Милорад Драгович - Олеко Дундич

• Название: Олеко Дундич
• Автор: Милорад Драгович
• Издательство: «Молодая гвардия»
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1966

О подвигах героя Гражданской войны серба Олеко Дундича, сражавшегося в рядах Первой конной армии.

Родился в крестьянской семье, в 12 лет уехал в Южную Америку, где 4 года проработал погонщиком скота в Аргентине и Бразилии.

 В начале Первой Мировой войны призван на службу рядовым в австро-венгерскую армию. Служил  унтер-офицером в гусарском кавалерийском полку. Дундич — чемпион австро-венгерской армии 1914 года среди унтер-офицеров по фехтованию. Воевал в Первой Мировой войне на русском фронте. Попал в русский плен под Луцком в мае 1916 года. В плену поступил в добровольческий сербский отряд армии Российской Империи.  Получил чин подпоручика[1].

После Февральской революции встал на сторону большевиков, вступил в РСДРП(б)[2]. Летом 1917 года поступил в Красную гвардию. В марте 1918 года возглавил партизанский отряд в Донбассе. Участвовал в обороне Царицына. В РККА[3] служил в кавалерии, с 1919 года в Особой Донской кавдивизии С. М. Будённого Первой конной армии. Был помощником командира полка.

 Дундич отличался невероятной храбростью. Был награждён Орденом Красного Знамени и Почётным революционным золотым оружием.

---

— Может быть, вы забыли, что я простой военнопленный?!

— Нет, если вы наденете сапоги, а поверх белья накинете больничный халат, никто не будет возражать против того, чтобы мы с вами вышли в парк.

С тех пор каждый день по два часа они проводили, бродя по дорожкам парка. Всегда спокойный и хладнокровный Алекса теперь волновался всякий раз, когда Галя опаздывала и приходила даже на пять минут позже назначенного времени. Какое-то до сих пор неведомое ему, необъяснимое чувство переполняло его каждый раз, когда он думал о Гале. Мысль о том, что это любовь, он отбрасывал, понимая своё положение. И только когда в один прекрасный день Галю до дверей его палаты проводил красивый, темноволосый, высокий русский офицер, он понял, что Галя стала частью его самого, душой его души, что она завладела всеми его чувствами. На самом деле между девушкой и офицером произошёл довольно неприятный разговор.

— Галина Игоревна, — сказал ей молодой офицер, — все говорят, что вы чересчур заботитесь об этом молодом пленном австрийце. Я лично не вижу в этом никакого греха. Он серб, православная душа… Но я считаю своим долгом, как друг семьи, обратить ваше внимание на эти разговоры. Вот видите, либеральность вашего отца проявляется и в вас.

— К чему вы мне всё это говорите, Александр Николаевич? — усмехнулась девушка. — Меня, простую студентку-медичку, никто здесь почти не знает. Все меня знают как сестру милосердия Галю. Вообще кому какое дело до моей особы! Олеко, — она впервые так назвала Алексу, — прекрасный товарищ, он интересный и образованный человек. Пленные говорили мне, что во всей австрийской армии нет ему равных в фехтовании и стрельбе. Думаю, что этого довольно, чтобы его общество было для меня интересным, — насмешливо закончила девушка.

— Он невежа. Сын торговца свиньями, — мучимый ревностью, проговорил граф Александр Николаевич и тут же пожалел о сказанном.

— Среди дворян тоже есть невежи, — ответила Галя и пошла по коридору в комнату Алексы.

Сидя с Галей на скамейке в парке, Алекса выглядел более грустным, чем обычно. Разговор не клеился. Оба молчали. Вдруг Алекса как бы про себя спросил по-сербски:

— Кто бы мог быть тот офицер, который провожал вас сегодня?

Галя поняла вопрос, который мучил Алексу, и, взяв его руку, смущённо ответила по-русски:

— Для меня — никто, мой Олеко, никто, клянусь тебе!

Они молча вернулись в госпиталь. Там их подстерегала неожиданность. Перед дверью палаты Алексы их встретил солдат, которому было приказано доставить раненого австрийского унтер-офицера в лагерь для военнопленных. Смертельная бледность покрыла лицо Галины. Алекса почувствовал, как его грудь сдавила доселе незнакомая боль. Девушка протянула руку и прошептала:

— До свиданья, Олеко!

— До свиданья, Галя!

Она повернулась и твёрдой походкой пошла по коридору. В конце коридора появился граф Александр Николаевич. Галина окинула его презрительным взглядом и прошла к себе. Через полчаса немного бледная, но абсолютно спокойная она вернулась к больным.

Тем временем Алекса, получив чью-то довольно изношенную форму, оделся и вместе со своим конвоиром двинулся к главному варшавскому вокзалу. Через полчаса он уже был в вагоне, переполненном военнопленными из всех краёв Австро-Венгерской монархии и вильгельмовской Германии.

Лагерь располагался в брошенном кирпичном заводе, находившемся неподалёку от небольшого городка. Большое помещение было пусто. Совершенно усталый, Алекса бросился на первый попавшийся ворох соломы и сразу уснул.

Целую неделю Алекса отсыпался, так как никто не интересовался им. Ел чёрную кашу, пил чай без сахара и валялся на солнце. Затем во дворе лагеря появился опрятный старичок и стал разглядывать пленных. Увидев Алексу, он, не говоря ни слова, взял его за руку и поволок к выходу. Алекса ничего не понимал. Часовой у калитки засмеялся и протянул старику руку. Тот сунул ему в ладонь несколько смятых бумажек. В канцелярии, которая помещалась недалеко от лагеря в деревянной, крытой соломой хате, заспанный фельдфебель достал дело Алексы. Старик получил бумажку, за которую заплатил десять рублей. Когда он, наконец, захотел вместе с Алексой уйти, фельдфебель остановил его:

— Так нельзя, Остап. Ты что, забыл, о чём мы с тобой договорились?

