вдруг забыла от волнения, как нужно обратиться по форме.

— Привет вам, — говорю, — товарищ младший сержант!

Зайцев прямо-таки присел от неожиданности.

— Ох, Зоя, — сказал он, помотав головой. — Разорвись немецкий снаряд — не дрогнул бы, а тут будто кто по поджилкам ударил. [31]

— Это у тебя после повышения в звании такая нервозность появилась? Теперь ведь не только за себя, за все отделение отвечаешь.

— Нет, товарищ Медведева, совсем не потому. Совпадение получилось. Вчера только отправил матери письмо, а в нем оправдывался за вас.

— За меня?

— Представьте, за вас.

— Ну это вы, товарищ младший сержант, бросьте! В чем и перед кем я виновата?

— Да не вы, а я.

— Час от часу не легче!

— Перед собственной родительницей оправдывался.

— За что же, в конце концов?

— Родительница моя — человек старых взглядов. Женщина религиозная. И написала она мне, мол, вроде как от пули и снаряда я заговоренный, потому что есть рядом ангел-хранитель, которому она поручила смотреть за мной.