Анна Кирпищикова - Фельдшер Крапивин

• Название: Фельдшер Крапивин
• Автор: Анна Кирпищикова
• Издательство: Свердловское книжное издательство
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1956

КИРПИЩИКОВА, Анна Александровна [2(14).II.1838, Полазненский з-д Соликамского у. Пермской губ., - 17.VI.1927, Пермь] — рус. писательница. Род. в семье крепостного, заводского служащего. Занималась самообразованием, изучала жизнь народа и сумела развить свое незаурядное дарование. Мировоззрение К. сложилось под влиянием обществ. движения 60-70-х гг. При поддержке Н. А. Некрасова и М. Е. Салтыкова-Щедрина она стала сотрудницей «Современника» и «Отечественных записок». Первые рассказы К. из нар. быта — «Антип Григорьич Мережин» и «Порченая» — были напечатаны в «Современнике» в 1865. Позднее К. изображала жизнь горнозаводских рабочих в крепостную и пореформ. эпоху: «Как жили в Куморе» (1867), «Петрушка Рудометов» (1878), «Из-за куска хлеба» (1888) и др. Вслед за Ф. М. Решетниковым К. с большим знанием жизни раскрывала социальные отношения в горнозаводской пром-сти, тяжелый быт, психологию рабочих, проявления стихийного, но решительного протеста рабочего класса на ранних стадиях его формирования. В автобиографич. трилогии К. «Прошлое» (1876), «Недавнее» (1877), «Двадцать пять лет назад» (1889) достоверно показаны эпизоды революц. борьбы во времена крепостничества (Чермозский заговор 1836, деятельность революц. демократов 60-х гг. в своеобразных условиях горнозаводского Урала). Лит. деятельность К. прекратилась в 90-х гг. В 1926 Сов. пр-вом писательнице была установлена персональная пенсия.

---

— Оставь ты, пожалуйста, друже, эту историю, не затевай напрасно ссоры с Нагибиным, пользы-то, пожалуй, никому не выйдет, а себе, несомненно, повредишь, — сказал Назаров, передав сначала то, что толкуют в конторе.

— Пусть я себе поврежу, но оставить этого дела я не могу. Ну, вот не могу и только, душа не подымает.

— Фу ты господи! Вот еще человек с душой выискался! — шутливо воскликнул Назаров. — Ведь ты свое дело сделал, Нагибину доложил, в управление написал, ну и жди распоряжений.

— Да ты понимаешь ли или нет, что ждать-то нельзя. Меры принимать немедленно надо, а он не шьет, не порет!

— Нагибин тяжкодум и всегда такой был, а ты ждал, что он для тебя так и запрыгает.

— Да не для меня! — с сердцем закричал Крапивин. — Что ты бестолкового-то из себя корчишь? Ведь люди мрут, ведь я убежден, что болеют и умирают от испорченного хлеба. Я вот за стол спокойно сесть не могу, за еду приняться не могу. Все во мне вот как кипит.

— Ну, это, брат, напрасно! Не нравится мне в тебе эта горячка. Перестань, давай-ка лучше выпьем, да я у тебя и пообедаю, — сказал Назаров, садясь к накрытому уже столу.

Крапивин не отвечал и быстро шагал из угла в угол, глубоко задумавшись.

— Все будет зависеть от того, какой на этих днях хлеб выдавать будут, — сказал он, наконец, как будто успокоившись несколько и присаживаясь к столу, у которого уже сидел Назаров над налитой тарелкой щей.

Вечером Семен Васильевич сообщил Крапивину, что Нагибин призывал к себе запасчика и, вероятно, сделал надлежащее распоряжение.

— А вы все-таки спросили бы Архипова, зачем его звал Нагибин и как распорядился?

— Да я не видел его, он не зашел в контору от Нагибина, да если б и зашел, то немного от него добьешься. Он ведь такой же кряж, как и Нагибин.