— Та хиба ж я отказываюсь? Нехай хлопец тут постоит, пока я до возу слетаю.

Старик вышел, но вскоре вернулся, неся в руках бутылку водки и полотняный мешочек, полный пирожков, которые вытряс перед фельдфебелем. Низко поклонившись, он взял Алексу за руку и пошёл к возу, стоявшему неподалёку от канцелярии.

Солнце уже клонилось к западу, когда Алекса и старик покидали городок. Старик заговорил только тогда, когда они отъехали от города довольно далеко:

— Меня кличут Остапом Ивановичем Карпенко. У меня десять гектаров земли. Правда, плоха землица, песок. Да четыре коня, да корова, да жинка. Считается, что у меня ещё есть сын, а его-то как раз и нет. Забрали его, вражьи дети, осенью в армию. Прослышал я, что крестьянам пленных дают. В поле уже делать нечего, да всё равно, дай, думаю, и я возьму какого-нибудь хлопца, чтобы нам скучно не было. Всё веселей в хате будет. Разве я сам не могу за скотиной ходить? Могу. Я тебя выбрал, потому что ты человек горячий. Я людей и коней насквозь вижу. Вот моя Марусенька обрадуется! Больно уж ты на нашего Ваньку похож.

Всю дорогу домой старик не умолкал. Его жена, сухая, смуглая старуха, встретила их приветливо и даже угодливо. Она внимательно разглядывала Алексу. Узнав, что он серб и православный, старуха хотела даже поцеловать ему руку, но он решительно воспротивился этому.

…Дни становились всё короче и холодней. Алекса вставал рано. Он во всём заменил старика, который целыми днями сидел на печи и от скуки дразнил старуху, которая постоянно молилась перед иконами.

— Молится перед этими досками, а я их купил у одного пьяного бродяги монаха. Я верю только в людей, да и то в плешивых. Говорят, они умней. Вот и Ванька пишет, что здоров и командир у него плешивый. Это хорошо.

Алекса наводил порядок в хозяйстве, ухаживал за скотиной. Особенно хорошо выглядел белый конь-трёхлетка, любимец Алексы. Алекса целые часы проводил на коне, разъезжал по лугу у реки. Он выделывал на нём всякие рискованные упражнения, а потом купался в холодной реке. Крестьяне из села, не видевшие до сих пор ничего подобного, только крестились. Хорошая пища и чистый воздух быстро сделали своё дело. Алекса совсем забыл, что был когда-то тяжело ранен. Но одна рана не давала ему покоя. Лёжа на сене на чердаке конюшни, он засыпал и просыпался с мыслью о Гале. Иногда он думал и о молодом русском офицере, который провожал её в тот памятный день.

Научившись говорить по-украински, Алекса достал букварь и стал изучать русский язык. Вскоре он послал Гале открытку.

Накануне Нового года из Варшавы пришла телеграмма: “Олеко, тебе и твоим желаю счастья в 1916 году. Твоя Галя”. Впервые за много месяцев пребывания Дундича у Карпенко старики услышали, как Алекса запел какую-то грустную песню. Некоторые слова этой песни были понятны и им.

Пришла весна. Галя и Алекса регулярно переписывались. По просьбе Алексы отец Гали выхлопотал, чтобы рядового Ивана Остаповича Карпенко отозвали с фронта и назначили к нему в денщики. От Гали приходили посылки с книгами, в основном сербскими и русскими.

Хутор Карпенко становился Алексе тесным.

Глава 5 Доброволец

 Однажды в субботу, в конце весны, Алекса, идя по городу, услышал сербскую песню:

Там, далеко, у моря,
Стоит село моё родное…

Прохожие удивлённо смотрели на юношу, сорвавшегося с места и побежавшего в том направлении, откуда доносилась песня. Вскоре он оказался перед зданием, которое когда-то было школой, и во дворе увидел солдат, которые пели и разговаривали друг с другом на родном языке Алексы. Алекса крикнул им:

— Кто вы, добрые люди?

— Сербы, добровольцы, солдаты, — ответили ему они. — Разве ты ещё в плену?

Тут в дверях появился офицер и, удивлённый, остановился. Увидев его, Алекса помедлил мгновение, а потом побежал к нему со словами:

— Пайо, старый друг, и ты здесь!

Ходжич (это был он) пожал руку Алексы, уклонившись от объятий, и сказал:

— Ты жив, Олеко, чёрт тебя побери?!

Ходжич объяснил Алексе, весьма удивлённому подобной встречей, что это один из многих сербских добровольческих отрядов, которые плечом к плечу с русскими братьями борются против немецких и турецких захватчиков, что они здесь ожидают коней, которые будут реквизированы у крестьян, и что он счастлив видеть Алексу, которого уже и не чаял видеть в живых.

— Я сегодня же всё улажу, — сказал Ходжич. — Ты знаешь, я офицер. Закончил школу. Завтра придёшь и станешь добровольцем. Только смотри, уважай старших, — полушутливо, полусерьёзно добавил Ходжич. — Простись со своей подругой, если она у тебя есть. Теперь ты свободен, можешь даже венчаться, если у тебя не все дома.