— Ну, будем ждать, — вздохнул Крапивин.

Но спокойно ждать ему не пришлось. Рано утром на другой день его позвали к умирающей родильнице. Роды наступили преждевременно, за Крапивиным послали поздно, женщина мучилась уже вторые сутки и, несмотря на все его старание спасти ее, через несколько часов умерла. Крапивин подробно расспросил о том, что она ела перед тем, как захворала, и узнал, что она ела вместе со всеми горячий, только что испеченный хлеб с солеными грибами.

— Хлеб у нас плохой, — сказал муж больной, — мы все животами замаялись.

Василий Иванович велел завернуть себе в платок муки и хлеба и, уходя, сказал мужику:

— Завтра вам станут муку выдавать, и если опять такую же будут давать, не берите, просите хорошей. В другом амбаре есть хорошая.

— Да ведь не дадут, пожалуй, — уныло сказал мужик, опустив на грудь всклокоченную голову.

— Хлебом твоя жена отравилась, и от хлеба произошли преждевременные роды, от хлеба она умерла, и все вы болеете от него же, — сердито сказал Крапивин и поскорее ушел, почти убежал из избы, в которой поднялся плач и причитания. Он заходил еще в несколько домов, спрашивал о здоровье, везде были больные, а мука, которую он смотрел, у всех была негодная, испорченная. И везде с сердитым и сильно побледневшим лицом он говорил бабам, чтоб не брали эту муку, если завтра ее же будут выдавать, а просили бы другой, хорошей, говорил им, что мука эта вредная, что жена рабочего Сапегина умерла от этого вредного хлеба, и предсказывал ту же участь всем, предостерегая особенно беременных.

Весть о смерти Сапегиной всех поразила ужасом, ее жалели, жалели ребят и мужа. Все женщины страшно волновались, бегали из дома в дом и сговаривались не брать вредной муки. Обыкновенно муку и весь съестной провиант получали больше женщины, потому что мужья находились на работе и не все могли отлучаться за получкой. Крапивин на это и рассчитывал: «Пусть бабы действуют, — думал он, — их рев и просьбы скорее проймут этих толстокожих». Грустный, с понурой головой, уже в сумерки возвращался он с своей неудачной практики и недалеко от дома Архипова почти наткнулся на Лизу.

— Здравствуйте, — сказала ему обрадованная неожиданной встречей девушка. — Куда это вы ходили?

— Ах, Лиза! — воскликнул Крапивин, очнувшись, и неожиданно для себя и еще более для Лизы обнял и поцеловал девушку.

— Что вы? Что вы это? Ведь нас могут увидеть, — испугавшись и сконфузившись, проговорила Лиза, быстрым движением освобождаясь из его объятий.

— Простите, Лиза, я так обрадовался вам, — умоляющим тоном говорил Крапивин, — мне так хотелось видеть вас, говорить с вами, увидал и потерял голову от радости. Куда вы идете?

— Я к тете. Она присылала за мной. Мы можем пойти вместе вот по этой улице, так дальше будет, но зато мы можем поговорить дорогой.

— Спасибо, Лиза, — Василий Иванович, взяв Лизу под руку, повернул с ней в узенькую и пустую боковую улочку.

— Лиза, милая, я страшно измучился за эти два дня, — заговорил Василий Иванович, крепко прижимая к себе руку Лизы. — Люди болеют и умирают даже, а с Нагибиным говорить нельзя. Болеют от вредного, испорченного хлеба, а мое донесение в правление до сих пор не отправлено, и если завтра он не распорядится выдавать хорошую муку, я просто не знаю, что будет.

— Вероятно, дядя приказал уже. Он вчера еще присылал за отцом.

— А Петр Яковлевич ничего не говорил, возвратившись, о чем у них речь была?

— Ничего. Отец никогда не говорит со мной ни о чем, кроме домашнего дела, — грустно ответила Лиза.

— Жаль, жаль! И ничего у них не узнаешь толком. Я говорил Нагибину, и просил, и убеждал, и доказывал, и на все один ответ: не ваше дело. Думаю сегодня вечером еще сходить, сообщу, что часа два тому назад умерла жена рабочего Сапегина, умерла именно от вредного хлеба, в этом я убежден.

— Боже мой, какая жалость! — вскричала Лиза. — Ведь она еще молодая, и детей у них маленьких много.

— И вот по милости дурного отношения начальства к нуждам рабочих дети стали сиротами, — гневно сказал Василий Иванович.

В душе он винил в этом деле Архипова более, чем Николая Модестовича: тот мог и не знать, какую муку выдает запасчик, но сам запасчик уже непременно должен был знать качество муки, как опытный человек, полжизни проведший у этого дела. Но говорить Лизе про недобросовеетность ее отца Василий Иванович не нашел возможным. Они тихо шли несколько времени в грустном молчании.

— Дай бог, чтобы устроилось все к лучшему, — сказал, наконец, Крапивин, вздыхая. — Но, Лиза, милая, если случится, что мне пострадать придется из-за этой истории, хотя я уверен, что правда рано или поздно обнаружится, но временно мне все-таки придется потерпеть, ведь ты не разлюбишь меня, не забудешь?

— Ни за что, никогда! — горячо ответила Лиза и опять очутилась в крепких объятиях своего милого и на этот раз уже не уклонялась от них.

Темная, безлюдная улочка хорошо укрывала их от нескромных взоров, и молодые люди шли несколько времени, обнявшись и позабыв обо всем на свете, только полушепотом перекидываясь ласковыми словами. Но вот они достигли того переулка, по которому Лизе надлежало повернуть к дому дяди, прошли его, и Лиза стала просить Василия Ивановича не провожать ее дальше, чтобы не встретить кого-либо из прислуги Нагибина, и, простившись с милым горячим поцелуем, она убежала. Василий Иванович постоял, глядя вслед убегающей девушке, пока она не скрылась в темноте наступающего вечера, и медленно побрел в свою больницу.

VIII

Войдя в переднюю, Лиза удивилась, увидев освещение в зале и услыхав, что в гостиной раздаются какие-то голоса, как будто совсем незнакомые. Пока она снимала верхнюю одежду, к ней поспешно вышла Серафима Борисовна.

— Что ты так раскраснелась? И зачем долго не шла и отпустила кучера и шла одна в такой темноте? И зачем ты не оделась? Разве кучер не передал тебе, что я велела тебе одеться? — засыпала Лизу вопросами Серафима Борисовна.

— Он сказал, что вы велели одеться и поскорее идти к вам. Я думала, что это значит надеть пальто и идти. Я так и сделала; ведь я часто бываю у вас в домашнем платье, — сказала Лиза, с удивлением глядя на Серафиму Борисовну. — Разве у вас есть гости?

— Да, у нас гости, и гости эти приехали для тебя, друг мой, Лизанька, — сказала Серафима Борисовна с некоторой торжественностью. Она взяла Лизу за руку и прошла с ней в столовую, отделенную от гостиной угловой неосвещенной комнатой.

— Сваты приехали, Лизанька, тебя сватать, — сказала она, целуя Лизу.

Лиза побледнела.

— Какие сваты? Кто? Зачем? Я не хочу замуж, — растерянно и быстро заговорила она. — Я не пойду замуж, и никаких мне сватов не надо.

— Полно глупости говорить, — ласково сказала Серафима Борисовна. — Все девушки говорят, что замуж не пойдут, и всегда выходят, и ты выйдешь. Там, в гостиной, твой отец и отец жениха уже обо всем переговорили. С отцом жениха приехала его дочь с мужем. Видишь, как все дело в порядке ведется. Теперь нужно только твое согласие, и мы ударим по рукам, а завтра вечерком просватанье сделаем уж формально, со священником… Да что ты, что ты, Лиза? Что с тобой?